Сокровища Аттилы - Анатолий Соловьев

— Хорошо, пусть исполнится веление Рока. Останешься со мной. Славянин вылечит твою руку. Алатей обещал за мое убийство повозку и жену?

— О, ты поистине всеведущ! — Воин опустил глаза.

Святость — удел стариков. Вступающему в зрелость предначертано творить жизнь. То, что Диор назвал велением Рока, было видением того, как он собственными руками подает Кривозубому чашу с отравленным вином.

Глава 8

ВЕЛИКИЙ РИМЛЯНИН И ВЕЛИКИЙ ГУНН

1

Флавий Аэций и Аттила прибыли в Аквенкум в один и тот же День. Первым Диор увидел Аэция.

Знаменитый патриций, коего Марк когда–то называл «последним великим гражданином», ехал на белоногом рыжем жеребце, выделяясь среди сопровождавших могучей высокой фигурой. Капюшон его дорожного плаща был откинут.

Если в одном человеке проявились хотя бы несколько лучших качеств человеческой породы, этого человека смело можно назвать совершенным.

Внешность Аэция поражала своей гармоничностью. Геркулесовское телосложение не подавляло взор чрезмерной мощью, скорее высокий рост подчеркивал стройность тела. Крупная голова на мускулистой шее была соразмерна широким плечам. Каштановые кудри красивыми прядями обрамляли властное, с правильными чертами лицо, выражавшее отвагу и благородство — редкое и счастливое совпадение качеств. В серых глазах, спокойных и проницательных, светился высокий доброжелательный ум. Такой ум в сочетании с первыми двумя качествами делает человека поистине величайшим героем. И Флавию Аэцию было суждено это подтвердить своими деяниями.

Приезд посольства гуннов был омрачен неприятным происшествием, давшим повод усмотреть в нем недоброе предзнаменование.

Обширную усадьбу претора по ночам охраняли собаки–волкодавы. Днем их запирали в клетках. Во время появления гуннов кто–то, явно со злым умыслом, открыл дверцы клеток. Кормили собак только сырым мясом. Ходили зловещие слухи, что на растерзание волкодавам отдают беглых рабов.

Первым во двор въехал приземистый, широкогрудый Аттила. За ним неотступно следовали три здоровенных гунна в кожаных кафтанах и войлочных сапогах. Позади теснились знатные тарханы в шелковых, шитых золотом и драгоценными камнями одеждах. Сам же Аттила был одет как простой воин. Только шапку его из тонкого войлока опоясывала алая лента.

В этот момент три волкодава с рычанием вырвались из клеток и огромными прыжками кинулись на гуннов.

Среди римлян, толпившихся в портике, возникло замешательство. Воздев руки к небу, из атрия вылетел Светоний, что–то горестно крича. Аттила бросил на римлян яростный взгляд. Диор мог поклясться, что у племянника Ругилы в это мгновение блеснули клыки, как у вепря. Его телохранители вдруг превратились в оскалившихся зверей. Все трое молниеносно вырвали из–за голенищ сапог острые кинжалы и метнули их в собак. Никто не успел вымолвить слова, как волкодавы, хрипя, валялись на земле, издыхая.

Один из телохранителей слез с лошади, косолапя, подошел к собакам, собрал кинжалы, вытер их, снова взгромоздился на коня. Оказавшись в седле, лениво развалился, темнолицый, с маленькими глазками, невозмутимо погладывая на римлян. Приближенные Аттилы равнодушно переговаривались, словно ничего не произошло. Если бы Диор не знал свирепости Юргута, не видел битвы сотни Узура с бургундами и этой короткой схватки с чудовищными псами, он бы не усмотрел в гуннах ничего воинственного.

А к нему уже спешил потный, перепуганный Светоний, забывший все свои изящные манеры.

— О, какое несчастье! Кто спустил собак? Скажи ему, дорогой Диор, скажи Аттиле, что волкодавы оказались во дворе по недосмотру! Я тотчас разыщу виновного…

Аттила с непроницаемым лицом выслушал оправдания претора и, видимо потеряв интерес к происшедшему, обратился к Диору:

— Кто ты?

— Я сын Чегелая! — ответил тот.

Гунны за спиной своего предводителя загомонили, передавая друг другу удивительную новость: «Говорит: он сын самого Чегелая!»

