Призрак Адора - Том Шервуд

– Хороший корабль, новый!

– Мне корабль ни к чему. Доволен будь, что людей беру.

– Доволен, Джо, доволен. Выручил ты меня. Честное слово, даже странно – зачем тебе мертвецы? Тем более по четыре пиастра за голову!

– Дурак ты, мой хороший. Дней десять они болеют? И до сих пор живы? Значит, неделю-другую ещё протянут. А больше и не надо. Больше на моих плантациях мало кто выдерживал…

– Эй, стой! – закричал вдруг пират. – А вон у них один здоровый! Его я дёшево не отдам!

Ах ты, чёрт. Это же он о Леонарде. Он не выходил из своего камбуза и лицо-то не мазал.

– Десять пиастров за здорового!

– Ни одного пиастра за здорового. Себе оставь.

– И оставлю. Крепкий малый. Августу продам, в камненосцы.

Обыскивали между тем умело. Но мы к тому и готовились. Вот идёт навьюченный одеждой и какими-то ремнями Оллиройс. Его разворачивают, как капустный кочан. Находят безделицу – табакерку, кольцо, кошелёк с небольшой суммой денег. Но находят! Довольны, забыли даже о своей “красной роже”. Следующий – Нох, полуголый, тщедушный – что там прятать! Его пропускают, почти не притронувшись, потому, что следом идёт Адамс, навьюченный, с сумкой. Ноха пропускают, а с ним (о, мы молодцы!) – проходят нож, бритва и подзорная труба. Дальше будет Готлиб, на нём спрятаны кисет с порохом и напильник. Моя очередь. Надеюсь на тот же фокус. Почти раздет – голая грудь под рубахой, искать у меня нечего. Всё внимание должно быть на идущего за мной Лиса – он держит под мышкой свёрнутый кусок паруса. А я должен проскользнуть, у меня к ноге с внутренней стороны привязана Крыса. Но нет. Тянет ко мне руки краснорожий, взгляд внимательный. Использую оговорённое на крайний случай средство: быстро разжёвываю спрятанные во рту какие-то Пантелеусовы листочки, выпускаю на губы коричневую пену. Тут же зажимаю руками рот, как будто сдерживаю толчки тошноты. С отчаянием и брезгливостью на лице отпрянул обыскивающий, набросил на меня верёвку. Скорее вниз меня, в шлюпку!

– Синьор Джованьолли! – послышалось вдруг с палубы.– Взгляните, этот на себе верёвку прячет!

Кто у меня с верёвкой? Не помню. Двое или трое. Жаль, одна верёвка пропала. На “Дукате”, на ютовой надстройке послышался смех, какой-то невнятный приказ. Очередного матроса спускают во вторую уже шлюпку – первая наполнена – а рядом с палубы, с борта выдвинулся вдруг конец запасной реи – а на ней – о Господи! – повешенный матрос. Мой матрос , кто, кто же это? – Я не верил себе, слёзы и желчь в горле, и в грудь как будто бревном ударили – не может такого быть! – это Кальвин. Друг Стоуна ещё по Мадрасу. Давясь коричневой пеной, смешанной с кровью из прокушенных губ, собрав все силы, я пережидал грохот огненных молотов, летающих перед глазами. Не может такого быть. Звери, звери. Прости меня, Кальвин. Кто мог подумать!..

– Последний, синьор Джованьолли!

– Ну вот и порядок. Давай денежки, Джо!

Лихорадочно дрожа, я, словно безумный, почему-то твердил, повторял:

– Давай денежки, Джо! Давай денежки, Джо!

Вдруг чьи-то руки, стянутые верёвкой, на миг легли на мои запястья, с силой сдавили. Стоун. В глаза не смотрит. Охранники рядом. Шепчет:

– Тихо, Томас. Тихо. Ты – капитан…

Шлюпки пошли к берегу. Охранники сидели на вёслах, клинки в ножнах. Гребли. Как ни в чём не бывало, запели. Я поднял голову. Посмотрел. Мои матросы, как ни странно, не выглядели напуганными или даже растерянными. Глаза только сузились – спокойно, понимающе . На лицах – терпеливое выжидание.

