С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции - Борис Носик

Милый Борис Николаевич тоже не дотянул до ста, но жил долго: занятия искусством благотворны для здоровья. Занимайтесь искусством, меньше ешьте и больше двигайтесь. А главное — не унывать. Вот в апреле 1939 года, после операции и тяжелой болезни 54-летняя Зинаида Серебрякова пала духом и написала в Россию:

«…жизнь быстро проходит, и вот уже старость, и для меня совсем близко…»

Жить художнице оставалось тогда еще больше четверти века, но в ту весну весь круг их друзей и впрямь постигла тяжелая утрата, о которой Зинаида Серебрякова так написала в Москву детям:

«…Мы очень огорчены внезапной смертью К. А. Сомова, скончавшегося 6 мая от разрыва артерий… Как раз мы все виделись с Константином Андреевичем за 3 дня до его смерти у дяди Шуры (в день рождения дяди Шуры), и Сомов обещал мне придти ко мне в понедельник к 5-ти часам, так что мы его ждали и вместо этого пришли нам сказать, что он умер! Он был ровесник дяди Шуры (дядя Шура прожил еще 20 лет. — В.Б.) и еще полон сил — рисовал до последней минуты портрет дамы, потом почувствовал себя плохо, впал в беспамятство и через час скончался… Сколько смертей русских художников в такое короткое время, невольно начинаешь считать, что и мои дни сочтены…»

Опасения Зинаиды Евгеньевны, на счастье, оказались напрасными. В июле она уже писала московским деткам из Швейцарии, куда их с Катей пригласила знакомая американка, жаловалась на банальность Женевы, на дождь в живописном Абельбодене, но в сентябре уже писала из «воюющего», точнее, оцепенело ожидающего капитуляции Парижа:

«…все складываем, не знаю, куда девать мои рисунки, картины и пр.! т. е. куда нам деваться, тоже не знаем… Тронуться из Парижа пока нам некуда и не на что…»

Кто могли бежали из Парижа (среди первых, вероятно, бежал ответственный за оборону страны временный генерал де Голль).

Еще и до середины 1940-х Зинаида Николаевна писала письма в дружившую тогда с Гитлером Россию, высказывала страх перед будущим:

«…что будет в ближайшем будущем не знаем, и страшно даже подумать».

Ну, а в ближайшем будущем в Париж вошли немцы, но страхи русской художницы оказались напрасными: жизнь в тыловом Париже при оккупантах была вполне сносной. Художникам жилось, пожалуй, даже легче, чем до войны. Париж стал городом заслуженного отдыха для героев вермахта. Здесь ставили оперы и балеты (притом — с большим успехом — русские оперы и русские балеты), снимали кино… Немецкие офицеры аплодировали новым пьесам «резистанта» Сартра и, пренебрегши оценками самого фюрера, восхищались «дегенеративными» творениями коммуниста Пикассо. Французские арт-дилеры и галерейщики, избавленные от конкуренции расово неполноценных коллег, процветали. К примеру, Нина Берберова с мужем арт-дилером смогла, наконец, поселиться в нормальной пятикомнатной квартире. Улучшили свои жилищные условия и Серебряковы: после многолетних скитаний по Парижу они переехали (теперь уж до конца жизни) в знаменитый (некогда премированный за лучшую архитектуру) дом со студиями на улице Кампань-Премьер (тот самый, где живали Ман-Рэй, Анненков, Мансуров и другие).

В 1941 году Зинаида Серебрякова написала портрет своего энергичного и талантливого собрата по искусству и своего друга Сергея Иванова. Он был родом из Москвы, учился в Академии у Кардовского, потом у Браза, зимой 1922 года сумел бежать в Финляндию, потом добрался в Париж, работал для театра, писал портреты, довольно крутые «ню» и уже с 1928 года выставлялся в парижских Салонах. В 1942 году он даже был членом Салона. Кстати, именно в 1942 году Зинаида Серебрякова впервые решила выставиться в Салоне, может, не без его влияния.

