Анти-Авелин - Наталия Земская

– А если я скажу вам, профессор, что у этой тайны вполне осязаемые формы, и этой ночью я видел тайник, в котором она хранилась, и серебряный ларец, в которую эта тайна помещена.

Профессор в оцепенении смотрел на Петровича:

– Неужели философский камень?! Что же вы ее не открыли!

– Помешали, – Петрович поднял руку к забинтованной голове.

– Нет, нет! Решительным образом – нет! Я ученый, и я не могу верить в подобную чепуху.

Петрович пожал плечами:

– Однако где-то в глубине своего сознания хотите в это верить. У меня есть информация, что Орден как-то связан с террористическими организациями.

– Исключено. Я понимаю, что терроризм – это любимый предмет внимания, за который дают звезды и звания. И если вы сделаете заявление о том, что Аль-Каида финансируется с помощью философского камня, уверяю вас, политики охотно захотят в это поверить. Очень вас прошу быть поаккуратней с этой темой, многих членов этого ордена можно по праву назвать цветом европейской интеллигенции.

– Хорошо. Это была предыстория, которая нам обязательно поможет. Теперь мы можем перейти к истории наших дней. Так как же вы очутились в этой больнице?

– Как я вам говорил, мой дед потерял связь с семьей еще до революции. О своем дворянском происхождении я впервые узнал после его смерти. Я был уже сотрудником исторического музея, когда в один прекрасный день мне позвонил мой отец и предложил встретиться в сквере Александровского сада по очень важному делу. Уединившись со мной на лавочке, он достал из внутреннего кармана пиджака конверт с коротким письмом и фотографией счастливого семейства на фоне изящного интерьера. Фотография была выполнена с намеком на старый стиль: красивая дама в кресле с очаровательным дитем на коленях и глава семьи, стоящий позади них. Так я узнал, что Бжозовские мне родственники, а не однофамильцы. Я отнесся к этому с восторгом. Моя сопричастность к истории подвигла меня к изучению влияния монашеских орденов на ход исторических событий. Я даже включил эти изыскания в свою диссертацию.

– Очаровательным дитем была Елизавета Федоровна Бжозовская?

– Совершенно верно. В начале девяностых умер мой отец, и его контакты с семьей перешли ко мне. Переписка с родственниками была не то, чтобы холодной, а какой-то отстраненной, но меня это вполне устраивало. Я не собирался напрашиваться к ним в близкие отношения. И вдруг я получаю известия о том, что в Россию собирается приехать Боголюбов Эдуард Константинович – супруг Елизаветы Федоровны, и очень хотел бы со мной повидаться.

– Когда это было?

– Кажется, в 1995‑ом году. Мы встретились с ним в холле гостиницы Метрополь. Он очень живо интересовался моими контактами с семьей. Я показал ему единственную их фотографию, которую они выслали нам в начале переписки. Тогда он достал из портфеля семейный фотоальбом и стал с удовольствием демонстрировать мне запечатленные на снимках события. Я был тронут, у меня возникло ощущение воссоединения с родом. А в конце разговора он меня буквально огорошил, сообщив, что на семейном совете принято решение покинуть предместья Парижа и переехать в Россию. С его слов – это было мечтой всех поколений Бжозовских, оказавшихся в изгнании за границей.

– С этого момента вы начали с ними тесно общаться?

– Не совсем. С Боголюбовым я встречался часто, но на нейтральных территориях. Он был одержим идеей восстановления русского дворянства, и просил предоставлять ему информацию о выживших потомках русской аристократии. Я эту идею не поддерживал, но разубедить его в обратном поначалу не мог, пока он сам не разочаровался в этой задумке.

– Каким образом?

– Он строил особняк с учетом будущих дворянских собраний. Ему казалось, что развлечения и тематические встречи могут стать началом объединения людей, которые по крови принадлежат к определенной общности. Я же пытался ему объяснить, что не существует одноприродности мышления по крови, единомышленников формирует только соответствующая социальная среда, которая в нашем случае давно утеряна, но он меня не слушал. Вместо этого он отбирал представителей знатных родов по принципу наличия благородных поступков в их истории. Усадьбу он строил долго, но стройкой не хвалился, и первый раз я ее увидел, только когда она была полностью готова. Бал в честь русских благородных старинных родов, – так он назвал свое мероприятие, – был организован незамедлительно. Я на приглашение не откликнулся, так как знал заранее, чем все это закончится. Реакция Боголюбова превзошла все мои ожидания. Он был раздавлен увиденным, когда к нему на прием заявилась разношерстная публика из разных социальных слоев. А я его предупреждал. С тех пор мы стали общаться еще реже.

– А Елизавета Федоровна где была все это время?

– В России, но в Москве появлялась наездами, и мы с ней виделись крайне редко. По словам Боголюбова, она под Смоленском обнаружила каких-то дальних родственников и, в силу своего затворничества, предпочитала женское общество из пожилых тетушек в доме со старым садом.

– И как часто вы бывали в особняке?

– В лучшем случае, раз в полгода.

– Что же произошло в последний раз?

– Боголюбов захотел обсудить со мной последние торги московского отделения аукционного дома Sotheby’s. Это было во вторник, пятого марта. Я приехал к пяти часам на чашечку чая, испросив у него согласие взять с собой мою собаку. Он великодушно согласился, хотя сам животных в доме не держит. Во время приятной беседы мы выпили с ним по рюмочке коньяка и решили выйти на садовую террасу, – снег там уже растаял, и приятно грело весеннее солнце. В какой-то момент я услышал громкую речь, спорили две женщины. Я отчетливо услышал фразу одной из них: «Я твоя сестра, и ты не можешь со мной так поступить». Из-за угла появилась Елизавета Федоровна в сопровождении высокой дамы, укутанной в шаль поверх пальто. Лицо этой дамы я разглядеть не успел, так как, завидев нас, она быстро ретировалась обратно за угол дома, ее примеру последовала и Ольга Федоровна. Они явно не ожидали встретить нас на террасе.

– А дальше?

– Дальше я с удивлением задал вопрос Боголюбову: «Разве у Елизаветы Федоровны есть сестра?». Он ответил, что сестра – «седьмая вода на киселе» – была привезена из-под Смоленска в качестве компаньонки. И этот инцидент был бы исчерпан и забыт, если бы не выражение лица Боголюбова. Я явно услышал то, что мне совсем не надо было слышать. Разговор после этого не клеился, а в глазах моего собеседника читалось раздражение. Нам принесли пахучий чай с травами и, стоило мне допить свою чашку, как хозяин дома поднялся из-за стола и раскланялся со мной, сославшись на внезапно возникшие дела. Около парадного входа меня поджидала машина Боголюбова, от которой я категорически отказался. Мне захотелось развеять неприятный осадок от случившегося, и мы с Бобоней отправились пешком к железнодорожной станции. На полпути, около автомобильной трассы, у меня случилась галлюцинация. Я взлетел над землей и увидел себя сверху. Восторг от произошедшего сменился дурнотой, и мне стало плохо, стальной обруч сковал грудь, и я начал задыхаться. Когда я падал на землю, успел подумать, что в сумерках вечера вряд ли кто-то остановиться, увидев лежащего на грязной обочине старика. В глазах потемнело и последнее, что я запомнил – это неистовый лай собаки и визг тормозов.