Фараон - Болеслав Прус

— Где же я ссорюсь?.. Рабсун, скажи, разве я ссорюсь? — возразил Дагон.

— Лучше уж пусть ваша честь говорит о деле, — успокаивал его хозяин.

Минуту подумав, Хирам сказал:

— Ваши друзья из Тира шлют вам через меня горячий привет.

— А больше они мне ничего не шлют? — спросил насмешливо Дагон.

— А чего же вам еще от них надо? — ответил Хирам, повышая голос.

— Тише!.. Не ссорьтесь!.. — вмешался хозяин.

Хирам несколько раз глубоко вздохнул и сказал:

— Это верно, нам не надо ссориться. Тяжелые времена наступают для Финикии…

— А что? Море затопило ваш Тир или Сидон?.. — насмешливо спросил Дагон.

Хирам сплюнул и спросил:

— С чего это вы сегодня такой злой?..

— Я всегда злой, когда меня не называют «ваша честь».

— А почему вы не называете меня «ваша милость»?.. Ведь я, кажется, князь!..

— Может быть — в Финикии, — ответил Дагон. — Но уже в Ассирии у любого вельможи вы три дня ожидаете в прихожей аудиенции. А когда вас примут — лежите на животе, как всякий финикийский торговец.

— А что бы вы делали перед дикарем, который может вас посадить на кол?.. — вскричал Хирам.

— Что бы я делал, не знаю, — ответил Дагон. — Но в Египте я сижу на одном диване с наследником, который теперь вдобавок еще и наместник.

— Побольше согласия, ваша честь!.. Побольше согласия, ваша милость!.. — увещевал обоих хозяин.

— Согласия!.. Я согласен, что этот господин — простой финикийский торгаш, а не хочет относиться ко мне с должным почтением… — крикнул Дагон.

— У меня сто кораблей!.. — крикнул еще громче Хирам.

— А у его святейшества фараона двадцать тысяч городов, городков и селений!

— Вы погубите все дело и всю Финикию!.. — вмешался Рабсун, повышая голос.

Хирам сжал кулаки, но промолчал.

— Вы должны, однако, признать, ваша честь, — сказал он минуту спустя, обращаясь к Дагону, — что из этих двадцати тысяч городов фараону принадлежит в действительности не так уж много.

— Вы хотите сказать, ваша милость, — ответил Дагон, — что семь тысяч городов принадлежат храмам и семь тысяч — знатным вельможам?.. Во всяком случае, царю остается еще семь тысяч целиком…

— Не совсем! Если из этого, ваша честь, вычтете около трех тысяч, находящихся в закладе у жрецов, и около двух тысяч — в аренде у наших финикиян…

— Ваша милость говорит правду, — согласился Дагон, — но все-таки у фараона остается около двух тысяч очень богатых городов…

— Тифон вас попутал!.. — рявкнул, в свою очередь, Рабсун. — Станете тут считать города фараона, чтоб его…

— Тсс!.. — прошептал Дагон, вскакивая с кресла.

— Когда над Финикией нависла беда!.. — докончил Рабсун.

— Разрешите же мне наконец узнать, какая беда, — перебил Дагон.

— Дай сказать Хираму, тогда узнаешь, — ответил хозяин.

— Пусть говорит…

— Известно ли вашей чести, что случилось в гостинице «У корабля» нашего брата Асархаддона? — спросил Хирам.

— У меня нет братьев среди трактирщиков!.. — презрительно отрезал Дагон.

— Молчи!.. — крикнул с негодованием Рабсун, хватаясь за рукоять кинжала. — Ты глуп, как пес, который лает со сна…

— Чего он сердится, этот… этот… торговец костями?.. — ответил Дагон, тоже хватаясь за нож.

— Тише!.. Не ссорьтесь!.. — успокаивал их седобородый князь, в свою очередь, протягивая руку к поясу.

С минуту у всех троих раздувались ноздри и сверкали глаза. Наконец Хирам, успокоившийся раньше других, начал как ни в чем не бывало:

— Несколько месяцев назад в гостинице Асархаддона остановился некий Пхут из города Харран…

— Он приезжал, чтоб получить пять талантов с какого-то жреца, — вставил Дагон.

— Ну и что дальше? — спросил Хирам.

— Ничего. Он заручился покровительством одной жрицы и по ее совету отправился искать своего должника в Фивы.

— Ум у тебя, как у ребенка, а язык, как у бабы… — сказал Хирам. — Этот харранец — не харранец, а халдей, и зовут его не Пхут, а Бероэс…

— Бероэс?.. Бероэс?.. — повторил, вспоминая что-то, Дагон. — Где-то я слышал это имя.

— Слышал?.. — проговорил презрительно Хирам. — Бероэс — мудрейший жрец в Вавилоне, советник ассирийских князей и самого царя.

— Пусть его будет чьим угодно советником, только бы не фараона… Какое мне до этого дело? — сказал ростовщик.

