Бремя молчания - Хизер Гуденкауф

— Что с ней? — спрашивает он совсем детским, тонким голоском.

Я молчу. Мне очень хочется подойти к сыну, обнять, притянуть к себе. Я маню Бена к себе, но он стоит как вкопанный, как будто прирос к месту.

— Миссис Кларк, сейчас я дам ей успокоительное, — говорит доктор Хигби.

Проходит несколько секунд, прежде чем укол начинает действовать. Постепенно Калли успокаивается, затихает и закрывает глаза. Ее пальцы по-прежнему вцепились в мою рубашку, она тянет меня к себе. Как будто хочет поговорить со мной, но губы у нее кривятся, и ей никак не удается сложить слово.

— Что, Калли? Что такое? Скажи, пожалуйста! — шепчу я ей на ухо. Но она уже заснула. Что бы ее так страшно ни напугало, кошмар заполз обратно в свою норку и тоже спит — по крайней мере сейчас.

Мартин

Мы подъезжаем к тещиному дому. Журналисты уже уехали; на дорожке стоит только одна чужая машина. Я благодарю полицейского; он предлагает подождать и отвезти нас в Айова-Сити. Или проводить на своей машине. С ним, обещает он, мы доедем быстро и без помех. Я снова благодарю его и отказываюсь. Мы отлично доберемся сами. Мы сами поедем к Петре. Я с трудом иду к двери, ноги у меня свинцовые, сказывается сегодняшняя усталость. Брюки выпачканы землей, на рубашке кровь Бена. Я кое-как приглаживаю пятерней волосы, но они все равно стоят дыбом. Очки криво сидят на носу; я снимаю их и пытаюсь снова надеть как следует. На окне колышется занавеска; должно быть, Фильда услышала, как подъехала машина. Она быстро выглядывает в окно, потом парадная дверь открывается, и она спешит мне навстречу. За ней ее мать и незнакомая мне женщина.

— Ты нашел ее, Мартин, ты нашел Петру? — Фильда хватает меня за руку; в ее голосе слышатся те же истерические нотки, что и раньше, когда она напустилась на агента Фитцджералда. Интересно, кстати, где он? Что-то давно о нем ничего не слышно.

Я обнимаю Фильду и прижимаю ее к себе. Она оседает, и я понимаю, что невольно ввел ее в заблуждение.

— Она жива. — Надо бы сказать «жива и невредима», но я не могу обманывать жену.

Фильда вскрикивает от облегчения и радости:

— Слава тебе, Господи, слава тебе! — Она по-прежнему крепко держится за меня. — Спасибо, Мартин, спасибо за то, что ты нашел ее! Где она? Где она? — Фильда смотрит мне за спину, как будто рассчитывает увидеть Петру во дворе.

Я откашливаюсь. Сейчас главное — деликатность. Ни к чему тревожить Фильду раньше времени.

— Она в больнице.

— Ах да, конечно! — Фильда прищуривается. — Она поправится, да?

— По-моему, да. Тебе нужно поехать к ней, — говорю я.

— Что значит — «по-моему»? Что с ней, Мартин? Поехали! Пошли в машину и едем!

— Ее увезли в Айова-Сити, в тамошнюю больницу. Врач сказал, что там ей будет лучше.

— В Айова-Сити? Что с ней? — Фильда отступает на шаг и скрещивает руки на груди. К ней подходит незнакомая женщина, кладет ей руку на плечо.

— Фильда! — говорит она. — Фильда, что случилось?

— Не знаю, — говорит Фильда. В тишине ее голос кажется особенно громким. Сейчас поздно, даже цикады уже замолчали. — Не знаю, — повторяет Фильда и поворачивается ко мне. — Мартин!

Я беру Фильду за руку и отвожу в сторону, подальше от незнакомки.

— Сейчас же объясни, что происходит!

На крыльце горит свет, и я вижу, что в глазах у Фильды блестят слезы. Я понимаю, что обязан рассказать ей все — и сейчас.

— Мы нашли Петру на вершине холма. Ее… — Я сглатываю подступивший к горлу ком. — Она была… в тяжелом состоянии, но дышала. На голове у нее глубокая рана и кровоподтеки по всему телу. С холма ее сняли вертолетом. И повезли в Айова-Сити. Сейчас она, наверное, уже там. Фильда, поезжай к Петре, ты ей нужна.

— Она умрет? — спрашивает Фильда. — Моя девочка умрет? — В ее голосе слышатся стальные нотки; она как будто ждет от меня подтверждения.

— Нет! — кричу я более убежденно, чем чувствую на самом деле. — Ты сможешь самостоятельно добраться до Айова-Сити?

— В чем дело? — настораживается Фильда. — Почему ты не едешь со мной?

— Не могу. Я должен помочь следствию. — Надеюсь, мой ответ ее устроит.

— Следствию? Что, арестовали того, кто это сделал? Кто это сделал, Мартин? Ты знаешь?

Я киваю:

— Да, знаю. Поезжай к Петре, Фильда. Ты доедешь сама?

Фильда смотрит на меня, как будто хочет еще о чем-то спросить, но выражение моего лица подсказывает ей, что сейчас лучше промолчать.