На берегу нас ещё раз связали – по парам. Охранники с равнодушными лицами выстроились сбоку редкой цепочкой. Передний взмахнул рукой. Процессия медленно двинулась по кромке берега. Я брёл в середине. Ноги вязли в горячем песке. Очень неудобно было нести перед собой связанные руки. Проплывало мимо Дикое Поле, то и дело подходили поглазеть на нас местные обитатели. Встречали знакомых, выкрикивали:

– Оружие есть?

– Хо!

– А почему они все в красном?

– Какой-то заразой больны. Правило видно такое – красное носить, чтобы все издали видели.

– Большая компания. Может, пару человек прибрать к рукам?

– Заразные же!

– Чёрт с ним. Нам гальюн нужно вычистить. Потом утопим.

– Не лупи глаза. Их купил Джо Жаба.

– Оу?! Тогда пойдём-ка отсюда…

…– Оружие есть?

ДЖОВАНЬОЛЛИ, ХОСЭ И СОБАКИ

Открытое пространство миновали быстро. Остались позади одинокие каменные дома – всё плоше и бедней по мере удаления от реки. Затем прошли парусиновые палатки, хибары из хвороста, обмазанного глиной. Начался лес. Мы долго карабкались по крутой тропинке, выбитой в скале, прежде чем поднялись наверх, на плато. Здесь Джо и ещё кто-то сели на поджидавших их лошадей. Ехали позади. Молчали. Густые заросли трав и кустарников окружили нас со всех сторон. Передние шли, раздвигая эти заросли грудью. Чуть поднималась пыль над тропинкой.

Передо мной бодренько вышагивал Пантелеус. На плече неизменный внимательный кот, очень похожий на старое чучело.

Шли долго, без еды, без привалов. Очень хотелось пить. Уже подкрадывался вечер, когда вдруг явственно потянуло дымом. И чадом горелого мяса. И ещё чем-то знакомым, сразу насторожившим меня. Чей это запах?

Мы вышли на большую, отвоёванную у джунглей поляну. Длинный, в полукруг, ряд хижин, на земле кольцо закопчённых камней: очаг. Безлюдно. Единственный вышел к нам человек. Мало нам бед на сегодняшний день! В тоскливом предчувствии сжалось сердце. Почти и не человек. Могучий волосатый торс на коротких кривых ногах. Чудовищные узлы мышц на руках и на икрах. Приплюснутый нос. Слепленные в один толстый вал массивные надбровные дуги. Маленькие острые глазки. Самое отвратительное – то, что на дикой горилловой роже чёрной щетиной топорщатся тщательно подбритые, почти щёгольские усики и бородка.

– Свежее мясо, Хосэ, – сказал сверху, с лошади, Джованьолли.

– Сюда все! – натужно кашлянув, прохрипела горилла.

Наше нестройное стадо переместилось, повинуясь его вытянутой руке. Охранники, не больше десятка, быстро сняли с нас верёвки.

– Этого посмотри, – вытянул Джо свои перстни в сторону одного из матросов.

Рядом со мной шевельнулся Пантелеус.

– Острый глаз, – прошептал он. – Да, парень плох. У него Чёрный Джек, лихорадка. Еле стоит.

Действительно, когда Хосэ выволок матроса из строя, тот едва не упал. Его била заметная дрожь. А меня вдруг укусила догадка – чем же это ещё пахнет.

– Собаки! – сказал я самому себе.

– Да, – полушёпотом откликнулся Пантелеус. – И совсем близко. Но почему молчат?

Один из охранников тем временем бросил в очаг сухих веток и толстый смолистый сук. Затрещал и взметнулся огонь. Кто-то с грохотом опустил на колодезный круг очага железную, из толстых прутьев решётку.