Новость изумила и Аттилу. Он откинулся в седле, уставился на Диора тяжелым пронизывающим взглядом. Тем временем претор шептал юноше:

— Спроси у этого варвара, пожелает ли он расположиться в саду? Там уже приготовлены шатры…

Вечером Диор записал свои впечатления о младшем племяннике Ругилы:

«Аттила несомненно рожден для потрясения народов. Он горделив поступью, мечет взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживает высоко вознесенное свое могущество. Говорят, он любитель войн, но сам умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив с теми, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазками, с редкой бородой, тронутой сединой, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом кожи, он являет все признаки своего происхождения» [76].

2

Великий римлянин и великий гунн шагнули друг к другу. Римляне при встрече обмениваются рукопожатием. Гунны же поднимают раскрытые ладони вверх, обращая их к тому, кого приветствуют. Случилось так, что Аэций, подойдя к гунну, поднял раскрытые ладони, а Аттила протянул ему руку. Оба добродушно рассмеялись, оценив друг друга.

Аэций на правах хозяина начал первым:

— Я привез послание моего императора Ругиле. У правителя римлян нет большего желания, чем видеть гуннов добрыми соседями и надежными союзниками Рима.

Аттила слегка насмешливо возразил:

— Мудрому Аэцию, надеюсь, известно, что нет ничего легче, чем иметь добрые намерения, и нет ничего труднее, чем воплотить их в поступки!

— Да, известно! Как и тебе о том, что последние сто лет Рим не нападал, а лишь защищался!

— Причина этому, Аэций, — слабость!

Они разговаривали, не тая своих мыслей. Величие не опускается до низменной хитрости. Но возвышенная душа видит истину не там, где видит ее здравомыслие. Римлянин горячо возразил:

— Не слабость, дорогой Аттила, отнюдь! А понимание того, что мир стоит значительно дешевле войны, но ценится дороже!

— Не забывай, мудрый Аэций, за победителя расплачиваются побежденные!

— Ты прав. Но нет ни в чем постоянства. Пресыщенность победами расслабляет победителей, а жажда отмщения удесятеряет силы побежденных. Подумай, к чему это приведет. И так было всегда!

Аэций не дождался ответа на свои пророческие слова. Подняв и слегка склонив голову, гунн смотрел куда–то вдаль, как бы слыша отзвуки будущего. Неужели там были лишь несмолкаемые победные кличи его воинов? Наконец Аттила царственно выпрямился, и на его некрасивом лице промелькнула некая торжественная и мрачная мысль. Возможно, именно в это мгновение решилась судьба степняков.

Диор, наблюдая за ними, ясно видел, что они представляют собой две крайности человеческого духа — воплощение высоких помыслов и воплощение земных страстей. Одно не может вызревать без другого, а вызрев, они непременно столкнутся в смертельной схватке, несущей энергию обновления мира. Верховный жрец сарматов был прав.

— Зачитай послание императора! — обратился к нему Аэций.

— «Владыка римских законов, вершитель правосудия и справедливости, непобедимейший принцепс и постоянный август Флавий Плацид Валентиниан отважному и мудрому Ругиле, вождю гуннов и союзных им народов, шлет привет и пожелание благополучия. Стремясь видеть храбрых гуннов не иначе как преданными Риму федератами, мы утверждаем решение сената, а именно: о назначении отмеченного божественными знаками добродетели Ругилы магистром милитум, то есть начальником пограничных войск, кои он сам сформирует из управляемых им племен, с выплатой ежегодного жалованья ему как магистру милитум и его помощникам–тарханам по списку, который Ругила предоставит сенату. Мы полны надежд, что, будучи магистром милитум, доблестный Ругила сокрушит врагов империи и тем обезопасит наши восточные границы».

Цель императора была понятна: превратить гуннов из опасных врагов в надежных союзников, подкупив вождей. Но за явной целью скрывалась тайная: поссорить приближенных Ругилы с остальными, не внесенными в списки. Видимо, император вспомнил так хорошо послуживший когда–то римлянам девиз: «Разделяй и властвуй».

Тотчас понял это и Аттила. Он заявил, что гунны станут федератами Рима, если сенат согласится выплачивать жалованье всему войску Ругилы. Аэций спросил, сколько у Ругилы воинов.

— Императору это нужно знать не из желания выяснить мощь гуннов, но чтобы определить сумму, — объяснил он. — Дело в том, что Рим лишился большей части золота и серебра, выплатив контрибуцию вестготам Алариха [77].