Дело возбуждено... (сборник) - Октем Эминов

Почему после этих звонков, когда он изливал душу, заставлял жену ликовать, почему вечером, дома, он был подавлен, молчалив? И Марал поняла, что, когда ему плохо, когда дела не клеятся, Хаиткулы звонит ей, говорит эти слова. Ему нужно услышать ее смех, почувствовать ее поддержку.

Марал стала бояться этих его слов, они были вестниками неблагополучия в работе Хаиткулы.

Если бы он догадался, что эти звонки уже не в радость его жене, если бы знал, как мучительно теперь она думает после них: «Ну что там могло еще стрястись?» — он перестал бы звонить. Но Марал не могла ему сказать об этом. Она стала еще заботливей, еще внимательней к мужу. Когда он возвращался домой и она видела, что ему не по себе, то встречала его так, будто он отсутствовал целый месяц. Старалась казаться веселее, чем обычно, была предупредительной во всем, ласковой и покорной. Когда время тревог проходило, Хаиткулы становился совсем другим — простым и веселым. Но у Марал тогда уже не было сил вторить ему. Долго сдерживаемые чувства прорывались наружу, тайком от мужа слезами облегчала душу…

Талхат вошел к нему неожиданно, и Хаиткулы вздрогнул, сердито взглянул на него: не любил, когда его сотрудники суетились попусту. У Талхата и был сейчас суетливый вид. Однако и строгий взгляд Хаиткулы его не остановил:

— Шел, шел и вернулся! По-моему, мы допустили ошибку!

— Какую еще ошибку?

— С Бердыевой, о которой сегодня говорили на совещании.

— И ты тоже? Ну, пили, пили…

— Никто не пилит! Послушай, в чем ошибка! Отпечатки пальцев проверяли? Проверяли. У кого? У всех, кого подозревали… А у одного человека не проверили?.. Ошибка!

— У кого же?

— У ее мужа, который сидит в колонии… Скажешь — чушь? Но колония-то близко, мало ли что…

Хаиткулы хотел сказать: «Чушь!» — но передумал, попросил:

— Принеси дело ее мужа, но говорю тебе откровенно: такая гениальная гипотеза могла прийти в голову только капитану Хасянову.

Талхат принес объемистую папку — дело Мамедмурада Бердыева, почти четыре года назад осужденного на пять лет. Хаиткулы полистал папку, попросил Талхата немедленно отнести снимок с отпечатками пальцев криминалисту. Талхат бегом выбежал из кабинета, минут через десять вернулся бегом.

— Он самый, товарищ майор! Он!

— Что за чертовщина, Талхат! Собирайся, едем в Энск.

ЭНСК

Начальник колонии, выслушав Хаиткулы, чуть не свалился со стула. Нажал кнопку — как из-под земли вырос дежурный.

— Я вас жду, где вы ходите?

Дежурный подумал про себя: «Что с ним? Из-за гнева на Али мстит Ахмеду. Какая муха укусила?» Он стоял и ждал распоряжений, но начальник колонии смотрел не на него, а на двух незнакомых милиционеров.

— Честное слово, вы меня обидели, товарищи. Вы, наверное, думаете, у нас здесь отара пасется, заключенные по своему желанию могут ездить домой когда им захочется. Это сущая ерунда!

Старший лейтенант, вызванный для разъяснений, побелел как мел. Да, в тот вечер он дежурил. Да, кое-что произошло… Позвонили из дому: «Быстрей приезжай, мать при смерти!» Дежурного шофера на месте не было, а Бердыев работает тоже шофером, на легковой…

— Успели к матери? Простились?

— Успел, товарищ капитан. Благословила, как говорится.

— Бердыева одного оставляли?

— Оставлял. Обещал, что ничего плохого не сделает. Мы и вернулись вечером вместе. Пока я у постели матери был, может, он отлучался к жене, она рядом живет. На час, не больше. Но разрешения не спрашивал.

Талхат спросил:

— Бердыев курящий?

Перепуганный старший лейтенант почти лишился речи, молчал. Начальник лагеря ответил за него:

— За час пачку может выкурить.

Виновник происшествия, не спросив разрешения своего начальника, вдруг повернулся и вышел из кабинета, а тот остался в растерянности — с одной стороны, надо сразу же заняться проступком старшего лейтенанта, с другой стороны, именно тот помог сейчас следствию. Он ходил из угла в угол по кабинету, и было видно, что все случившееся он воспринял как личное оскорбление. Хаиткулы его понимал — перед ним был исполнительный служака, преданный делу и ненавидящий малейшее нарушение устава или инструкции. Хаиткулы представлял, как нелегок был путь капитана по служебной лестнице вверх, как боялся он ошибок. Он с сочувствием смотрел на него.

Начальник снова вызвал дежурного:

— Привести Бердыева!

