Ночное солнце - Александр Кулешов

Петр молчал, не зная, что сказать, а Нина тем временем принесла из кухни приземистую бутылку и громадные пузатые бокалы. Петр испугался, но она налила ароматную жидкость цвета крепкого чая лишь на дно и, вертя бокал в ладонях, пояснила:

— Это нарочно такие, в них согревают коньяк и вдыхают аромат. — Она поднесла бокал к носу. — Мне папа показывал. Это не все знают. Те ребята в Москве тоже так пьют. — Она отхлебнула большой глоток.

И началась ссора.

— Чему еще полезному научили тебя «те ребята» в Москве? — спросил Петр. Глаза его потемнели.

Нина не спеша отхлебнула еще глоток и неожиданно грубо ответила:

— Что только дураки лезут из-за пустяков в бутылку.

Петр был уязвлен.

— Я смотрю, ты и без пустяков не прочь заглянуть в бутылку.

— Раз мужчины ведут себя, как девчонки, то нам, девчонкам, только и остается, что вести себя, как мужчины, — отпарировала Нина. Она не лезла за словом в карман.

Налив еще коньяку, она разом выпила его.

— Судя по твоим московским дружкам, для тебя мужчины те, кто курит, пьет, мотается по ресторанам и…

Он не закончил фразы.

— Да, да и «и» тоже. А для тебя и «и» не существует, — Нина встала, щеки у нее пылали, лоб повлажнел, выпитое явно начинало действовать. — Для тебя ведь, кроме парашюта и твоей дзюдо, ничего на свете нет.

— Перестань, Нинка, — он взял себя в руки, хотя и не понимал, что с ней происходит, — мы здесь, право же, не ссориться собрались, а…

— А для чего? Для чего? Обсудить твои жизненные планы? Поцеловать друг друга в лобик? Решить, на какой фильм завтра пойдем? Для чего?

Она смотрела на него с непонятной злостью, на глазах выступили слезы. Она торопливо налила еще коньяку.

Петр решительным движением вырвал у нее бокал, вылил коньяк на пол.

— Я пойду, Нина, ложись спать. Ты же напилась. Стыдись.

— Уходи, сейчас же уходи. Я знаю, что мне делать. Не учи меня, пожалуйста. Уж я-то знаю! А ты уходи! — Она неверным шагом подошла к серванту, достала сигареты, закурила. — И не смей мне больше указывать, слышишь! «Не кури, не пей…» Что хочу, то и делаю. Хоть ты и совершеннолетний, я на сто лет старше тебя. Петр Чайковский — десантник, чемпион, железный человек, образец добродетели. Ох, не могу! От смеха можно умереть!

Она действительно повалилась на диван, громко хохоча, закрывая лицо руками. Неожиданно вскочила, сверкая глазами:

— Уходи, учитель, уходи, слышишь!

Петр некоторое время молча смотрел на эту раскрасневшуюся, растрепанную пьяную девчонку, ничего общего не имеющую с его холеной, воспитанной Ниной, и, повернувшись, вышел в переднюю. Нина не провожала его.

Три дня они не разговаривали.

На четвертый день Нина первой подошла к нему в школе на перемене, сказала тихо:

— Нам надо поговорить, дождись меня.

Он дождался ее, и они вместе пошли домой по осенне холодным, унылым улицам.

Долго шли молча. Потом Нина сказала:

— Не сердись, Петр. Я вела себя как дура. Больше не буду. Просто у меня горе.

Петр, готовившийся произнести назидательную речь и потребовать клятвенных заверений, что она больше не будет ни пить, ни курить, ни… вспоминать своих московских знакомых, сразу забыл обо всем.

— Горе! Какое горе, Нинка? Что случилось?

Нина выглядела несчастной. Щеки побледнели, а нос на осеннем холодном ветру покраснел, она теребила поясок пальто. Шла опустив голову.

Петру стало ее жгуче жалко. Все-таки он свинья. Действительно, не мужик, а баба какая-то. Права Нинка. Он для нее опорой должен служить, а вместо этого занят только собой. Ее делами совсем не интересуется. Вот у нее горе, а он ничего не знает.

— Петр, — она подняла на него взгляд, в котором затаилась печаль, — родители, папа с мамой, возвращаются. Совсем.

У Петра отлегло от сердца. И только-то? Конечно, лучше без них. Но, в конце концов, не могут же они всю жизнь жить за границей. Ну, будут с Нинкой встречаться у него, в парке, в кино, на улице, наконец. А он-то думал…

— Какое же это горе, Нинка? Как не стыдно! Это ж твои родители, ты должна радоваться, что они возвращаются. Они нам не помешают, — добавил он простодушно.

— Ты не понимаешь, Петр, — грустно сказала Нина. — Они возвращаются в Москву… Я вчера получила письмо.

— Как в Москву? — сначала он даже не понял.

— Папа получил назначение в министерство. Большое повышение. Мы будем жить в Москве. Я уеду.

Нина всхлипнула и, повернувшись, уткнулась ему носом в грудь.

