«1212» передает - Хануш Бургер

В квартиру вошел советский лейтенант в сопровождении двух солдат. Они остановились на пороге. Увидев нас, коротко и корректно отдали честь. Взгляд лейтенанта задержался на накрытом столе, где красовались девять рюмок и одна пустая бутылка. На миг задумавшись, он сказал что-то одному из солдат, и тот быстро побежал вниз по лестнице. Лейтенант подошел к нам.

Это был крепкий мужчина лет тридцати, среднего роста, с волнистыми темными волосами. Слегка поклонившись, он жестом пригласил всех сесть. На ломаном немецком языке лейтенант объяснил, что увидел свет в окнах и зашел на огонек, чтобы провести первый вечер в Праге в кругу друзей. Солдат вернулся с тремя бутылками водки. До трех часов ночи мы распевали русские, чешские и американские песни. К тем бутылкам прибавились еще, а наше застольное общество увеличилось на добрую дюжину человек за счет подошедших жильцов дома. Пели мы не ахти как красиво, но громко. После полуночи к нам подошел русский майор. У него оказался великолепный баритон, а репертуар его был неисчерпаем. На этот раз я пил больше, остановившись на тосте за Буденного.

Джо появился только в десять часов — чисто выбритый, в тщательно отутюженной форме. Он чуть-чуть смущался, так как его сопровождала толстая амазонка. Она не отходила от Джо ни на шаг, и когда мы вскочили в машину, без всяких церемоний уселась рядом с ним, обняв его левой рукой. Джо, казалось, это нисколько не мешало. Ведь для них не было препятствием даже то, что они не понимали друг друга.

Город был похож на военный лагерь. Во всех направлениях сновали военные машины и грузовики. На центральных улицах баррикады уже разобрали, но ближе к окраинам они еще служили живописным местом для встреч. Неподалеку находился бывший немецкий склад военного обмундирования, и повсюду мелькали люди в немецкой военной форме самых различных образцов: солдат африканского корпуса, организации Тодта и в прочей немецкой форме всевозможных вариантов. Вырядившись таким образом, люди эти повязывали на рукав национальные ленты, а на кокарды прикалывали значки или звездочки, которые им удалось выпросить у красноармейцев. На улицах рядом с чешскими офицерами в полной форме частенько можно было увидеть недавних узников концлагерей в полосатой одежде.

Телохранительница Джо предупредила нас, что в некоторых пригородах еще стреляют. Во многих местах на тротуарах лежали свежие цветы и венки, и рядом иногда стоял почетный караул: здесь во время восстания пал гражданин города!

На углу Вацлавской площади возле большой груды развалин лежал такой же венок. Стоявшая здесь девушка рассказала нам следующее.

Жил тут семнадцатилетний юноша, еврей по имени Мирек. Одиннадцатилетним ребенком нацисты бросили его в концлагерь за колючую проволоку, где он провел долгие шесть лет. На его глазах сожгли немало узников в газовых печах. В последних числах апреля Миреку удалось бежать. Он пешком направился в Прагу. Здесь как раз вспыхнуло народное восстание. Мальчик был истощен, и его назначили санитаром. Ему это, правда, не совсем пришлось по душе, так как он хотел сражаться с оружием в руках…

Вместе с одной девушкой-санитаркой восьмого мая они выносили раненых с Вацлавской площади. Метрах в пятидесяти от музея Мирек увидел раненого. Юноша бросился к нему, размахивая при этом флажком с красным крестом. Но не пробежал он и двадцати шагов, как его сразила нацистская пуля. Вот и прожил он на свободе всего лишь три дня…

Шонесси не мешал ни мне, ни Блейеру разыскивать своих друзей и знакомых. Близких родственников у нас обоих в Праге не было. Мои родители давно умерли, а ближайшие родственники Блейера эмигрировали в Соединенные Штаты. Что было нужно в Праге самому Шонесси, я никак не мог понять. Видимо, он хотел всего-навсего взглянуть на освобожденный город! Кроме того, он, наверное, надеялся из всего этого сделать бизнес…

— Это будет сенсационный рассказ! Американец — в русской зоне, в освобожденной Праге! За это «Кольер» наверняка отвалит немалые деньги!

Наш хозяин предоставил нам свою квартиру в полное распоряжение. Мы могли приглашать в нее кого угодно.

Хозяин угодничал перед Шонесси. Мне и Блейеру он доверительно сообщил, что в скором времени уедет в Америку, так как здесь рано или поздно, по его мнению, придется несладко тем, кто занимается торговлей. Он надеялся, что Шонесси в Штатах поможет ему. Когда же он узнал, кто такой Блейер, то стал еще откровеннее. И конечно, не без оснований давал нам вволю сигарет, растворимого кофе и продуктов. Супруга же фабриканта готовила для нас шикарные обеды и ужины.

