Голодная Гора - Морье Дю

Фанни-Роза снова добилась своего, думал Джон. Еще одна победа, надо отдать ей справедливость.

И он представил себе, как до конца жизни будет прятаться за ее юбками, выставляя ее вперед всякий раз, когда ему захочется избежать неприятностей.

- Вот видишь, - шептала ему ночью Фанни-Роза, - старик и оглянуться не успеет, как будет уже есть из моих рук.

- Надеюсь, что этого не случится, - сказал Джон, - мне кажется, тебе следует ограничиться одним Бродриком, двое за раз было бы слишком.

Если возвращение семьи и возобновление старого привычного распорядка жизни огорчило Джона, лишив его радости, то на Фанни-Розу это, по-видимому, не произвело никакого впечатления. Она болтала с его отцом, помогала Барбаре расставлять в вазах цветы, читала с Джейн стихи и обсуждала с Элизой ее рисунки, словно все это доставляло ей такое же удовольствие, как и та мирная жизнь, которую они вели с Джоном, и хотя он был благодарен ей за мир и покой, царившие в доме, ему было непонятно, почему она не скажет ни слова сожаления о тех днях, которые они провели вдвоем. Она принадлежала к тем людям, которые расцветают, начинают жить полной жизнью в присутствии других людей, тогда как Джон при посторонних уходил в себя, и он начинал думать, что в их будущей совместной жизни он будет, так сказать, находиться на заднем плане, несколько вдали от нее, будет наблюдать за тем, как она болтает, смеется, движется, купаясь в отраженных лучах ее присутствия. Он этим удовлетворится при условии, что она не ускользнет от него совсем, пока она позволит ему любить себя и будет в свою очередь любить его.

- А ты знаешь, - сказала ему однажды Джейн, когда Фанни-Роза отошла от них, направляясь к дому, - что ты смотришь на Фанни-Розу так, словно поклоняешься какой-то богине.

- Это и на самом деле так, - ответил Джон.

- Она, должно быть, очень счастлива, сознавая, что ее так любят.

- Я думаю, что она никогда этого не узнает, - заметил Джон, - а если узнает, то станет смеяться. Она не может этого понять.

- Как будет приятно, когда в доме появится маленький. Боюсь только, что он будет страшно избалован, у него столько тетушек... Ах, какая счастливая женщина твоя жена!

- Что с тобой? Ты эти дни сама не своя, сестричка. Я сразу же это заметил, как только вы вернулись.

- Просто я глупая сентииментальная девчонка, Джон. Тебе известно, что Дик Фокс уезжает? Его отправляют на Восток.

- Нет, я этого не знал.

- Он очень волнуется. Ведь это связано с продвижением - он получит следующий чин. Он там пробудет несколько лет, целых шесть или семь, наверное.

- А он не думает на тебе жениться до своего отъезда?

- Какой в этом смысл, Джон? Он все равно не может взять меня с собой. Ему всего двадцать один год, а мне восемнадцать. А когда он сможет вернуться, ему будет уже двадцать семь или двадцать восемь, и вполне возможно, что он найдет себе другую девушку, которая понравится ему больше, чем я.

- И ты его отпускаешь просто так, скажешь "до свидания", с тем чтобы никогда больше не увидеть?

- У меня нет выбора. Он, возможно, погрустит, вспоминая девушку с портрета, но потом далекое путешествие, новые места, которые он увидит, вытеснят эту девушку из его сердца.

- А ты?

- Ах, да что обо мне говорить! Я буду крестной матерью твоему ребенку, Джон, волшебницей-крестной, которая взмахнет своей волшебной палочкой и принесет ему прекрасные дары, а злую ведьму прогонит прочь.

Она послала ему воздушный поцелуй и пошла вслед за Фанни-Розой, а он смотрел на нее и поносил в душе этого мальчишку, легкомысленного идиота, которому ничего не нужно, кроме следующего чина, и который предпочитает кровь и грязь воображаемых сражений на Востоке жизни с Джейн, обещающей человеку столько любви и нежности.

Впрочем, ему приходилось думать и о других вещах, а не только о Джейн и ее незадавшемся романе. Дело в том, что теперь, когда вернулся отец, ему нужно было дать отчет о том, как он распоряжался делами имения в течение зимы и объяснить, почему так возросли суммы всех счетов. Был призван к ответу Нед Бродрик, однако Нед твердил только одно: "Мастер Джон говорил, что это не имеет значения".

Через месяц после возвращения отца в библиотеке произошла бурная сцена, во время которой обсуждались эти вопросы.

- Для всех, кто на меня работал, было бы гораздо лучше, если бы ты провел это время по ту сторону воды, - говорил Медный Джон. - Как правило, если я не бываю дома, все идет обычным порядком, никто не позволяет себе распускаться, даже если я уезжаю на пять-шесть месяцев, а сейчас они воспользовались твоим присутствием для того, чтобы делать вещи, которых я никогда бы не допустил. Даже Бэрд, которому, как мне казалось, можно было доверять, представляет мне счет в целый фут длиной, уверяя, что все делалось с твоего разрешения.

- Я никогда не думал, что нам нужно соблюдать во всем такую экономию, даже скупость, - заметил Джон в свое оправдание.

- Скупость? Никто не может обвинить меня в скупости, я всегда был щедр по отношению к своим слугам. Но я решительно не желаю, чтобы меня обкрадывали. Некоторые предметы, внесенные Бэрдом в счет, не только абсолютно не нужны, но я вообще сомневаюсь в том, что они были приобретены. Теперь, конечно, уже слишком поздно проверять. А тогда ты вполне мог бы потребовать, чтобы тебе показали купленное, однако я подозреваю, что ты ничего подобного не сделал. Вот тут, например, значится какой-то инвентарь для фермы, который, по словам Бэрда, потребовался скотнику, и о котором Нед Бродрик не имеет ни малейшего понятия.

- Возможно, эти предметы будут служить долгое время, сэр, и вам не понадобится покупать их впоследствии.

- Похоже, ты надо мною смеешься, однако я нахожу, что эти твои шуточки весьма дурного вкуса. Не понимаю, что делается с человеком, когда он живет в этой стране, почему он позволяет себе распускаться, становится ни на что не годным, так что с ним уже никто не считается.

Медный Джон смотрел на сына, словно ожидая от него ответа.

- Я думал, что тебя исправит женитьба, Джон, - продолжал отец, - однако у меня такое впечатление, что ты еще больше обленился, сделался сибаритом. Твоя жена стоит двух таких, как ты. Я рад, что она самостоятельная женщина и знает, чего хочет. Больше всего меня поразило то, что, как я слышал от капитана Николсона, ты за всю зиму ни разу не был на руднике.

Джон этого ожидал. Он ничего не мог сказать в свое оправдание. Если бы он сказал, что не ездил на шахты потому, что предпочитал нежиться в постели с Фанни-Розой, это было бы расценено как дерзость, хотя это была сущая правда.

- Я много раз собирался поехать, сэр, - сказал он. - Это дурно с моей стороны, я проявил слабость. Но дело в том, что Фанни-Роза сейчас ездить не может, а мне не хотелось оставлять ее одну.