Самая страшная книга 2024 - Тихонов Дмитрий

«Живой ты или мертвый, Симон, спасибо за мои приключения – без твоих странных подарков я бы никогда не прокатился на поезде-призраке, не поплавал на драккаре, не полетал на звездолете», – подумал он и, устроившись поудобнее, открыл журнал.

Первый рассказ был о том, как несколько фронтовых друзей обнаружили в дебрях тайги чудом сохранившийся древнерусский город. Далее следовала история о зимовщиках на станции Земли Франца-Иосифа. Потом – чукотская песня о Ленине. Рассказ о комсомолке, разоблачившей вороватого грузчика. И история о индусах, готовящих антибританское восстание.

Обещанной в заглавии журнала фантастики почти не было, и Никита стал потихоньку засыпать: буквы качались на волнах строк, текст плыл, от пледа пахло шерстью и уютом. На улице стемнело, в окнах соседних домов начал загораться свет, пошел снег. Никита включил лампу в красном абажуре и сонными глазами пробежал заметку об аэростате.

И когда он совсем уже вознамерился перебраться на кровать, взгляд уцепился за выделенную жирной рамкой врезку. «Дорогой читатель! – гласила она. – Если ты видишь эти строки, то тебе ужасно повезло. Лишь в десяти экземплярах из многотысячного тиража журнала мы публикуем следующий загадочный рассказ. Идем на эксперимент по теплой просьбе друга – Эльзы Триоле, музы и спутницы союзника СССР французского коммуниста Луи Арагона. Пожалуйста, напиши нам письмо и расскажи, как повлияла на тебя история и что ты после прочтения ощутил!»

Сонливость у Никиты как рукой сняло, по спине побежали мурашки: невероятная удача! Вот это дед, какой отыскал раритет!

Теплый красный свет заливал комнату, за окнами улыбалась луна, вокруг стоящего у стены шкафа таинственно клубилась темнота. Никита дрожащей от нетерпения рукой перевернул страницу и принялся читать.

Герой рассказа, директор маленького издательства времен нэпа, с помощью спиритической доски выходил на связь с умершими писателями, Пушкиным, Толстым и Достоевским, пытался уговорить их использовать его руки и разум для создания новых историй. И вскоре у издателя действительно начали крутиться в голове обрывки текста. Он записал их и обнаружил, что это выполненные в строжайшем соответствии со стилистикой великих писателей описания непостижимых мук. Издатель захотел уничтожить отвратительные записи, но от этого желания ему стало худо. И полегчало только тогда, когда он успешно напечатал рассказы малым тиражом и разослал по подписным листам. После он сжег спиритическую доску, а вскоре узнал, что по всей стране начали загадочно умирать его читатели. Их находили с книгой в руках и лопнувшей, как будто в ней что-то созрело, головой.

Никита зачем-то трижды перечитал последние слова рассказа, и у него жутко заболел затылок. Он вспомнил, как в детстве видел фильм, в котором экстрасенс силой мысли взорвал человеку голову, и как боялся потом засыпать, ежеминутно ощупывал макушку, проверяя, не разбухает ли она.

Красный свет лампы больше не казался Никите уютным, луна походила на гистологический срез мозга, в окнах соседнего дома чудились бледные лица. С рассказом что-то было не так: неправильный и неуместный, не для чтения при дрожащем свете свечи. Шекли и Саймак никогда бы не стали так писать. Неумелый и противный, текст пугал не чудовищными образами и мастерскими сюжетными ходами, но странным остаточным ощущением, словно Никите предстояла обширная полостная операция. За свою жизнь он проглотил тысячи придуманных историй, но никогда не ощущал ничего похожего.

Никита бросился гуглить и узнал, что волновался не напрасно. В советские тридцатые представить себе подобную историю было невозможно. Фантастике полагалось повествовать о научных идеях и технологических свершениях. И в одном из старых номеров «Всемирного следопыта» даже подвергли жесточайшей цензуре новую переводную повесть самого Конан Дойла: вымарали всю мистику.

Он скачал отсканированную версию журнала: такая же обложка с рыбой, на месте и песня про Ленина, и история про комсомолку, и индусы. Но вместо таинственного рассказа была заметка про советские железнодорожные магистрали.