Петр стоял потрясенный. Он только сейчас сообразил, что все это значит. Нина уедет! Они расстанутся. На сколько? И хотя оба знали, что рано или поздно ее родители вернутся и, скорее всего, будут жить в Москве, и ей придется переехать к ним, но все это казалось таким далеким, не скорым, таким нереальным…

И вдруг как гром среди ясного неба.

— Что делать, Петр? — Нина смотрела на него заплаканными глазами.

Она шмыгала еще более покрасневшим носом, губы распухли. Была она сейчас такая беспомощная, растерянная, горестная, что Петр сам чуть не расплакался.

Но это длилось секунды.

— Надо что-то делать, Нинка. Срочно. Когда они приезжают?

— На Новый год должны быть в Москве. Уже квартиру получили. Где-то на улице Горького.

— Слушай, Нинка, а нельзя ли им написать, что здесь, в школе, тебя все любят, ты отличница. Не бросать же на середине? А? Черт его знает как там в новой сложатся отношения? Столько училась, а когда две четверти останется, вдруг уйдешь? Нет, — теперь он говорил твердо и решительно, — надо им объяснить! Пусть директор тоже напишет. Хочешь, я к Марии Николаевне пойду? Она меня послушает. Ей все, Нинка, можно сказать. Про нас…

— Ты думаешь? Действительно, глупо за две четверти… Там, в Москве, неизвестно еще, какая школа, какие учителя. А здесь-то я все на «отлично» сдам, — Нина приободрилась.

— Слушай, — горячо продолжал Петр, — это главное! Ты должна их убедить, что здесь наверняка кончишь с золотой медалью. И тебя там без звука в любой институт примут. В какой, кстати?

— А, — Нина досадливо отмахнулась, — не все ли равно. Но ты прав: сегодня же напишу. Прямо сейчас. Подумаешь, несколько месяцев еще прожить здесь с бабушкой! Столько лет жила! На зимние каникулы съезжу к ним. Мама же вообще может сюда мотаться сколько хочет. Да и папа наверняка отпуск подучит. Нет, — подумав, добавила она, — отпуск пусть лучше в Сочи проводят. Я здесь и одна не умру. Словом, до конца экзаменов останусь здесь! Все! А там видно будет.

А там видно будет. А там — это через девять-десять месяцев. То есть через сто, тысячу лет. Это все снова уносилось в такую даль, что и думать о ней нечего.

Какая долгая жизнь, какая бесконечно долгая жизнь у шестнадцатилетних!

Уже весело болтая, обсуждая текст письма, они шли, тесно прижавшись друг к другу, под начавшимся мелким холодным дождем, не замечая ни капель, ни серых низких туч, ни сырого ветра.

В тот же день Нина написала письмо, и они вместе отнесли его на почту.

И снова настали в их отношениях мир и радость. В школе у Петра тоже все обстояло благополучно. Отличником он не был, но и троек почти не имел. Он был твердым, как когда-то выражались, «хорошистом», и особых опасений экзамены ему не внушали. Ладилось и в занятиях дзюдо. Были, правда, осечки, связанные с переходом в следующую весовую категорию. На первенстве города он занял третье место и к концу сезона мог рассчитывать на второй взрослый разряд. Однако главным для Петра оставался, конечно, аэроклуб.

В последней декаде декабря предстояли зачеты, а в самом начале января наконец-то осуществление мечты — первый прыжок с парашютом! Прыжок с парашютом! Первый! Первый из многих сотен, а может быть, и тысяч, которые он еще совершит.

Петр занимался ревностно. И Рута не могла нахвалиться им.

На занятиях он порой ловил на себе ее спокойный, внимательный взгляд, в котором ему чудилась затаенная грусть. Он быстро, смущенно отводил глаза.

Рута была одинаковой со всеми своими курсантами, и самыми способными, и самыми неумелыми. Но все же Петр интуитивно ощущал с ее стороны особое отношение, которое и сам не мог определить.

Зачет он сдал на пятерку. Это было 30 декабря, накануне Нового года. Новый год семья Чайковских встретила весело, но по отдельности. Илья Сергеевич, по традиции, в Доме офицеров, Ленка со своим Рудиком в какой-то спортивной компании, а Петр с Ниной у одного из школьных приятелей.

У Петра было особенно хорошее настроение — позади зачет, впереди прыжки, начало каникул.

Они возвращались домой свежие, веселые, словно не было шумной бессонной ночи, танцев, песен, веселых тостов. Нина выпросила у Петра разрешение покурить, он от избытка радостных чувств уступил. Покурить превратилось в сплошное курение, и Петр с тревожным удивлением убедился, что потерявшая бдительность Нина в течение вечера не успевала погасить сигарету, как зажигала новую. Для него стало ясно, что Нина курит постоянно, и ей, наверное, нелегко приходится проводить с ним долгие часы без сигарет. Еще больше огорчила его та легкость, с какой Нина пила все, что оказывалось на столе, не сдерживая себя.