Бабка Поля Московская - Людмила Матвеева

Некоторым передовицам вручили почетные грамоты – а иные редкие счастливицы даже были награждены небольшими денежными премиями – в их числе оказалась и Пелагея Васильевна – как мать молодого солдата!

Неловко взойдя на невысокую сцену заводского зала для совещаний, Пелагея сильно смутилась и разволновалась до слез, получая из рук самого директора и грамоту, и бутылку, и тощий премиальный конверт из грубой оберточной бумаги.

Потом ей протягивали для рукопожатия руки члены президиума, не вставая при этом из-за стола, покрытого длинной красной скатертью из того же, кажется, куска плюша, что и заводское Почетное знамя под портретом вождя.

Пелагея отступала со сцены: сначала боком, а потом задом-задом, кланяясь на все стороны, и чуть не упала с трех ступенек в зал.

Ее вовремя подхватили сидевшие в первом ряду – и все засмеялись необидно, но ободряюще – а Полька, дойдя до своего места и устроившись среди товарок, все прижимала к груди дорогие подарки и плакала неостановимыми беззвучными слезами умиления и сердечной благодарности – все чернила на грамоте ее расплылись лиловыми звездочками…

Торжественная часть закончилась, и без перерыва объявили праздничный небольшой концерт художественной самодеятельности «силами заводоуправления».

Все обрадовались и начали громко хлопать – у Пелагеи же были обе руки заняты, она не знала, куда все приткнуть – и бутылку боялась разбить, и грамоту помять.

Очень хотелось раскрыть конверт и посмотреть, сколько там денег – но этого делать было совсем нельзя…

Насилу дождавшись, когда допоет последнюю армянскую долгую печальную песнь начальник подотдела по охране труда – как говорили, племянник самого директора! – Полька вышла из зала вперед всех и побежала в туалет.

Там, запершись в кабинке, она положила на пол плотную грамоту, поставила на нее бутылку, надорвала, наконец, конверт – денег было немного, но собрать Коле посылку хватит! – и уж потом по-быстрому облегчилась, подхватила снова свои подарки и скорей-скорей – даже руки не помыла – вышла.

Еле протиснулась в дверях туалета сквозь длинную уже очередь оживленных женщин и пошла в переодевальную подсобку – прятать в свою сумку всю праздничную «нечаянную радость».

Пелагея хотела уж было и пальто надеть, чтобы уйти домой, как тут в подсобку ввалились самые близкие ее товарки по смене и затащили ее силком и без долгих разговоров в коридор на втором, директорском, этаже.

Там для всех были уже принесены столы – но без стульев, – из управленческого буфета, с разложенными на них бутербродами. На отдельных подносах расставлены были большие граненые чайные стаканы и открытые бутылки все с тем же коньяком.

И праздник был продолжен.

Правда, закуски на нем оказалось значительно меньше, чем выпивки.

Поздно вечером, в сопровождении двух самых стойких подруг по работе, одна из которых несла ее сумку, Поля, ведомая «под обеи микитки», с песнями дошла, наконец, до своего подъезда.

Там, в тамбуре парадного, она стала прощаться, отбирая у них свою драгоценную торбу, и искать ключи.

Товарки поняли, что ее надо еще будет поднять на второй этаж до входа в квартиру – а там уж позвонить соседям, чтобы открыли, и передать им весь груз, включая Пелагею, с рук на руки.

Позвонили – открыла Нина, ахнула, всплеснула руками, потом подхватила сначала протянутую Полькину сумку – «Осторожно! Там коньяк!» – в один голос вскрикнули все три пьяных бабоньки, вот что значит сплоченный трудовой коллектив!

После этого Нина приняла Польку на всю свою обширную грудь, помахала рукой подругам, и те радостно ушли, закрыв за собой тяжелую дверь – и уже на лестнице снова запели русскую народную песню.

Нина довела Польку до своей комнаты, потому что так было гораздо ближе от двери.

Устроила сначала ее сумУ, потом раздела и разула Пелагею и молча усадила ее на свой весь потресканный и когда-то черный кожаный, с откидными валиками, диван.

Полька ничуть не удивилась, попав в комнату к Нине, только спросила – а где же Настя, ведь на праздник обещала прийти, где она? – и сразу же улеглась на диван с ногами, без подушки и без одеяла, и уснула мертвым сном.

Нина тихо села за стол, с которого уже давно были убраны остатки немудреного «междусобойчика» – не удался у них нынче с Настей праздник без Польки, нет, не пошел!

Или все-таки удался?

Для Настьки – так точно удался, ведь она сегодня настоящего зятя в дом себе захапала!

Ну, слава Богу, хоть успокоится теперь – а Лельке-то, Лёльке как же повезло! Просто счастье привалило!

