Лейла, снег и Людмила - Кафа Аль-зооби

Но через мгновение лицо угасло, и затих смех. Максима Николаевича охватила черная тревога, что тьма навсегда поглотила лицо Люды. По какой-то загадочной, неизвестной ему причине эта мысль вызвала в его душе необъяснимую печаль.

– Кстати, у вас есть свечи? – услышал он голос Люды, не видя ее и не понимая, почему она не зажжет спичку еще раз.

– К сожалению, нет.

– У меня тоже нет. Я поискала на кухне, но не нашла. И даже спичек осталось всего несколько штук.

Он сочувственно покачал головой, но тут же вспомнил, что она не видит его. И продолжал стоять, храня молчание.

– Вы еще здесь или уже ушли?

– Я ухожу, – сказал он и сразу пожалел о сказанном.

Какое-то странное чувство тянуло его остаться, но вопреки своему желанию он добавил:

– Наверное, в этом случае лучше всего лечь спать.

Помимо его воли тело само по себе поспешило уйти, поступив так, как поступало упорно всю жизнь, и язык отвечал за него сам, произвольно, как привык делать всегда.

Что-то треснуло в привычной гармонии между его желаниями и поведением. Максим Николаевич хорошо ощутил эту трещину, когда оказался в своей комнате в окружении темноты и невыносимого одиночества. И на каком-то уровне сознания начал искать повод, чтобы вернуться на кухню. Он вышел и встал у входа, затем обратил внимание на то, что огни на противоположном берегу реки горят как обычно.

Люда все еще была на кухне, и ее силуэт виднелся в дрожащем свете газовой горелки. И хотя из окна кухни было заметно, что весь квартал погружен в темноту, он сказал:

– На том берегу реки свет горит, и я подумал, что неисправность, может быть, только у нас в квартире.

– А на этом берегу – сами видите.

Больше нечего было сказать, и Максим Николаевич почувствовал, что следует уйти. Его охватила неловкость – не только перед Людой, но и перед самим собой, – он ведет себя как подросток. Он повернулся, собираясь уйти, но Люда остановила его:

– Оставайтесь! Посидим вместе при свете газа. Я не люблю сидеть в одиночестве, особенно когда темно.

– Если я не помешаю, – обрадовался Максим Николаевич ее предложению.

Сидя напротив него за столом, она разглядывала его смелым и любопытным взглядом, так, что ему не хватало смелости поднять на нее глаза. И спросила его без всяких предисловий:

– Максим Николаевич, я все время думаю, почему вы избегаете соседей?

Некоторое время он молчал, уставившись в стол. Ее непосредственный вопрос не вызвал у него раздражения, наоборот, – его удивили ее откровенность и прямота. Как удивила веселая манера разговора и общения еще раньше, с того памятного события с туалетом. Людмила была веселая, спонтанная, с очаровательной легкостью умела избегать неискренности. Он поднял взгляд на ее лицо: оно казалось четким и ясным, несмотря на дрожащие вокруг тени, словно эта ясность исходила откуда-то из ее светящихся глубин. На лице соседки играла улыбка – не то дьявольская, не то ангельская, но в любом случае изумительная. Максим Николаевич сказал:

– Я думаю, человек начинает избегать других, когда не знает, чего может от них ожидать. Иногда приходится сторониться, когда не находишь ответа на вопрос: могут ли люди действительно дать тебе что-то или можешь ли ты сам быть им чем-либо полезен?

– А я не задаю себе вопросов, особенно сложных. Мне кажется, человек начинает задаваться вопросами, когда чувствует себя слабым, и чем глубже это чувство, тем сложнее становятся вопросы.

Он бы не согласился до конца с ее мнением, однако почувствовал, что в отношении его самого Людмила, безусловно, права. Он был одним из тех, кто потерпел поражение и чувствовал себя бессильным.

В этот момент открылась входная дверь, и послышались шум и звон стекла, – вернулась Наталья со своего вечернего похода по сбору пустых пивных бутылок. Она положила мешок рядом с дверью и машинально, как это делают летучие насекомые, устремилась на доносившийся из кухни слабый свет.

– Ну и мрак! Еле нашла дорогу домой. Говорят, машина наехала на электрический столб, и света не будет до… – она замолкла, пораженная, увидев Максима Николаевича, сидящего в компании Людмилы. Если бы горел свет, то картина, возможно, не показалась столь странной. Но по непонятной причине Наталья решила, что их сидение вместе при приглушенном свете – свидетельство тайной и порочной связи.

– Ты что, язык проглотила? – спросила Люда, а Максим Николаевич поспешил подняться и уйти.