Рабсун вскочил с кресла и, грозя кулаком у самого носа Дагона, крикнул:

— Ты — боров, откормленный на помоях с фараоновой кухни. Тебе столько же дела до Финикии, сколько мне до Египта… Если б ты мог, ты бы за драхму продал родину. Пес!.. Прокаженный!..

Дагон побледнел, однако ответил спокойным тоном:

— Что говорит этот лавочник?.. В Тире у меня сыновья обучаются мореплаванию; в Сидоне живет моя дочь с мужем. Половину своего состояния я ссудил Высшему совету, хотя не получаю за это даже десяти процентов. А этот лавочник говорит, что мне нет дела до Финикии… Послушай, Рабсун, — прибавил он, — я желаю твоей жене и детям и теням твоих отцов, чтобы ты столько же заботился о них, сколько я о каждом финикийском корабле, о каждом камне Тира, сидона и даже Зарпата и Ашибу[89].

— Дагон говорит правду, — вставил Хирам.

— Я не забочусь о Финикии? — продолжал банкир, начиная опять горячиться. — А сколько финикиян я перетянул сюда, чтоб они тут богатели, и какой мне от этого прок? Я не забочусь?.. Хирам привел в негодность два моих корабля и лишил меня больших заработков, а ведь вот, когда дело касается Финикии, я все-таки сижу с ним в одной комнате…

— Потому что ты думал, что разговор будет у вас о том, чтобы кого-то надуть, — заметил Рабсун.

— Чтоб ты так думал о смерти, дурак!.. — ответил Дагон. — Как будто я ребенок и не понимаю, что если Хирам приезжает в Мемфис, так уж, наверно, не ради торговых дел. Эх, Рабсун! Тебе бы прослужить у меня годика два мальчишкой, подметающим конюшню…

— Довольно!.. — крикнул Хирам, ударяя кулаком по столику.

— Мы никогда не кончим с этим халдейским жрецом, — пробурчал Рабсун с таким хладнокровием, как будто не его только что обругали.

Хирам откашлялся.

— У этого человека действительно есть дом и земля в Харране, — сказал он, — и там он именуется Пхутом. Он получил письма от хеттских купцов к сидонским, и потому его прихватил с собой наш караван. Сам он хорошо говорит по-финикийски, расплачивался честно, ничего лишнего не требовал, так что наши люди очень его полюбили. Но, — продолжал Хирам, почесав бороду, — когда лев наденет на себя воловью шкуру, у него всегда будет торчать из-под нее хотя бы кончик хвоста. И так как этот Пхут большой умница и держал себя очень уверенно, то предводитель каравана взял да и просмотрел потихоньку его багаж. Ничего особенного он не нашел, кроме медали с изображением богини Ашторет. При виде этой медали у предводителя каравана сердце замерло. Откуда вдруг у хетта финикийская медаль?.. И когда приехали в Сидон, он тотчас же заявил об этом старейшинам, и с тех пор наша тайная полиция глаз с Пхута не спускала. Однако он оказался таким умницей, что за несколько дней, что он прожил в Сидоне, все его полюбили. Он молился и приносил жертвы богине Ашторет, платил золотом, не занимал и не давал взаймы, вел знакомство только с финикиянами. Словом, напустил такого туману, что наблюдение за ним ослабело, и он спокойно доехал до Мемфиса. Тут наши старейшины стали опять наблюдать за ним, но ничего не обнаружили, догадывались только, что это, должно быть, важная персона, а не простой харранский горожанин. Только Асархаддону удалось случайно выследить, — а вернее, лишь напасть на след, — что этот якобы Пхут провел целую ночь в старом храме Сета, который здесь пользуется большим влиянием.

— Там собираются только верховные жрецы на важные совещания, — заметил Дагон.

— И это бы еще ничего не значило, — продолжал Хирам, — но один из наших купцов месяц тому назад вернулся из Вавилона со странными известиями. За щедрый подарок кто-то из придворных вавилонского наместника рассказал ему, что Финикии грозит беда… «Вас хотят захватить ассирийцы, — говорил этот придворный нашему купцу, — а израильтян заберут египтяне. Великий халдейский жрец Бероэс был послан к фиванским жрецам, чтобы заключить с ними договор». Вы должны знать, — продолжал Хирам, — что халдейские жрецы считают египетских своими братьями. А так как Бероэс пользуется большим влиянием при дворе царя Ассара, то слухи об этом договоре весьма правдоподобны.

— А на что ассирийцам Финикия? — спросил Дагон, грызя ногти.

— А на что вору чужой амбар? — ответил Хирам.

— Какое значение может иметь договор Бероэса с египетскими жрецами? — вставил сидевший в задумчивости Рабсун.

— Дурак ты!.. — возразил Дагон. — Ведь фараон делает только то, что решают на своих совещаниях жрецы.

— Будет и договор с фараоном, не беспокойтесь, — перебил Хирам. — В Тире известно, что в Египет едет с большой свитой и подарками ассирийский посол Саргон. Он будто бы хочет побывать в Египте и договориться с министрами о том, чтобы в египетских документах не писали, что Ассирия платит дань фараонам. В действительности же он едет для заключения договора о разделе стран, расположенных между нашим морем и рекой Евфратом.