Бабка Поля Московская - Людмила Матвеева

Сейчас им нужно расходиться по местам осторожненько, чтобы «комар муху не увидель, да!»

Проскочить в свою комнату незаметно, а вернее, беспрепятственно, Йоське не удалось.

На середине темной коридорной дороги с ним столкнулось молча чье-то костлявое, но большое тело – и обойти его не удавалось ну никак – он влево – и оно влево, он резко вправо – и это, – тело то есть, – немедленно тоже вправо забирало, как будто шаталось от стенки к стенке.

Йоська быстро попятился назад, к ванной и туалету – только протянул трясущуюся руку за спину, чтобы нашарить выключатель, как вдруг наткнулся на что-то горячее и лохматое…

И вот тут Осип Адамович Виндлер не выдержал – и завизжал от страха.

Тут же, ему в унисон, завопили в ужасе еще два голоса – сзади и спереди, один тоненько, а другой хрипло – и, наконец, щелкнули выключателем, и зажегся свет в открытой настежь ванной.

Сзади стояла растрепанная, как ведьма, Тамара – про которую Йоська уже и думать перестал – и сипела, а не орала, от перехватившего горло спазма.

А спереди фальцетом выводила свое:

– «Вой, вой, кара – У-У-л!!» – Пелагея свет Васильевна, которая, к тому же, проснувшись только что в чужом месте, да не совсем проспавшись, на одном инстинкте нашла выход из Нинкиной комнаты и поторопилась ощупью по родным стенкам – как и каждый из коммунальных жителей – по наизусть заученной народной не зарастающей тропе в уборную.

– «Эх, да пусти ты! Ну-ка, кому сказала, пропусти скорее!!» – перестав орать, как только зажегся свет, Полька отпихнула обеими руками в сторону нехилого своего соседа Йоську, как мишку плюшевого, и помчалась вперед, к желанной двери, более уже не произнося ни слова – боялась, видимо, расплескать по дороге остатки эмоций….

Тома вдруг тоже резко рванула по коридору мимо Йоськи, – только в сторону кухни, – не обращая на недавнего своего страстного партнера более никакого внимания.

Осип Адамович, прилепившись к холодной зеленой стенке узкого коридора, покрутил головой – сначала вперед, потом резко назад – затем покрутил пальцем у своего виска.

Пожал плечами – и только хотел, было, степенным шагом направиться к себе и завалиться там, наконец уже, спать – как вдруг рядом из Пелагеиной, почему-то, комнаты, прищемив его при этом довольно сильно дверью, но вовсе не заметив, что стукнули не по стенке, как обычно – с грохотом, а по мягкому – и потому бесшумно – быстро выскочили сначала Семен, полностью одетый «на выход», а за ним – соседка Лёля! – причем, ну надо же, как всегда, представшая перед Йоськой в одной уже привычной ему ночнушке!

Лелька босиком пробежалась до выхода – проводить уходящего Семена, чмокнула того в щечку – и скрылась за углом на кухне – конечно же, пошла в свой кубрик.

Едва Осип Адамович вновь попытался отлепиться от стены, – но не успел! – как из уборной, под шум спускаемой воды, вышла и тут же везде погасила за собой свет Пелагея.

Позевывая, она медленно и успокоенно вошла в свою комнату, закрыла дверь и затихла – видимо, улеглась досыпать.

От всего пережитого Йоську вдруг снова потянуло в сортир, и он со стонами и причитаниями вынужден был вернуться под сень струй.

А когда он вышел из бесперебойно работавшего всю ночь заведения и доплелся, наконец, измученный в край, до своего жилища, перед ним вдруг начала осторожно и с легким скрипом распахиваться входная дверь в квартиру, только недавно с громом захлопнутая за Семеном…

Тихо и медленно, но уверенно открываемая чьими-то ключами снаружи в предрассветных сумерках высокая дверь эта до такого ледяного ужаса напугала Йоську, что он, молниеносно проскочив, наконец, в свою обитель, судорожно заперся изнутри на амбарную чугунную задвижку, хотел было кинуться с размаху в постель и залезть под одеяло с головой – но вдруг ощутил, что ватные от страха ноги его облеплены абсолютно мокрыми пижамными штанами.

Йоська горестно не всхлипнул даже, а взрыднул – но тут услышал, как в тот же миг в коридоре хлопнула, все-таки, не удержавшись, и очень даже знакомо по шуму, дверь в квартиру.

Зазвучал чуть приглушенный, но веселый женский, ни с чем не сравнимый – бархатный просто! – смех, потом послышалось как будто бумажное шуршание и стук тяжелого – вроде бы – чего-то, уставленного на пол, – властный, но радостный мужской голос стал слегка укоряюще басить о чем-то – наконец, все перекрыл звук сочного поцелуя и уже нескрываемо громкий радостный голос Верочки:

– «Мама, это мы приехали! Мы стали мужем и женой и решили жить у нас! В Москве! Ура, по-моему!» и громкое аханье соседки Пелагеи:

– «Николай Андреевич, дорогой ты мой, да брось ты этот чемодан к чертовой матери, да проходи же, миленький, не стесняйся!

