Я люблю - Александр Авдеенко

Так и у нас с Ленкой будет. Она еще не простила меня и надежды никакой не подала, но я верю: не навек мы рассорились. Не сегодня, так завтра помиримся, опять породнимся. Знаю я теперь, как и где надо зарабатывать любовь любимой. Не буду несчастным! Не хочу. Неестественно человеку быть несчастным.

— Я люблю тебя, Ленка! И всю жизнь буду любить! Слышишь, гений?

Издалека-далека, от Уральских гор, из новогоднего сказочного леса, с вершины Магнит-горы, с подоконника молодоженов, из стеклянного домика у подножия домны, со всех дорог, истоптанных ногами Ленки и моими, на воздушной волне ночной фиалки доносится до меня ее нежный шепот:

— И я люблю тебя, паршивец!

Глава четвертая

Отощавшие за ночь воробьи появляются на моем подоконнике. Распушив крылья, воинственно подпрыгивая и щебеча, они мигом расклевывают хлебные крошки и разлетаются,

Время первых гудков, гимнастики, последних известий, умывания, усиленной работы почтальонов, сдачи и приема смен. Время, когда человек меньше всего задумывается над жизнью.

А я лежу с открытыми глазами и думаю, думаю... Вот так теперь начинаю и кончаю каждый свой день, рабочий и выходной. Надеюсь и отчаиваюсь. Верю и не верю. Нахожу и теряю. Сомневаюсь и утверждаюсь.

Жизненные проявления!.. Не поздно ли ты спохватился, Голота? Не после ли драки начал размахивать кулаками?

Нет, нет и нет! Вовремя, в самый золотой свой час взялся ты за ум. Впереди у тебя полвека жизни: труда, борьбы, находок, разочарований и новых, умудренных опытом и неудачами исканий. Шагай, мчись по жизненным просторам! Но не бесследно. Не с легкостью мотылька-однодневки. Пусть всюду, где поработаешь, возникнет не только глыба угля, чушка чугуна, но и оставит след твоя человечность.

Проявляет себя по-настоящему тот, кто знает, что мир держится на плечах трудового человека, кто вкладывает свою богатырскую долю в настоящую и будущую жизнь, кто чувствует свои корни и в прошлом. Да! Безначально, бесконечно хорошее в людях. Ленин довел до конца то, что в разное время, в разных концах земли начинали Спартак и Степан Разин...

Кто-то стучится в дверь. Давай входи, ранняя птаха!

Почтальон! Обычно он тихонько подсовывал под мою дверь почту и удалялся. Сейчас он, небритый, в запотевшем картузе, переступает порог. Улыбается во весь щербатый рот, перекантовывает брезентовую сумку с бедра на тощий свой живот, торжественно объявляет:

— С вас причитается, товарищ Голота! Богатырь!.. Да еще и победитель! Вот...

Сует мне в руки пачку газет, московских и уральских, козыряет и уходит не солоно хлебавши, без того, что с меня причитается.

Пошутил дядя? Дурака валял? Или в самом деле что-нибудь напечатано обо мне?

Разворачиваю газету, сделанную наполовину, если не больше Свежей головой. Узнаю его руку. Где много звона, где высокий штиль, там и Гущин.

«Слава вам, богатыри-победители!..» Такая шапка украшает первую страницу газеты. Посмотрим, что под ней. Вот тебе и раз! Премии, награды. Прежде всего бросается в глаза фамилия Голоты. Себя раньше всех видишь. Выдают путевку в Крым и денежную премию. Слава богу, не одному. В числе прочих. Не имею права отказываться. Принимаю! На все пятьсот рубликов куплю в горкомхозовском питомнике цветов и завалю ими Ленку, когда она вернется. А в Ялту не поеду. Ну их, кипарисы, магнолии и Черное море!

Наградной список длиннющий, четыре столбика. Все, кто хорошо трудится, не обойдены. Интересно, как отмечен Алеша Атаманычев? Все лето он здорово работал. Лучше всех.

Пробегаю глазами наш заводской «указ». Голота, Гаранин, Герасимов, Гранаткин!..

Не там ищешь Атаманычева, грамотей! Начинай с заглавной строки. По алфавиту напечатаны фамилии,

Адамов, Андреев, Акулькин... Борисов, Болотов, Богатырева... моя Ленка. Атаманычева нет. Ни сына, ни отца. Перечитываю список от первой до последней строки. Не числится! Ошиблись учетчики, наломали дров.

Бегу в депо, навожу справки. Делопут, которому поручено вести бухгалтерию социалистического соревнования, обиженно заявляет, что никакой ошибки не произошло, все правильно. Заводская комиссия не сочла возможным, по весьма веским причинам, наградить Атаманычева.

По каким причинам?..

Делопут многозначительно опускает тяжелые веки, набухшие государственной тайной.

— Гм... сверху виднее.

Иду «наверх», в комиссию, к самому Быбочкину. Так обидно за Алешку, что даже потерял власть над собой. Размахиваю руками, кричу, увлажняю прокуренный кабинет брызгами слюны.