Блейер приводил в дом довольно странных субъектов: это были худые типы с деловым видом и потрепанными портфелями. Входя в квартиру, они сначала испуганно озирались. Были здесь и подполковник запаса, одетый по всей форме, и седая дама, которая, несмотря на прекрасную майскую погоду, упрямо не хотела даже расстегнуть свою шубку, и две элегантные, уже немолодые особы с объемистыми, туго набитыми сумками, содержимое коих они предлагали купить: сардины, немецкий ром третьего сорта, целые головки рафинада, кофе и мыло, пахнувшее ландышами…

Во второй раз подполковник пришел в сопровождении пожилого, элегантно одетого старичка с лысиной. Подполковник предупредительно пропустил старичка вперед и называл его не иначе как «господин министерский советник». Шонесси всех их приветствовал обаятельной улыбкой и был с ними крайне любезен.

Я повсюду разыскивал следы Евы. В первую очередь мне нужно было найти вдову Курта, с которым до войны мы крепко дружили. Он был редактором одного журнала по искусству, куда я не раз писал статьи на различные историко-искусствоведческие темы. У Курта была богатая библиотека и огромная коллекция музыкальных записей. Я и Ева чувствовали себя у него как дома. Курт был коммунист. Мы часто спорили с ним о политике, что только еще больше укрепляло нашу дружбу. Курт всегда был в курсе всех новостей искусства. Его везде любили за ум и обаяние. Жена Курта преподавала в народной школе.

Когда я познакомился с ними, они жили в Панкраце — одном из южных пригородов Праги. Однако в квартире на Усобской, куда меня отвез Джо, их не оказалось. От соседки я узнал, что Курта забрали осенью 1942 года. Журнал же, само собой разумеется, пришлось прекратить издавать еще в 1939 году. Курт жил статьями, которые публиковал под псевдонимом, да распродажей ценных книг и пластинок. В гестапо его продержали три месяца. По рассказам очевидцев, его истязали самым нечеловеческим образом. Потом сообщили жене, что ее муж казнен и она может забрать его вещи. На подкладке брюк Курта оказалась надпись: «Я умираю как порядочный человек…»

После этого его супруга вместе с трехлетней дочуркой уехала из Праги в неизвестном направлении. Возможно, к родственникам в Словакию. Родом они были из Комарно.

Вполне вероятно, что ее отъезд спас жизнь и ей, и ребенку, так как спустя несколько дней здесь произошло нечто ужасное. Седьмого мая в один из подвалов, где сидели преимущественно женщины, старики и дети, ворвались эсэсовцы и открыли пальбу. Затем убийцы заорали, чтобы все встали и вышли наверх. Одна девочка, Верушка Хайкова, поднялась среди трупов и раненых и тут же на месте была расстреляна. Совершив свое гнусное дело, убийцы прибили на этом месте издевательскую надпись: «Внимание! Убитые! Не входить!» Через несколько домов от этого подвала нацисты совершили точно такое же злодеяние. Теперь эти убийцы находятся в безопасности под Пльзеном.

Женщина, которая рассказала мне эту историю, собственными глазами видела среди убитых детей пяти —десяти лет. Там погиб и ее внучок.

Вечером я пошел на Карлсплац. Там, в больнице, работала последнее время Ева.

Кое-как мне удалось разыскать трех знакомых сестер. Они наперебой рассказали мне, что доктор Штербова работала здесь до весны 1942 года, но однажды исчезла неизвестно куда. Один санитар утверждал, что ее арестовали, а какая-то сестра вспомнила последний адрес Евы: Тухмахергассе, 9, пятый этаж. Ее хозяйкой была фрау Киселкова.

Я поехал к фрау Киселковой. Она оказалась дома. Да, действительно, доктор Штербова жила у нее на квартире до 12 мая 1942 года. Это была очень милая женщина. Чистоплотная! Домой приходила усталой. И, несмотря на это, всегда сама убиралась, а однажды даже просидела всю ночь у кровати фрау Киселковой, когда у нее был приступ астмы. Ничего не взяла с нее за это! В ночь на 12 мая два господина долго ждали ее прихода, а когда она на рассвете вернулась домой, они ее даже и в комнату не впустили. Больше хозяйка Евы ничего не знала. Все имущество доктора Штербовой состояло из крошечного чемоданчика, который забрали с собой гестаповцы.

Потеряв всякую надежду, я решил взглянуть на свою мансарду, где когда-то жил. По непонятным мне самому причинам я почему-то все время откладывал этот визит.