Значит, приехали!

Ну вот и слава Богу.»

Часть 31. Письма с Малой Родины

«Здравствуй, дорогой сын Николай Степанович!

Пишут тебе из дому из Москвы твоя мать и сестра Вера – я попросила Веру написать за меня, а уже она потом сама от себя что-нибудь к этому письму припишет.

Дорогой наш Николаша, сынок. Получили мы все твои письма, за которые тебе большое спасибо, вся квартира наша, все соседи до единого тебе кланяться велели и передавать привет и пожелание хорошо служить и поскорее вернуться домой.

Мы все тобой любуемся на общей фотокарточке. А я, мама твоя, страшуся, как же вы там все с парашУтов прыгаете – страшно ведь. А ты все зубоскалишь, все у тебя отлично и хорошо. Ворот не застегнул!

Мы ради (зачеркнуто) рады, что тебе неплохо служится, но сын, я беспокоюсь, как же ты там – и прыгаешь с воздуха, и ездиешь-поешь по концертам самодельным?

Голос разве тебе не от (зачеркнуто) даден – вот ты и себя не бережешь, ты бы лучше там, в армии-то, просто бы служил, а не выступал по семь ден на неделе, нешто так можно?

Куда Вас гоняют, нам знать не положено, мы и не спросим, да боязно за тебя, Николаша, сынок, ох как боязно – а ты пишешь редко!

Прости меня, мамашу твою беспокойную, может, что не то говорю – ну да ты же дурачком-то никогда не был, вот я и надеюсь, что глупостей не будет от тебя, любимый мой сыночек.

Вот, прости за долгие сборы да обещания – посылаю тебе при письме при этом посылочку с твоей Родины – с Чистых Прудов, мешочек крупы гречки твоей любимой, сгущенку несладкую банку – Семен кланяется ей тебе, привет от него.

Но тут и подсластиться есть чем – с булошной с нашей Филипповской, что на углу на Кировской – сухарики с сахаром обсыпанным, а с Чай-Правления, с китайского домика того, любимого твоего, насупротив Почтамта, тебе два цыбика малых чаю байхового – более класть в посылку не велят!

Да простого сахара голова не сильно большая, да щипцы колоть тот сахар не дали тоже приложить, ну да ладно, уж как-нибудь ты там с ребятами вашими его поколете.

Носки кладу на дно, их тебе связала тетя Нина дяди Пашина, оба тебе шлют горячие приветы и пожелания здоровья.

Коля, сынок, служи хорошенько, начальство слушай во всем. Мне за тебя грамоту и премию дали на работе, вот как!

Более писать заканчиваю, крепко целую тебя. До свиданиЕ!

Пиши нам про все! Об нас не беспокойся. У нас все по-старому.

Мама твоя родная Пелагея Васильевна Офеничева.

Далее Вера тебе напишет! Служи, сын, мы гордые тобой!»

Коля в который раз перечитал слова матери – красивым, крупным почерком сестры написанные на тетрадном в клеточку листке, перевернул и прочел продолжение – от Веры, которая написала немного, но сумела рассказать о самом главном и волнующем:

«Привет от Рыжего – он жив-здоров, но беспокоится о тебе. Не пиши ему пока, обожди. Он почти в порядке, даже работать устроился в какое-то ателье, но не шить, а радиоприемники чинить.

Колька, ты написал бы Маше, она просила тебя попросить – ой, ну ты понял, да?

Я все ей передала, что ты велел, чтобы она тебя простила и забыла – а Маша всполошилась и заплакала.

Твой фотоаппарат она у матери нашей выкупила – та вроде не поняла ничего, но пальто мы ей, наконец-то, справили – а мать все передо мной оправдывалась, что это ты ей велел… Вот и правильно! А фотоаппарат, Маша сказала, будет тебя дожидаться! Вот такие дела.

Да, Коля, я, можно сказать, замуж вышла – за Николая Вто (зачеркнуто) то есть, мы еще не расписались, он только рапорт подал – а пока все нет ответа, ну, да ничего – подождем.

У него недавно только закончились неприятности с учебой, и он много пропустил, но вроде бы все уже в порядке – я с самого Нового Года гостила у него в Ленинграде, а теперь мы вернулись в Москву – он будет учиться снова и жить уже не в казарме – там и места больше нет, недавно списали на другого курсанта! – а в нашей комнате – пока как будто бы «койку снимает» – ему, между прочим, положено, за него будут маме нашей даже платить! да и для соседей пусть лучше так! – и мы втроем с мамой станем жить и будем тебя ждать!

Колька, держи хвост морковкой и не задавайся там слишком, артист ты наш любимый!