Мамедмурад Бердыев оказался актером средней руки. Он хитрил, выкручивался, ничего прямо не говорил. Глаза его перебегали от одного присутствующего к другому: перед кем заискивать? На вопрос, был ли дома в тот вечер, ответил возмущенно:

— Клевета, гражданин капитан! Клевета на честного человека! Я второй год хожу в вечернюю школу, на аккордеоне играть научился, в самодеятельности выступаю. Скоро кончится срок, начну нормальную жизнь, как все. Не вешайте на меня собак. Я здесь сначала в цехе работал, хорошо работал. Легковую машину мне доверили? Доверили! Самого гражданина капитана вожу!

Начальник колонии хотя и смотрел на него исподлобья, зная цену всем его словам, но все-таки пару раз кивнул: «Так и есть! Работает хорошо, встал на правильный путь, может выйти досрочно». Хаиткулы достаточно было первых же слов Бердыева, чтобы составить о нем представление. Он молча наблюдал за ним, закурил, потом стал говорить, обращаясь к Бердыеву:

— Отлично, Мамедмурад, что вы взялись за ум. Желание исправиться — самое важное качество для заключенного. Но дорога перед вами трудная и длинная. Если в душе останется хоть капелька лжи, на полпути потеряете направление. Будет жаль… У вас же хорошая специальность, хороший дом, жена, мать…

Бердыев насторожился, с минуту пристально смотрел на майора, потом весь скрючился, низко нагнул голову, жалобно простонал:

— Не трогайте мою семью.

Хаиткулы понял, что сейчас самое время сказать главное.

— Мамедмурад, я ничего не хочу от вас скрывать. Ваша жена арестована… После того, как вы побывали у нее…

Мамедмурад больше не слушал его, закрыл глаза, а голова его, будто подрезанная, склонилась на плечо. Талхат Хасянов схватил со стола графин, бросился к Бердыеву. Хаиткулы остановил:

— Не спеши, Талхат, ему не надо воды. Он все слышит и, думаю, все видит.

Начальник колонии тоже не усидел на месте, подбежал к закатившему глаза Бердыеву, но, услыхав слова Хаиткулы, вернулся к своему столу. Спросил у Хаиткулы:

— Вы что, знаете его?

Хаиткулы нахмурил брови:

— Нет, вижу в первый раз. Но понял, как только увидел. Что, разве за ним такие штуки раньше не водились? У актеров в запасе много разных приемов… Ну что, Мамедмурад?

Бердыев как ни в чем не бывало поднял голову:

— Освободите жену, или сожгу себя!

— Если бы после вашего прихода домой под окнами дома не убили человека, то я не стал бы знакомиться ни с вами, ни с вашей женой.

Услыхав об этом, Бердыев выпрямился, округлил глаза. Зрачки остановились, расширившись, лицо посерело, дыхание остановилось. Никаких признаков жизни, вот-вот рухнет на пол… Начальник колонии умоляюще смотрел на Хаиткулы, а тот терпеливо ждал. Но ждать пришлось бы долго, он решил прервать комедию:

— Мамедмурад, вы, кажется, меня не поняли. Вашу жену не обвиняют в убийстве.

Услышав это, Бердыев моргнул и громко засопел.

— Когда мы пришли к ней, то нашли под ее кроватью пепельницу, полную окурков. Она до сих пор отказывается говорить, кто курил. Мы бы давно ее освободили, но у нас есть подозрения считать ее причастной к убийству… Дальше: отпечатки пальцев на окурках ваши.

Мамедмурад залился слезами, забился в истерике, и даже Хаиткулы сейчас не был уверен, разыгрывает ли он их опять, или нервы на самом деле не выдержали.

— Гражданин майор, был я дома, был. Эх, сразу надо было сказать, а я… Простите, гражданин начальник.

Оказалось, что после того, как они приехали со старшим лейтенантом к тому домой, он ненадолго, часа на два, отлучался к жене, было это до десяти часов вечера. Потом вернулся к дому старшего лейтенанта и ждал его в машине. Больше ничего, что заинтересовало бы следствие, рассказать он не мог.

Хаиткулы и Талхат теперь торопились вернуться в город. Надо было отдать распоряжение об освобождении жены Бердыева. Кроме того, Хаиткулы казалось, что именно сегодня должен вернуться Бекназар.

ЧАРДЖОУ

Он действительно сидел в кабинете Хаиткулы. Они рассматривали его так, будто он жених, который готовится к свадьбе. Было видно, что Бекназар еще не был дома, костюм мятый, рубашка несвежая. Хаиткулы хотелось отправить его домой, но Бекназар не ушел, пока не рассказал обо всем — не о красотах Дагестана, не о том, что ел-пил у горцев, а о Мегереме, о деревне Цумада. Не стал только рассказывать об охоте на джейрана, о том, что пять дней пролежал в больнице.