Сергей Иванов рисовал для парижских модных журналов, создавал модели для прославленных Домов моды, путешествовал по Бразилии, оформлял книги. В 1940 он создал серию «Соборы Франции», а еще и до войны писал портреты католических иерархов и даже самого папы римского. Вот такой был неутомимый и вездесущий русский художник Сергей Иванов. Вскоре после войны он выставлялся в Бразилии и Аргентине, а потом десять лет прожил в США и даже получил там американское гражданство. Но уже в начале 1960 года он вернулся в Париж, провел там новые выставки, получил золотую медаль из рук министра Мальро и умер, чуть не дожив до девяноста лет, в близком ему Париже. Конечно, он был в куда большей степени французом и парижанином, этот Сергей Петрович Иванов, чем дочь Евгения Лансере и Екатерины Бенуа-Лансере Зинаида Серебрякова. Она очень старалась на его портрете передать эту его мужскую активность, и считают, что она почти преуспела…

Сама она все годы войны тихо писала заказные портреты (И. Заколодкиной, С. Говорухо-Отрок), а когда заказов не было, ходила в сад Тюильри рисовать статуи. Тихо было в те душераздирающие годы в мирном немецком тылу, в тыловом Париже…

В 1942 году Серебрякова написала портрет молодой графини Сент-Ипполит, урожденной Трубецкой, жены Зинаидиного племянника и нынешней наследницы всех серебряковских сокровищ. Именно в годы оккупации нашел свою самую интересную работу и Александр Серебряков, сын Зинаиды. Вот как он рассказал об этом четверть века спустя корреспондентке парижской газеты «Русская мысль» (кстати, газеты, для которой он отобрал шрифты заглавия):

«Это началось в дни оккупации, в 40-е годы. После долгих поисков меня рекомендовал директор Музея декоративных искусств одному известному любителю искусств — испанцу Карлосу де Беистеги. Он был богатым коллекционером и хорошо знал искусство многих стран. Это он предложил мне впервые зарисовать созданные им интерьеры в старинной манере (как это делалось в начале XIX века). В те времена я исполнил для него более 40 акварелей (так что ни Броувер, ни Беистеги не будут забыты историками искусства. — Б.Н.). После войны Беистеги купил в Венеции один из самых прекрасных дворцов, палаццо Лабиа с знаменитыми фресками Тьеполо. В нем никто не жил на протяжении века. Реставрация дворца длилась несколько лет. В 1951 году в честь открытия дворца был дан большой костюмированный бал в стиле XVIII века. Я был в числе приглашенных и сделал альбом акварелей, — всех интерьеров с костюмированной толпой. Мимо меня проходило множество людей с мировой известностью. Все были, конечно, в масках. Позже я получил приглашение нарисовать интерьеры знаменитых своей архитектурой дворцов в Англии. (Добавлю, что позднее подобный же бал в старинном интерьере зарисовывал А. Б. Серебряков в прославленном дворце Ламбер на парижском острове Сен-Луи. — Б.Н.) Художники интерьеров существовали во все века, но их стало гораздо меньше: цветные фотографии делаются на высоком уровне…»

Остается добавить, что любимый сын Зинаиды Серебряковой Александр Борисович Серебряков стал едва ли не лучшим в ХХ веке художником интерьеров Европы. Да и Америка чтит его заслуги. А уж сколько раз помянут его потомки! Его «портреты интерьеров» — это высочайшего уровня живопись и высочайшей ценности документ.

Смиренно признав в беседе с парижской корреспонденткой великие достижения цветной фотографии, застенчивый и непримиримый сын застенчивой и непримиримой Зинаиды Серебряковой все же напомнил о высокой миссии художника, о великих возможностях глаз, дарованных человеку Господом, о том, что художник воспринимает мир «иначе, чем фотографический аппарат», что художник «может нарисовать три стены, выйдя из комнаты, т. е. создать больший план, чем это может сделать фотографический аппарат. Он видит всеми объективами одновременно. Мне нужно только повернуть голову, чтобы увидеть и затем передать нужный объем на одном листе, без механического деформирования. Так писали художники в Зимнем дворце, во дворце Лувра. К тому же художник может дать свет так, как того не может сделать фотоаппарат».

В подробном этом интервью (напечатанном в русской газете летом 1985 года) Александр Серебряков с увлечением рассказывает о своей работе над картиной:

«Я начинаю с того, что строю архитектурные линии и определяю перспективу. Перспективист — это очень важная специальность. Прошлое дает нам имена знаменитых перспективистов, чьи работы заканчивались другими художниками много лет спустя. Сначала картина пишется очень тонким карандашом, а потом покрывается акварелью: “удары света”, блики я пишу гуашью».

И дальше в этом интервью А. Б. Серебряков отдает должное милой помощнице во всех его домашних и творческих трудах, маминой неизменной и неизбывной модели — сестре Кате:

«У сестры — дар миниатюриста и портретиста одновременно. Она пишет копии картин больших мастеров в миниатюре (и от этого большие мастера не становятся малыми. — Б.Н.), то есть картины в интерьере. Мы пишем акварелью, так как она создает прозрачность, которая хороша для интерьеров».