Наталья проводила его ошеломленным взглядом, пока его фигура не исчезла в темноте. Лишь после этого повернулась к Люде, и та недовольно переспросила:

– Ну что язык проглотила? И почему так смотришь на меня? Что-то случилось?

Наталья бросилась на стул и в отчаянии опустила голову:

– Господи, какая же я идиотка!

Повернувшись к Люде, бросила ей с упреком:

– А ты! Тебе, конечно, нравится, если каждый мужик интересуется тобой.

– Конечно, мне приятно. А ты считаешь, меня это должно возмущать?

– Значит, он в самом деле интересуется тобой? – подвела Наталья горький итог увиденному.

– Не знаю. Спроси у него, – ответила Люда холодно и, поднявшись, ушла к себе в комнату, оставив Наталью в одиночестве переживать свое удивление и разочарование.

Максим Николаевич между тем отказывался верить, что внезапно возникшее в душе чувство – искра любви, и продолжал объяснять его как обыкновенное любопытство. Любопытство по отношению к женщине, отличающейся от других яркой индивидуальностью, которую, казалось, он открыл для себя только в тот вечер. Это любопытство в последующие дни заставляло его несколько раз пробираться на кухню, когда Люда находилась там одна, чтобы переброситься с ней коротким разговором, который обрывался, едва входил кто-нибудь из жильцов. После минуты общения – будь то разговор или обмен взглядами – сознание Максима Николаевича взволнованно начинало прибавлять все новые детали к удивительному портрету соседки, будто он собирал восхитительную мозаику, которая день ото дня становилась все полнее и все больше завладевала его мыслями, не давая возможности перевести дух. Он был очарован красотой Людмилы, ее умом, смелостью и более всего – ее талантом. Его приводило в умиление, что эта женщина обладала даром художника, и он не смог побороть любопытство, когда однажды увидел через приоткрытую дверь ее комнаты, как она наносит на деревянные фигурки рисунки, рожденные ее фантазией. Максим Николаевич остановился, глядя на Людмилу с восхищением, и сказал:

– Мне кажется, это редкая картина – вы занимаетесь творчеством в то время, когда все остальные заняты погоней за деньгами.

Она ответила ему со звонким смехом:

– Будьте уверены, если бы я увидела деньги, не преминула бы побежать за ними. Я занимаюсь не столько творчеством, сколько работой – единственной, которую сейчас нашла. И если бы появилась более прибыльная, то без колебаний оставила бы творчество.

Вначале ее ответ расстроил те романтические представления, которые он пытался составить о ней, но вскоре ему удалось вновь привести их в порядок. Он решил, что это новое обстоятельство не столько нарушает ее портрет, сколько придает ему более реальные черты, отчего он становится правдивее и отражает полную гармонию между внешностью Людмилы и ее душой. Более того, Максим Николаевич пришел к выводу, что любой другой ответ противоречил бы ее очаровательной натуре.

Когда он собрался уйти, Люда вдруг окликнула его:

– Скажите, Максим Николаевич, почему вы стали часто со мной разговаривать? Может быть, я вам нравлюсь?

Она задала вопрос, глядя холодными, немилосердными глазами. Милосердие! Это было именно то, в чем Максим Николаевич в тот момент нуждался больше всего. Он стоял перед ней словно обнаженный, не в силах скрыть свои тайные помыслы, которые пржде пытался подавить.

Никогда раньше он не испытывал недостатка в самообладании. Он умел совладать с собой в любой ситуации, давая волю одним порывам и скрывая другие. А Люда легко и безжалостно, одной фразой лишила его всех приемов маскировки, которые могли бы дать ему хоть малейшее ощущение безопасности.

Максим Николаевич ответил, путаясь, объясняя свое поведение тем, что ему просто иной раз хочется поговорить с кем-нибудь. И хотя слова его не убедили Людмилу, она рассмеялась и ответила: «Я всего лишь пошутила».

Что касалось самого Максима Николаевича, то его состояние трудно было охарактеризовать шуткой. Любовь с безумной быстротой захватила все его существо и начала подавать опасные сигналы, игнорировать которые больше не имело смысла.

В ту ночь он проснулся почти в бреду. Сердце тяжело билось, словно очнувшись от кошмара, но Максим Николаевич тотчас понял, что кошмар не ушел и не уйдет вместе со сном, а станет тем настойчивей и ужасней, чем яснее будет становиться сознание.

Следующее утро принесло ему такой сюрприз, который не привиделся бы и во сне. Он вернулся в квартиру с полдороги в университет, обнаружив, что забыл – он стал забывчив в последнее время – взять с собой кое-какие важные бумаги. А начав поспешно перебирать бумаги на рабочем столе, услышал голос Люды. Его руки застыли на месте.