Быбочкин наливает в стакан воды, протягивает мне.

— Успокойся, потомок. Вот так! Теперь садись и рассказывай. Я слушаю.

Стучу кулаком по столу и говорю: если Атаманычева не отметят, пусть и меня вычеркивают. Не желаю на чужих хребтах въезжать ни в Ялту, ни в передовики.

Посуровел Быбочкин. И до этого не был приветлив, а после моих слов совсем помрачнел.

— Отказываешься от социалистической премии?! От высокого доверия, оказанного тебе? Да ты что, Голота, с ума спятил?

— Не я спятил, а тот, кто обокрал Атаманычева. Он достоин премии. Вот цифры. Простая арифметика. Посмотрите!

Быбочкин даже не взглянул на мои бумаги.

— Я был о тебе лучшего мнения, Голота!.. Ударник среди ударников, потомственный рабочий, талант, студент, историческая личность, а к сложной нашей жизни, где и с компасом можно заблудиться, подходишь с четырьмя правилами арифметики.

— Не темните нашу ясную жизнь. Если награждать, так всех, кто хорошо работал, отличился, а не так, как вы...

— Брось философию разводить!

— А почему не пофилософствовать? Хотите, чтобы я молча вкалывал? Крот истории должен не только рыть, но и размышлять.

Быбочкин метнул из-под грозно нависших бровей свирепый, прямо-таки бешеный взгляд.

— И это тоже брось... на пушку брать! Не простофили мы, не сопливые интеллигентики,

— Не мешает и вам быть интеллигентным!

— Вот что я тебе скажу, инте-ллиген-тный товарищ! От социалистических премий не отказываются. Наши премии, если кому-нибудь от них тошно, отбираются с барабанным треском, с опубликованием в печати и с кое-какими оргвыводами. Не посмотрим и на родословную.

— Да, тошно! — закричал я. — От вашей премии, Быбочкин, тошно. Своевольничаете! Социалистическую справедливость наизнанку выворачиваете. Каждому по труду! А вы разделяете рабочих на красивеньких и уродливых. Атаманычев должен получить премию! Слышите?

Услышал!

Поднял брови. Распустил жесткие складки на свирепом лице. Посмотрел на меня почти нормальным взглядом.

— Да, Атаманычев оказался впереди. Вырвался!.. В карьер, галопом — к цели. Одной рукой лезет за премией, а другой хватает за горло социалистическое соревнование. Не понимаю, как ты не чуешь дурного запаха? Проценты Атаманычева не те, какие нам надо. Не наши они.

А ты наш, Быбочкин? Откуда взялся? Какие-то чистые и нечистые проценты выдумал. Не о таких ли, как он, «рыцарях калужской законности» писала на днях «Правда»: раскулачивают маломощных середняков, выскребают подчистую из амбаров колхозников зерно, сажают в тюрьму ни в чем не повинных людей. И делают все это якобы во имя рабоче-крестьянской правды. Нет правды на стороне тех, кто честных людей крушит дубиной и сечет кнутом.

Дубина и кнут не помогли Быбочкину в разговоре со мной, и он схватился за оружие, против которого бывают бессильны и великаны.

— Мы не позволим тебе, Голота, растранжиривать себя. Будем бороться за тебя с любым и всяким. И даже с тобой поборемся, если до того дойдет. Против тебя, но за тебя! Против неподкованного Голоты, за умного Голоту!

Стер с лица остатки злости, напустил на него дружеское добродушие и заулыбался, как и в первую нашу встречу, когда вербовал в «крысавцы».

— Слушай, потомок! Откровенно говоря, нравится мне твоя позиция. Не беру твою сторону, а нравится. Позиция настоящего друга.

Ну и ну! Вот они какие, выворотные деляги. Бешено кусают, наносят удар и тут же лобызают ушибленное место. Оскорбляют и требуют одобрения. Несут глупости и ждут восхищения. Непогрешимые! Всевидящие! Обладатели истины. Всезнающие! Людям свойственно ошибаться, но Быбам... Золотоголовый Быба! Разъединственный! Сомнения ему неведомы. Угрызений совести не испытывает. Чужой болью не болеет. Дубинки в своем глазу не видит. Не повезло Магнитке.

— Да, нравится! Гранитная позиция! — гремел Быба. Он уже так раздобрел, что обнимал меня. — Атаманычев пузыри пускает, а ты не только не помогаешь ему идти на дно, как это делают простые смертные, а тянешь утопленника за волосы с риском для собственной жизни. Молодчина! Надеюсь, ты и меня, если попаду в беду, будешь отстаивать. Так?

Молчу. Я все еще не могу прийти в себя после сальто-мортале Быбы. Знал, что это за фрукт, но все-таки не думал, что он так изворотлив. Краснее красного сверху. Действительно, на такого надо охотиться осторожно, с подготовленных позиций, хитро и умно, не гнушаться засадой и даже какой-нибудь вольной проделкой. Что ж, притворюсь недотепистым. Говорю: