Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

Сначала парни ждали, что за ними вот-вот придут. Но прошёл день, прошла ночь. Уже и следующий день клонился к вечеру, а про них словно забыли. Танька так и не пришла в себя. Временами она металась в бреду, сдавленно стонала, просила Христа ради пить – и Ефим отбил кулак, молотя в стену и крича, чтобы, изверги, дали хотя бы воды умирающей. Но снаружи никто не отзывался, и Танька вновь впадала в забытьё. Антип сидел, молча вслушивался в её дыхание. Несколько раз ему казалось, что – всё, отмучилась… Но чуть погодя снова слышались сорванные вздохи и просьбы о воде.

– Хоть бы дож пошёл, ей-богу… – севшим от ярости голосом говорил Ефим. – Осень называется… Как в лесу сидели, так поливал кажин день, как подряженный, а тут в кои веки понадобился – и где?! Ан-нафема…

Но и осень словно вошла в сговор с мучителем-барином: ночью было тихо, лишь слышалось, как шуршит по крыше прилетевший из леса сухой лист. Только на четвёртый день двери сарая отворились, и внутрь с ведром воды и лоханкой каких-то помоев вошёл растрёпанный мужик. Он поставил свою ношу возле колодок, стараясь не смотреть на пленников, и на жадные вопросы Ефима даже не поднял глаз.

– Скажи барину, чтобы Таньку нашу отомкнул! – заорал парень, когда мужик уже скрывался за дверью. – Она ж хворая, не убежит никуда! Скажи, лапоть, помрёт ведь она! Зачем грех на душу брать?

Ответом ему был тяжёлый удар двери.

Снова потекли один за другим долгие дни и ночи: они сидели в сарае уже вторую неделю. Время от времени сторож приносил воду с помоями, но на вопросы узников по-прежнему не отвечал. Хорошим было лишь то, что пулевая рана на плече Антипа заживала словно сама собой: воспаления не началось. Но зато нога Таньки распухла так, что уже не могла шевелиться в деревянных тисках, и от неё пошёл тяжёлый запах. Ненадолго приходя в себя, Танька рыдала от боли, умоляла Антипа:

– Антип Прокопьич, ради спасения души прошу… Придушите вы меня, сил нет боле терпеть… Ну, что вам стоит? Одним пальцем же смогёте!

– Да молчи ты, дура… Выдумала: «придушить»… – бурчал Антип. – На-ко, попей лучше… Осталось ещё малость!

Но Танька вновь теряла сознание, драгоценная вода бежала по подбородку, уходила в гнилую солому. Антип тяжело вздыхал, отворачивался. Ефим скрипел зубами, в сотый раз пытался расшатать колодки, но те – тяжёлые, дубовые, разбухшие от сырости, – не поддавались.

– На века, дьяволы, сделали! – ругался парень. – Сучий сын барин этот, и что же это он творит?! Забыл он про нас, что ль? Да ведь воду-то приносят, стало быть – помнит! И хоть бы выпустили раз в день по нужде сходить! Сколь можно под себя делать, как свинье?! У-у, знать бы хоть, что этот христопродавец вздумал…

– Поди, за становым в уезд послал? – прикидывал Антип.

– На краю света, что ль, у них становой сидит? Сколько можно?!

Антип только вздыхал. Из дальнего угла доносились слабый хрип и сдавленные стоны.

На рассвете Танька смолкла совсем. Антип, подавшись к ней, долго слушал, не говоря ни слова.

– Ну, что? – наконец встревоженно спросил Ефим.

– Кажись, всё, – своим обычным спокойным голосом отозвался брат. – Отмучилась.

– Что – взаправду?! Ох ты… А я-то радовался – заснула к утру, спит покойно…

– Спокойней некуда. Остыла уж, – прошептал Антип. – Что ж… Надо бы хоть молитву прочесть. Давай вдвоём, что ли, братка.

Нестройным дуэтом они проговорили «Отче наш», и Антип кое-как, через слово, вспомнил «Упокой, господи, рабу твою».

– Стало быть, вдовый я теперь? – без усмешки спросил он, закончив молитву.

– Стало быть, братка, так, – Ефим тщетно силился говорить таким же ровным голосом, как и брат, но в горле, мешая дышать, стоял ком. «Устька… Игоша проклятая, как она там? Бросили в лесу, как собачонку… Куда она пошла? Как до Москвы добралась? Да добралась ли? Может, тоже где скрутили да в погреб связанную кинули… Долго ль баба продержится?»

– Ох ты, святые угодники… – вздохнул Антип, неловко ложась на спину. – И всего-то у девки мечтания было в жизни – наесться досыта… И то не удалось! Так голодной и померла!

– Скоро и мы с тобой следом, – проворчал Ефим, с тоской поглядывая на голубые щели света в крыше. – У меня уж язык вспух – так пить охота… И чего там этот ирод дожидается? Надо б покричать, что Танька померла, она ж тухнуть начнёт!

– Чш-ш! Слушай! – вдруг прошипел Антип.

Снаружи доносилось приближающееся топанье. Парни переглянулись в полумраке; невольно подались друг к другу. Загремел и упал на землю засов, дверь со скрипом открылась, и по глазам резанул ранний утренний свет.

– Эй, разбойнички! Живы ещё? Фу-у, ну и разит у вас…

– Мы-то живы, – мрачно отозвался Ефим. – А вот жёнка братнина померла. Что ж вы, ироды, натворили-то?! Гореть вам на том свете, живодёрам! И барину вашему впереди вас!

– В сам деле баба померла? – удивились снаружи, и двое мужиков, с опаской поглядывая на ощетинившихся братьев, осторожно шагнули внутрь. Наклонившись, они принялись разглядывать покойную. Четверо остальных остались у дверей и не сводили глаз с парней. В руках у них были вилы, а у одного – топор.

– Ты поглянь на них, Антипка! – развеселился Ефим. – Они вшестером двух колодников боятся! Пушки-то не прикатили на нас, крещёные?! Животом-то ещё не ослабли? А то разомкните, я за вами кучки подчищу!

– Ты зубы-то не скаль, варнак! За собой подчисть! – угрюмо посоветовал тот, что был с топором. – Скоро разомкнём, не бось… Только не обрадуешься.

Ефим широко и презрительно усмехнулся, в упор глядя на говорившего зелёными наглыми глазами. Тот, сплюнув, отвёл взгляд. Ефим отвернулся тоже. В животе словно сжался холодный кулак, и последние силы уходили на то, чтобы этого не заметил брат. «Что ж ирод-барин вздумал? – мелькнула тоскливая мысль. – Ведь так и не послал за становым-то, собачатина… Нешто впрямь на воротах подвесит?»

Мужики молча связали братьям руки за спиной и лишь после этого открыли колодки. Тело Таньки выволокли во двор. Ноги парней оставались свободными не более минуты. Когда мужики выходили, колодки были заперты как прежде.

– Да чтоб вам подохнуть без покаяния, сколько можно?! – заорал от отчаяния Ефим. – Развяжите руки-то!!!

Дверь захлопнулась.

– Ну, что ты будешь делать… – проворчал Антип. – Теперь ещё и скрутили зачем-то… Да не ярись ты, Ефимка, – коль связали, значит, поведут скоро! Видать, становой приехал!

Однако шёл час за часом, а за ними никто не приходил. Ефим уже устал ругаться и молча, оскалив зубы, дёргал руками, стараясь ослабить верёвку. Та не поддавалась. Уже затекли запястья, плечи ломила тупая боль.

Антипу было полегче: его верёвку затянули не так туго, и ему удавалось даже слегка шевелить кистями, не давая застояться крови.