Никита раздраженно бросил телефон на кресло и вновь принялся ходить туда-сюда по комнате, нервно хрустя пальцами и разминая запястья. Он дернул, пытаясь погасить лампу, за шнур – так сильно, что розетка вывалилась из гнезда и повисла на проводах. Потом включил люстру.

Яркий свет разогнал клубившуюся в углах темноту, и на душе полегчало. Впервые Никита пожалел, что у деда не было телевизора, – хотелось просто послушать голоса людей. Пришлось скачать на телефон онлайн-кинотеатр и запустить старую комедию с Луи де Фюнесом.

Он сходил на балкон, зачерпнул в обе ладони горсть снега и растер по пылающему лицу.

В соседнем доме прямо у окна переодевалась девушка, и Никита засмотрелся. На пол упало платье, следом полетел и лифчик. Никита силился получше рассмотреть грудь – но на таком расстоянии, да еще и сквозь снегопад, это оказалось мертвым делом.

Замерзший, он вышел с балкона и удивился, услышав голоса. Потом увидел на экранчике смартфона Луи де Фюнеса и вспомнил странный рассказ.

Он лежал в кресле, ему было холодно, но не получалось даже шевельнуться. Вяло трепыхалась похожая на гигантскую паутину штора, из открытого балконного проема в комнату летели исполинские снежинки. Никита чувствовал себя скверно – как если бы отсидел каждую часть тела. Что-то зудело повыше лба – там, где две большие залысины сходились в заостренный пик жиденьких волос.

Кто-то вошел с балкона в комнату, Никита попытался повернуться – но шея окаменела. Он почувствовал, что над ним наклонились. Коричневый ноготь, покрытый продольными бороздами, коснулся лица и одним движением выковырял глаз. Потекло, и Никита, ужаснувшись, понял, что он – яйцо, скорлупа в форме лежащего на кресле человека. Сухие губы припали к открывшемуся на месте глаза провалу и принялись сосать вытекающий желток.

Никите не было больно, но так нелепо умирать казалось обидным, и он заплакал густым мутным белком… А потом закашлялся, вывалился из сна и понял, что лежит на кровати с пружинным блоком. В комнате было очень жарко и сухо, топили здесь несравнимо лучше, чем в съемной квартире. За стеной как будто что-то прошелестело, но тут же опустилась тишина.

Как и накануне, разбудил Никиту телефонный звонок.

– Ну как, упаразитил стариковские хоромы? Чего делал? – спросила мама.

– Доброе утро, ма. – Никита чуть помялся. – Ну, прибрал чуть, фантастику вот почитал…

– Угу, знаю я эту фантастику, сын. Гном-некромант и эльф-каломан выполняют сложный ритуал, чтобы заставить труп хорошенько просраться.

– Господи, мама!

Ненависть матери к фантастике, фэнтези, да и ко всему развлекательному чтиву была постоянной причиной их споров. И из поединков Никита вечно возвращался на щите – мама была доктором филологических наук, заведовала кафедрой истории и типологии зарубежной литературы, ее монографию о лингвотипологии в идиостиле Томаса Манна перевели на английский, французский и почему-то на болгарский. Поди тут победи!

Никита порой размышлял, отчего самые могучие сквернословы среди его знакомых так часто оказываются филологами. Ответа не нашел и решил, что из-за того, что они лучше других чувствуют дыханье слова. «Сноб, академик и эстет, а через десять минут, глянь-ка, главная хабалка региона», – рассказывал кому-то по телефону про жену его отец. Никита ничего не понял и на папу обиделся, но, когда подрос, согласился, что точнее мать не описать.

– Серьезно, сын, – продолжала мама, – завязывай с этим делом. Был у нас на кафедре один студент, тоже фантастику любил до усрачки. В прямом самом смысле – гадить ходил с романами про гномов в звездолетах. Как-то зачитался и на сральнике заснул. И, значит, ободок унитаза ему артерии в ногах передавил, некроз, отрубили потом на хрен.

– Мам! Ты… Погоди, правда, что ли?

– Вот те крест. Он ездил потом по корпусу в коляске, слюни до пола, повторял все… Как же там оно было? Вроде «чем про звездолет читать, лучше негру в жопу дать». Тут я, правда, с ним не вполне согласна, ты лучше не…