Пленники ночи - Лоретта Чейз

Лейла начала очищать палитру. Исмал молчал, выжидая, не расскажет ли она и о других связях своего мужа. И был прав.

— Возможно, Фиона отправила Петицию в Дорсет вовсе не из-за Дэвида, а по другой причине. Фрэнсис имел зуб на Фиону. Незадолго до смерти он приказал мне держаться от нее подальше.

— А он объяснил почему?

— Не притворяйтесь глупцом. Фрэнсис считал, что Фиона пытается свести меня с вами. Так оно и было на самом деле, и вам это прекрасно известно.

— Леди Кэррол мне очень нравится.

— Она уже много лет пытается уговорить меня завести любовника. С единственной целью — насолить Фрэнсису. Но только вы по-настоящему задели за живое моего мужа. А Фиона, разумеется, пришла от этого в восторг.

— А я был рад ей угодить.

— Эсмонд.

— Мадам.

— Это становится скучным, Эсмонд. Я пытаюсь думать о деле. — Лейла бросила палитру и стала расхаживать по комнате вдоль зашторенных окон.

Наблюдать за ней было куда интереснее, чем за Эйвори: каждый раз, как она резко поворачивалась, ее юбки шелестели, а шпильки то и дело разлетались в разные стороны.

— У Фионы привычка защищать тех, кого она любит. Я принадлежу к их числу. Она никогда не говорила мне о своих подозрениях насчет леди Шербурн и Фрэнсиса до его смерти. До этого я не знала, что Шербурн публично унизил Фрэнсиса. А когда я думаю о том времени сейчас, я припоминаю, что она постоянно настойчиво предлагала мне поехать то на один прием, то на другой — туда, где не было Фрэнсиса, — и все время меня пилила, чтобы я его бросила и переехала жить к ней. В то время я приписывала ее настойчивость только ее нелюбви к нему. А теперь мне кажется более вероятным, что Фиону всерьез беспокоило то, что я живу с человеком, который день ото дня становился все более непредсказуемым и опасным.

— Судя по тому, что слышал я, именно в этом было все дело.

— Тогда понятно, почему Фиона отправила в деревню Летицию. Она хотела уберечь ее от Фрэнсиса.

— Вы сказали, что он затаил злобу против леди Кэррол. Вы считаете, что она боялась, что он постарается отомстить ей, воспользовавшись ее сестрой?

— Только так Фрэнсис мог причинить ей боль.

— Значит, вы полагаете, что ссылка мисс Вудли не связана с интересом к ней лорда Эйвори?

Не переставая ходить, Лейла задумалась.

— Черт… Не знаю. Фиона просто обожает Петицию. А Дэвид ведь и вправду дружил с Фрэнсисом после того, как все другие от него отвернулись. Даже я удивлялась тому, что происходит с Дэвидом. Если бы он действительно хотел жениться на Петиции, казалось бы, он должен был изо всех сил стараться заслужить одобрение ее семьи: порвал бы сомнительные отношения, забыл бы свои дурные привычки, одним словом, показал бы, что он изменился к лучшему.

— Эйвори считает ситуацию безнадежной. Он даже со мной не хочет делиться тем, что его тревожит.

— Но у вас должна быть какая-то теория на этот счет. Какой тяжкий грех не дает ему покоя?

— Таким грехом может быть убийство.

— В начале декабря Дэвида не могло беспокоить убийство. Если только вы не думаете, что он убивал людей уже много месяцев подряд.

— И это возможно. А вдруг он безумен? — Исмал улегся поудобнее. — А может быть, дело в женщинах?

Наступило долгое молчание. Лейла перестала ходить, села на табурет и схватила альбом для эскизов.

— А вы что думаете? — спросил ее Исмал.

— Если Дэвид не может заставить себя говорить о таких вещах даже с вами, это, должно быть, действительно что-то ужасное, — ответила она язвительно. — И если вы не можете понять, что его тревожит, то что делать мне? У меня в этих делах нет никакого опыта.

— Иногда мужчина может признаться женщине в том, в чем никогда не признается мужчине.

— Уверяю вас, между нами не было даже намека на интимность.

— Может, он признался в своем грехе одной из любовниц? Вы не знаете, случайно, как их зовут?

— Я не знаю ни одной. Дэвид не говорил о них ни слова.

— Мне тоже. Даже в Париже. Очень странно.

— А мне не кажется это странным. Некоторые мужчины очень скрытны.

Но не до такой степени, подумал Исмал, закрывая глаза. Ходил же Эйвори к Хелене Мартин, у которой перебывала добрая половина мужской части бомонда, и к другим известным лондонским куртизанкам. Это были не те места для поиска тайной любовной связи, поскольку все эти женщины больше всего прочего хотели быть на виду.

Скорее всего Эйвори посещал эти сборища, чтобы соблюсти видимость обычного повесы. Но что он пытался скрыть?

— Уж не собираетесь ли вы заснуть, а? — спросила Лейла ехидно.

— Я размышляю. Вы и лорд Эйвори, размышляя, обычно ходите, а я люблю тихо лежать.

— Да, устраивайтесь. Чувствуйте себя как дома, месье.

— Эта софа такая удобная. Вы поставили ее здесь для натурщиц?

— Я не писала с живой натуры с тех пор, как приехала в Лондон. Голые люди приводят в недоумение слуг.

— Значит, вы на нем просто отдыхаете?

— Читаю. Представьте себе, я иногда читаю.

— Да, это удобное место для чтения и размышлений. И камин близко. Вы все хорошо продумали. Ваше рабочее место расположено возле окон, /де много света, а в противоположной стороне — место для отдыха.

— Я так рада, что вы оценили мой вкус. Прямо-таки от сердца отлегло, честное слово.

— А что? Это очень интересная тема — как вы организуете свою жизнь. Но надо думать о расследовании, а вы меня отвлекаете, — мягко пожурил ее Эсмонд.

На другом конце студии наступило молчание, потом по бумаге зашуршал карандаш. И хотя было тихо, атмосфера в комнате продолжала оставаться напряженной до тех пор, пока Лейла полностью не углубилась в работу.

Исмал же постарался углубиться в свою работу — в разгадывание загадки лорда Эйвори. Но у него не очень хорошо получалось. Дома он смог бы лучше сосредоточиться.

«Но зачем ему это?» — подумал он. Здесь он чувствует себя гораздо лучше. Здесь он окружен ею и ее вещами: полками, книгами по искусству, всевозможными предметами художественного творчества, их специфическим запахом, который то и дело смешивался с дымком из камина и дразнящим ароматом ее духов.

Здесь он мог видеть ее за работой, за тем, как с помощью обычных принадлежностей художника — карандаша, кисти, красок, бумаги — Лейла творила чудеса. У Эсмонда было много талантов, но ее дара у него не было.

Исмал надеялся, что когда-нибудь все же он станет предметом ее искусства. Он хотел, чтобы Лейла занималась только им… и принадлежала бы только ему. Чтобы она ласкала его своими золотистыми глазами и прекрасными руками художника, чтобы целовала так, как уже целовала однажды.

Она, правда, делала это против своей воли, потому что не смогла противостоять его натиску. На сей раз ему придется еще больше потрудиться. Лейла должна поверить, что все делает сама.