— Если хотите, я отвезу ее, — говорит незнакомка и подходит к нам. Впервые я обращаю на нее внимание. — Я Мэри-Эллен Макинтайр. — Она протягивает руку, и я узнаю ее лицо. Ее показывали по телевизору — она просила вернуть дочь.

Я крепко жму ей руку:

— Я слышал о вас… о вашей семье. Примите мои соболезнования.

— Я отвезу Фильду и ее мать в больницу. — Мэри-Эллен смотрит на Фильду, как будто хочет проверить, согласна ли та. Фильда кивает и продолжает пристально разглядывать меня.

— Что с тобой случилось, Мартин? Откуда кровь? — Она показывает мою испачканную рубашку.

— Ничего со мной не случилось. Езжайте, пожалуйста. Как только я смогу, сразу присоединюсь к вам. — Я целую Фильду в лоб и поворачиваюсь к миссис Макинтайр. — Спасибо, что присмотрели за моей женой. Я вам очень благодарен.

— Рада помочь. Мы с Фильдой сразу подружились.

— Пойду возьму сумочку… и Снаффи, — говорит Фильда и убегает в дом.

Снаффи — любимец Петры, игрушечный муравьед, которого она берет с собой в постель.

Мэри-Эллен наклоняется ко мне:

— Вы знаете, кто это сделал, да?

— Да, мне кажется, что знаю. — Я не смотрю ей в глаза.

— Он… напал на Петру. Сделал что-то ужасное. — Мэри-Эллен Макинтайр не спрашивает. Она знает.

— Да.

— Вы собираетесь ему отомстить?

— Да. — Теперь я смотрю ей прямо в глаза, стараясь определить, выдаст ли она меня Фильде. Жена наверняка отругает меня за глупость.

Мы с Мэри-Эллен Макинтайр стоим на крыльце; она молча прикасается к моему плечу и быстро отходит прочь.

Фильда сжимает в руках сумочку и Снаффи. Она целует меня в губы, говорит, что любит меня, потом они с матерью садятся в машину миссис Макинтайр и уезжают. Я долго стою на крыльце и смотрю им вслед; наконец, красные фонари скрываются за углом. Возвращаюсь в дом и выключаю свет на крыльце. Иду на кухню и долго сижу за столом в темноте, пытаясь собраться с мыслями.

Мне трудно менять положение — мышцы протестуют. С трудом ковыляю на второй этаж, в комнату для гостей. Открываю дверь шкафа. Роюсь на верхней полке. Там хранятся старые фотоальбомы и свадебное платье миссис Моурнинг. Его же надела и Фильда в день нашей свадьбы. Платье обернуто в бумагу и сложено в коробку, перевязанную голубой лентой. Я встаю на цыпочки и шарю руками на верхней полке. Натыкаюсь на металлический футляр, придвигаю его к себе. Снимаю футляр и ставлю его на кровать. Он не заперт. Я откидываю крышку, медные петли слегка поскрипывают. Внутри, на бархатной подкладке, лежит револьвер. Калибр и марка мне неизвестны. Никогда не интересовался огнестрельным оружием. Револьвер, который сейчас лежит передо мной, принадлежал отцу Фильды — он скончался много лет назад, задолго до нашего с ней знакомства. Теща сама не знает, зачем она его хранит; револьвер ее пугает. Наверное, она не может заставить себя выкинуть его или, скорее всего, просто забыла о нем. Я вынимаю револьвер из футляра. Он маленький, но неожиданно тяжелый. На бархатной подкладке катается одинокая пуля. Я вынимаю ее и сжимаю в пальцах, грею о свои потные ладони. Потом смотрю на часы и понимаю, что времени у меня в обрез. Надо спешить!

Антония

Я смотрю на спящую Калли. Ее грязное личико совсем не такое мирное, спокойное и безмятежное, какое ожидаешь увидеть у семилетней девочки во сне. На переносице у нее глубокая складка, губы плотно сжаты. На втором операционном столе, напротив Калли, сидит Бен. Им сейчас занимаются доктор Хигби и Молли. Лицо моего сына превратилось в кровавую кашу. С первой же секунды, как я увидела его на пороге смотрового кабинета, мне хочется спросить его, кто его так избил. Но я молчу. Боюсь услышать ответ.

Молли дала мне махровую губку, я окунаю ее в миску с теплой водой и протираю личико Калли. Начинаю сверху — медленно провожу губкой над глазами, стараясь разгладить глубокие складки на лбу. Мою шею, щеки, подбородок, время от времени осторожно приподнимаю дочке голову. Калли лежит на операционном столе в одной больничной рубашке. Ноги у нее забинтованы. Я опускаю голову и снова пугаюсь, увидев багровые кровоподтеки на предплечьях. Час назад Молли их сфотографировала. Это не обычные синяки, какие бывают у всех детей, если они падают или ударяются обо что-то. Я трогаю вздувшийся рубец и невольно вздрагиваю.

Осторожно протираю губкой ладошки Калли, стараясь смыть грязь, въевшуюся в складки между пальцами. После мытья ладошки розовеют. Провожу пальцем по линии жизни. Бедная моя девочка, что ее ждет? Вторая моя мысль о Грифе. Где он?