Адольф Гитлер (Том 2) - Иоахим Фест

Результаты выборов часто называли «обвальными», но едва ли не ещё более роковыми были их последствия. В атмосфере замешательства, царившей в ночь после выборов, возникли дикие слухи о планах национал-социалистического путча. Это привело к значительным изъятиям иностранного капитала и тем самым к дальнейшему обострению и без того катастрофически тяжёлого кредитного кризиса. В то же время общественность как бы в едином порыве внезапно с интересом и любопытством обернулась к новой партии. Конъюнктурщики, люди, просто озабоченные положением, и почуявшие шанс оппортунисты приспосабливались к новому соотношению сил; в особенности целая армия вечно бдительных журналистов спешно искала возможность подключиться к этой «волне будущего» и своими обильными репортажами компенсировала традиционную слабость нацистской печати. Для многих членство в НСДАП стало «модным». Ещё весной в неё вступил один из сыновей кайзера, принц Аугуст Вильгельм («Ауви»), заметив при этом: Туда, где руководит Гитлер, может спокойно вступать каждый; теперь же в партию пришёл Яльмар Шахт, один из соавторов плана Юнга, прежде защищавший этот план от критики со стороны национал-социалистов. Его примеру последовали многие другие. За два с половиной месяца, оставшихся до конца года, число членов НСДАП возросло почти на сто тысяч, до 389 тыс. Союзы по интересам, следуя явной тенденции, в свою очередь приспосабливались к новой расстановке сил, «и в руки НСДАП почти сами собой шли связи и позиции, которые значительно способствовали дальнейшему расширению и укреплению движения»[183].

«Как только к нам с криками „ура“ кинутся массы, мы пропали», — уверял Гитлер за два года до этого, в 1928 г. на Мюнхенском съезде командиров штурмовых отрядов, а теперь Геббельс презрительно говорил о «сентябрятах», добавляя: «Часто я с грустью и умилением вспоминаю о тех прекрасных временах, когда мы во всей стране были просто-напросто маленькой сектой, а в столице у национал-социалистов едва ли набиралась дюжина сторонников»[184].

Они побаивались того, что масса людей без мировоззрения затопит партию, подорвёт её революционную волю, а потом при первых же неудачах моментально разбежится, как это случилось с памятным «инфляционным притоком» в НСДАП в 1923 г. В одном из меморандумов, появившемся спустя пять дней после выборов, говорилось: «Мы не имеем права тащить на себе трупы отжившей своё буржуазии»[185]. Но сверх ожидания партии не составило особого труда свалить все новое пополнение, как писал Грегор Штрассер, «в большой котёл национал-социалистической идеи» и переплавить его в нём; и пока соперники движения всё ещё были заняты поисками успокоительных формул, оно стремительно продвигалось вперёд. Верный своей психологической максиме, что наилучший момент для атаки наступает сразу же за победой, Гитлер, не мешкая, развернул после 14 сентября такую серию мероприятий, которая принесла партии новые успехи. На выборах в городской парламент Бремена 30 ноября ей удалось собрать почти вдвое больше голосов, чем на выборах в рейхстаг и завоевать свыше 25 процентов мандатов, тогда как все другие партии понесли потери. Сходные результаты были достигнуты в Данциге, Бадене и Мекленбурге. В опьянении этими победами Гитлеру иногда казалось, что режим теперь можно без всякой помощи со стороны «завыбирать до смерти».

13 октября в обстановке сумятицы и треволнений собрался рейхстаг. В знак протеста против все ещё действовавшего в Пруссии запрета на нацистскую форму депутаты от НСДАП, переодевшись в здании парламента, с криками и явно угрожающими жестами явились в зал заседаний в коричневых рубашках. В своей пламенной речи Грегор Штрассер объявил борьбу «системе бесстыдства, коррупции и преступности»: его партия, говорил он, не испугается и такого крайнего средства как гражданская война, и рейхстаг не сумеет этой партии помешать; все решает народ, а народ — на её стороне. Между тем на улицах провоцировались драки с коммунистами, а Геббельс впервые организовал погром еврейских магазинов и насилие по отношению к прохожим с еврейской внешностью. На вопрос об этом Гитлер ответил, что эксцессы — дело хулиганов, магазинных воришек и коммунистических провокаторов. Газета «Фелькишер беобахтер» добавила, что в «третьем рейхе» витрины еврейских магазинов будут защищены надёжнее, чем теперь, при марксистской полиции. Одновременно забастовали более 100 тыс. металлистов, причём их поддерживали и коммунисты, и национал-социалисты. Все это создавало картину всеобщего развала строя.

Гитлер сам, казалось, и теперь ни на миг не колебался в вопросах своей тактики: вдобавок к незабытым урокам 1923 г. он понял, что даже разлагающийся, распадающийся строй неизмеримо сильнее любой уличной атаки. Романтическим «р-р-революционерам» своей партии, не мыслившим себе революции без порохового дыма и сразу же после 14 сентября опять заговорившим о марше на Берлин, о революции и рукопашных схватках, он снова и снова противопоставлял свою концепцию легальности, хотя и не скрывал её чисто тактических мотивов. Так, в Мюнхене он заявил: «В принципе мы — не парламентская партия, ибо это противоречило бы всем нашим взглядам; мы были вынуждены стать парламентской партией, и принудила нас к этому конституция… Победа, которую мы только что одержали, есть не что иное, как обретение нового оружия для нашей борьбы». Цинично, но, в сущности, в полном соответствии с этим Геринг говорил: «Мы боремся против этого государства и нынешней системы, т. е. хотим их уничтожить без остатка — но легальным путём. Пока не было закона о защите республики, мы говорили, что ненавидим это государство. С тех пор, как закон этот существует, мы говорим, что любим это государство. Однако же каждый знает, что мы имеем в виду»[186].

Строгий курс Гитлера на легальность не в последнюю очередь объяснялся тем, что он опасался рейхсвера; из-за него он, как признавался впоследствии, вынужден был отказаться от мысли о государственном перевороте[187]. Дело в том, что власть и влияние рейхсвера росли по мере того, как все более распадалось общественное устройство. Путч и запрет контактов с только что сформированными СА значительно ухудшили их взаимоотношения. Поэтому Гитлер ещё в марте 1929 г. сделал армии некое осторожное предложение. В одной из своих целенаправленных речей он отверг лозунг о «солдате вне политики», сформулированный в своё время генералом фон Сектом, и предсказывал офицерам, что после победы левых их ожидает будущее «палачей и политкомиссаров». Тем великолепнее казались на этом фоне его собственные планы, имеющие целью величие нации и честь её оружия[188]. Речь эта благодаря её точной психологической направленности, естественно, оказала влияние на офицеров, особенно молодых. Спустя несколько дней после сентябрьских выборов в имперском суде Лейпцига начался суд над тремя офицерами гарнизона г. Ульма, которые вопреки указу военного министерства установили перед тем связь с НСДАП и агитировали за неё в рядах рейхсвера. По предложению своего адвоката Ханса Франка Гитлер был вызван в качестве свидетеля. Суд, ставший сенсацией, дал ему возможность продолжить уже публично свои попытки сближения с рейхсвером и одновременно эффектно изложить свои политические цели. 25-го сентября, на третий день судебного процесса, он вошёл в зал заседаний суда как человек, уверенный в успехе, как руководитель партии, только что одержавшей победу.