Чингисхан-2. Чужие земли - Сергей Волков

– Господи, Артем! Живо-о-ой…

Мы идем по заснеженной дорожке к бело-зеленой двенадцатиэтажке. Вокруг высятся точно такие же. Вечереет, в окнах зажигается свет. Весь этот микрорайон построили как раз накануне развала Советского Союза, и жить здесь считается, как объясняет мне Надя, престижно.

Она вообще много говорит, едва не захлебываясь словами, смеется, машет рукой в сиреневой рукавичке. А другой очень крепко держит меня за локоть, словно боится, что я исчезну, испарюсь, как призрак.

Мой рассказ о плене и скитаниях она выслушивает с чисто женским сочувствием. Мне стыдно – я обманываю женщину, которую когда-то любил. Нет, не любил, но был близок, хорошо относился и все такое… Мне стыдно, но этот стыд я обязан стерпеть. Так надо.

Время от времени задаю наводящие вопросы. Мне неловко идти к Наде домой – там муж, дети, но она еще в троллейбусе сказала: «Я тебя никуда не отпущу!».

Вот как раз о муже я и спрашиваю:

– Так что за счастливчик взял тебя в жены?

Она вздыхает, останавливается, наклоняет голову. Из-под выбившейся челки смотрит на меня. В глазах – слезы.

– Я тебя ждала, Артем. Долго. Пока твоя мама не уехала. Мы часто вечерами собирались у вас на кухне, фотографии смотрели, тетрадки твои школьные… А потом… В общем, тетя Валя перед отъездом сказала: «Не хорони ты себя, Наденька. Не вернется наш Артемка…»

По щеке Нади стекает слеза. Она вытирает ее рукавичкой.

– Но ты не думай, я не сразу. Только в восемьдесят восьмом, осенью. Свадьбу в «Акчарлаке» справляли.

– Так кто он?

– Он все время за мной ухаживал, – будто оправдываясь, частит Надя. – Красиво ухаживал. Букеты, подарки, билеты в театр. Пожалела я его, Артем. А может, себя пожалела. Мне тогда уже двадцать шесть было. У ровесниц дети в школу пошли, а я все одна да одна…

– Имя ты так и не назовешь? – улыбаюсь я.

– Женя.

– Который Женя?

– Ну Женька... Ты ж его знаешь.

– Погоди, так Женька… Бикмуллин, что ли? Бики?! – я решительно высвобождаю локоть. – Он же издевался над тобой! Чуть в милицию из-за него не загремела!

– Он изменился!

– Такие не меняются.

– Не изменился, но он меня... Да я сама не знаю, Артем, что это было. Мы долго не общались, он разбогател, девчонок менял, как перчатки. Потом как-то встретил меня пьяный.. ехал откуда-то с водителем. Подвез до дома. Думала утром протрезвеет – забудет, а он позвонил. Стал навещать, то се...

– То се...

– Несчастный он был какой-то. Вроде бы деньги есть, а счастья нет.

– И ты пожалела.

– Мне казалось, что... Ох, Артем. Все было так... сложно. Надо было что-то делать. Менять.

– Извини, Надя, но я к вам не пойду.

– Да нет, что ты! – она улыбается сквозь слезы. – Развелись мы. Летом официально оформили, а не живем года полтора уже, наверное.

И с горечью добавляет:

– Он теперь в Лондоне! С молодой женой! Фотомодель какая-то. Ноги от ушей. Но ты знаешь – я не жалею. Последние годы трудно было. У него – всегда работа, у меня – только дом да дети. Квартиру-то он мне купил, когда разъехались, а до этого мы в коттедже жили.

И резко меняя тему разговора, указывает рукой куда-то вверх:

– Во-он мои окна светятся, там, где занавески голубенькие.

– Погоди, а дома-то у тебя кто?

– Соседка. Хорошая женщина, добрая. Она сидит с моими, когда попрошу. У нас в саду карантин, ветрянка. Ну, вот наш подъезд. Лифт, правда, уже месяц не работает.

– Ничего, – усмехаюсь я, вспоминая наши с Нефедовым горные маршруты. – Я привычный…

– Папа, папа приехал! – звонко кричит мальчик лет четырех, выбегая из комнаты. У него круглая ушастая голова, поверх колготок надеты шортики.

– Нет, сынок, это не папа, – улыбается Надя.

Я сглатываю – в горле встает комок. Черт, неужели и меня когда-нибудь будут встречать вот так – «папа, папа!»? Сажусь на корточки, проклиная свою нищету – даже конфетку ребенку не на что купить!

– Ну, как тебя зовут, мужчина?

– А-темка! – звонко выкрикивает мальчик.

Комок в горле перекрывает дыхание. Я на мгновение прикрываю глаза.

Надя назвала своего сына в мою честь…

Ужинаем. Надиной дочке Неле всего два года и мама кормит ее с ложечки. Артемка, конечно же, ест сам, основательно работая вилкой. Пьем чай, смотрим телевизор. Точнее, дети, как завороженные, следят за Хрюшей и Степашкой – передача «Спокойной ночи, малыши!» уцелела – а мы с Надей тихонько разговариваем. Поговорить нам есть о чем. Вспоминаем общих знакомых, приятелей и приятельниц.

Уложив Нелю и Артема, Надя возвращается на кухню, достает бутылку импортного белого вермута. Я такой еще не пил, называется «Мартини».

– К Новому году купила, – Надя ставит на стол блюдце с нарезанным лимоном, фужеры.

Я разливаю.

– Ну, за встречу.

– За тебя, – говорит Надя и залпом выпивает вермут.

Делаю глоток. Вкусно.

– А ты совсем не изменился. Как будто и не было этих четырнадцати лет… – Надя щурится.

Я молчу. Она протягивает руку и гладит меня по щеке.

– Колючий… ты останешься?

Когда она задает этот вопрос, голос ее дрожит. Наверное, я не прав, но, выдержав паузу, я отвечаю:

– Да.

Утром еду на работу. Фура уже стоит у заднего крыльца магазина. Грузчики, трое очень похожих мужичков с интеллигентными бородками, курят в стороне. Подхожу, здороваюсь.

– Ну, значит, все в сборе, – объявляет один из мужичков. – Все, коллеги, давайте приступать.

Фура забита коробками с итальянской кафельной плиткой. Разгружать ее надо осторожно, по одной коробке, чтобы не побить. Работа не тяжелая – бери, неси, ставь. Обращаю внимание, что трое грузчиков общаются со мной и между собой на хорошем русском литературном языке, без матюгов и жаргона.

Во время перекура выясняю: все они – бывшие сотрудники лаборатории математической логики и теории алгоритмов одного очень секретного в советское время НИИ. Один мэнээс, второй – кандидат наук, третий тоже год назад защитил кандидатскую.

Спрашиваю:

– А что ж, институт ваш закрыли?

– Нет, молодой человек, номинально он функционирует, только вот работы у нас нет уже два года. А нет работы – нет и зарплаты.

– Неужели же другой работы, кроме как грузчиками, не нашлось?

– Теперь всякий труд почетен, – усмехается бригадир. – Лаборант у нас был, юноша один. Небесталанный, надо отметить. В девяносто первом открыл свое дело. А когда у нас стало совсем плохо, пригласил вот по старой памяти. Платят тут более-менее, особенно если работать каждые сутки. Жить-то на что-то надо!

Мой первый рабочий день заканчивается около четырех. Получаю деньги – целую тысячу рублей. Хотя это раньше тысяча была чем-то невероятным, запредельной суммой, за которую можно было купить холодильник, телевизор и еще что-нибудь. Теперь на тысячу рублей можно прожить день – два, особо не шикуя. Билет до Москвы в плацкарте стоит четыре тысячи.