Собрались они часов в семь уж вечера сегодня с Настей на посиделки, думали, вот-вот Поля должна с работы прийти, у ней ведь короткий день обещали. А завтра-то всем опять на работу! Ну, сидели-сидели. Уж час цельный прошел. Уж по третьей стопочке вишневки налили – и вдруг в дверь к Нине стучатся!

Сначала подумали, что это Поля пришла тихо – вроде даже слышали, что кто-то в квартиру дверь ключом открывал – и вот так теперь шутит – к своим долго и молча стучится!

Сказала Нина:

– «Да входи, входи, не бойся, чего уж там – совсем не убьем! Прибьем только малость – за сильное твое опоздание!»

Вдруг в комнату входит – кто бы подумать мог? – Семен, деверь Пелагеин!

И спрашивает:

«А меня пУстите на ваш девишник, тётеньки? У меня сегодня тоже праздник!»

Ну, мы с Настькой – тыр – пыр – растопыр – садись, Семен Иванович!

Говорим, что, дескать, «няня Поля» его еще с работы не приходила – запоздравлялася, небось, либо короткий день отменили – мы того не ведаем.

– «Что, ай день рождениЕ у тебя, милок?

Ну, с Восьмым МартОМ тебя тогда тож!» – а сами смеемся, рюмашку ему протягиваем, капустки ему закусить в Полькину чистую тарелку кладем.

А он отвечает, что, мол, лучче гораздо даже, чем день рождение-то! – давайте еще одну рюмку, теть Нин и МАМА!

А сам при том на Настьку хитрым глазом кОсит, встает, прямо с рюмкой, обратно идет к двери, открывает – а тама Лёля на пороге сияет, как пятак медный!

Как завизжит радостно, как мать свою обнимать кинется!!! Мама, мама, поздравь нас – мы сегодня с Сенечкой расписались!!!

Ой, что было! Что тут было!

Анастасья свет Федоровна сама на ново – спечённого зятька обниматься полезла, прям так на шее у него и повисла, плачет-рыдает.

Вдруг метнулась в свою каморку – Я щас, я щас! – пришла обратно – бегом прискакала: вместе с Тамаркой, и вместе с иконкой Заступницы, которая у нее в углу в головах висела всегда!

Ну, стали молодые как положено перед матерью, и благословила их, деток, она на вечные узы верного брака! Хоть он у них в паспортах уж записан оказался!

А Тома как вдруг зарыдала – и вон из квартиры нашей убежала, на улицу. Едва пальто на нее накинуть успели – и так ее еще и нет! Где шляется? Ночь уж на дворе давно! Когда придет?

Настя уже спать ушла, к себе.

А ты тоже спишь, Поля, или слушаешь?

Ну, спи, спи! У меня будешь нынче спать – мы твою комнату открыли без тебя – запасным твоим ключом, ты уж прости, если что! да на Верин диван молодых полОжили!

Часть 29. Бесприютная любовь

Квартира затихла, наконец, до самого утра. Уснули все – даже у тов. Тихомировой погас свет – значит, можно было возвращаться.

Можно – но нельзя.

Тамара долго сидела и плакала сначала в своем дворе на мокрой и холодной скамейке в самом углу двора, возле убогого дворницкого домика тети Кати, пока в кухонном окне на втором этаже свет не погас совсем – то есть, прекратилось и то смутное свечение, что долго еще шло из их с матерью и Лелькой убогой каморки…

Господи, ну что же делать? Что мне делать? Ведь я люблю его больше, чем моя пустоголовая и развратная сестра, то есть я-то его и правда люблю, а Леля – Лелька никого, кроме себя самой, никогда и не любила, а теперь ей надо было просто «прикрыть живот»…

Вот и нашла такого – но Тамара даже в мыслях не смогла произнести точное русское слово «дурак».

Просто Сенечка – доверчивый, легковерный, простодушный и благородный. Даже страшно за него становится – живет, как юродивый, ничего вокруг плохого не замечает, все у него «ладно да складно – эха, хорошо!»

Зла не хватает, когда он на Лельку влюбленными глупыми глазами, не отрываясь, смотрит! Ну что он в ней такого нашел, чего у Тамары нет?

Тома – настоящая блондинка с голубыми глазами, хоть и небольшого роста, да с фигурой что надо – талия, бедра, попа и ноги – все на своих местах!

Грудь, правда, маловата – но ведь главное разве – вымя иметь? Как Леля – та уж настоящая корова, все блузки в груди ей малы – не только Томочкины, даже и мамины! А сама тощая, черная вся как смоль, талия и бедра одинаковые, как бревно обточенное, а ноги, хоть и не кривые, а зато, как у мужика, волосатые – она их папкиной бритвой старой подбривает, ну и позорище, кому рассказать!

А к Тамаре вот все мужчины сначала так и липнут, потрогать сразу руками хотят, за круглые щеки потрепать, по попе похлопать – а толку, правда, поле этого никакого, отшивает их всех она холодным своим и презрительным взглядом синих льдинчатых неулыбчивых глаз.