Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

Надеемся, что в Кембридже, штат Массачусетс, тебе нравится. Ты получил экземпляр «Приглашения на казнь»{200}, который я просил тебе переслать? Когда и где мы увидимся с Еленой и тобой?

По этому адресу в Ментоне мы пробудем до 15 февраля. Дай о себе знать.

Вера шлет привет.

Всегда твой

В.

Владимир Набоков.

__________________________

[Ответ Уилсона набросан на обороте набоковского письма.]

Дорогой Володя,

наш адрес: 12 Хильярд-стрит, Кембридж, телефон: Троубридж 6—8179. Вы не сможете у нас остановиться? Судя по тому, что направляешься ты в Голливуд, «Лолита» попадет в кино. Ты читал «Zazie dans le Métro»[192] Кено, книгу, которую сочли французским ответом на «Лолиту»? Если нет — прочти, хотя она страдает некоторой вычурностью, присущей некоторым французским писателям: Жироду, Эме, Ануйю и прочим.

Привет Вере.

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

2088 Мандевилл-кеньон-роуд

Лос-Анджелес 49, Калифорния

5 апреля 1960

Дорогой Кролик,

мы — в Лос-Анджелесе, где сняли прелестный дом в цветущем каньоне, полном отличных бабочек. Живем очень тихо. Занят в основном сценарием{201}, а также чтением корректур: «Онегина», «Слова о полку Игореве» и перевода Dara, выполненного Дмитрием.

Над сценарием [«Лолиты». — А. Л.] буду трудиться до августа или сентября, после чего вновь поплывем в Европу. В прелестном безмятежном Лос-Анджелесе чувствую себя счастливым и отдохнувшим. Как было бы хорошо, если бы вы с Еленой смогли у нас побывать.

Да, от «Zazie dans le Métro» я в восторге{202}. Это настоящий шедевр в своем причудливом жанре. (А разве не причудливо всякое искусство — от Шекспира до Джойса?) За последнее время прочел несколько довольно скверных книг. Пальма первенства принадлежит, пожалуй, посредственному гротескному творению Колина Уилсона{203} «Обряд в темноте».

Написал всего несколько строк, чтобы не потерять с тобой связи. Ведь через несколько месяцев исполнится 20 (двадцать!) лет со дня нашего знакомства.

Твой

В.

1971

2 марта 1971

Дорогой Кролик,

несколько дней назад я перечитал vsyu pachku нашей с тобой переписки и испытал огромное удовольствие, вновь почувствовав теплоту всех твоих добрых дел, вспомнив всевозможные испытания, которым подвергалась наша дружба, неослабевающую радость от произведений искусства и интеллектуальных открытий.

С горечью узнал (от Лены Левин), что ты был болен, и счастлив, что теперь тебе гораздо лучше.

Пожалуйста, поверь: я давно перестал дуться на тебя за твое непостижимое «непостижение» пушкинского и набоковского «Онегина». <…> Уверен, ты согласишься со мной, что Солженицын, по сути, третьеразрядный писатель. <…>

Твой

Владимир Набоков.

__________________________

«Нью-Йоркер»

№ 25 Уэст, 43-я стрит

8 марта 1971

Г-ну Владимиру Набокову

Отель «Монтрё Палас»

Монтрё, Швейцария

Дорогой Володя,

очень был рад твоему письму. Как раз сейчас составляю сборник своих русских статей. Исправляю языковые ошибки в русском в эссе о Набокове — Пушкине и одновременно привожу примеры и твоих оплошностей тоже…

Солженицын, мне кажется, замечателен, хотя и несколько однообразен; он ниже классом, чем Пастернак, но, с другой стороны, ему ведь нечего рассказывать, кроме как историю своей болезни и своего заключения. Пытаюсь в последней главе что-то о нем написать. Я заметил, что советский русский язык дается мне не без труда.

В книгу, которая выйдет весной (не читай только ее куцую версию в «Нью-Йоркере») и основу которой составляют мои талкотвиллские дневники, я включил очерк о том, как побывал у тебя в Итаке. Очень надеюсь, что эта книга не повредит, как в прошлый раз, нашим с тобой отношениям. Не должна повредить.

Последнее время мы с Еленой находимся в неважной форме. Я перенес легкий инсульт, отчего теперь плохо владею правой рукой. Нам не терпится поскорей покинуть Нью-Йорк, который превратился в сущий ад. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заставить себя приехать в этот город вновь.

Вере наши лучшие пожелания и приветы.

ЭУ.

P.S. Если верить советскому изданию Чехова, ты перепутал дату письма, в котором Чехов говорит о встрече с твоей родственницей.{204}

Эдмунд Уилсон

Визит в Итаку

Из книги «На севере штата Нью-Йорк. Записки и воспоминания»[193] 25–28 маяШарж Дэвида Левина

К Набоковым меня отвез на машине сын Отиса Джордж Манн. Пиджака он с собой не взял и спустился к ужину в своей любимой пестрой рубашке навыпуск. Увидев его в этом «наряде», Володя заметил, что выглядит он, как тропическая рыба. Сказать Джорджу нечего, поэтому он помалкивает и говорит, только когда к нему обращаются. При этом человек он достойный, хорошо, в добром старом стиле держится. Я боялся, что литературные и ученые беседы Джорджу наскучат, однако слушал он нас с интересом и впоследствии рассказывал матери, что больше всего его увлек наш с Володей горячий спор, который длится уже много лет. Споря до хрипоты о русском и английском стихосложении, мы с ним обменивались ударами, точно игроки в теннис — Володя, кстати, считается хорошим теннисистом. Идея, с которой Володя не расстается, будто русский и английский стих, по сути, ничем друг от друга не отличаются, почерпнута им, в чем я теперь окончательно убедился, у его отца, лидера кадетов в Думе и сторонника конституционной монархии по британской модели. Володин отец полагал, что между Россией и Англией, странами такими разными, существует (должна существовать) тесная связь. В середине XVII века русские писали силлабические стихи, то есть в поэтической строке имелось определенное количество слогов. Но уже в середине XVIII столетия в России получил распространение стих тонический, в основе которого был не слог, а ударение — ямб или хорей, или любой другой размер, который строится на чередовании ударных и безударных слогов. Но русский разговорный язык не приспособлен к системе ударений немецкой и английской поэзии, состоящей из периодов, перемежаемых основными и второстепенными ударениями. А потому всякая попытка привить русскому языку западную ритмическую систему приводит к тому, что, с одной стороны, строго соблюдаются регулярные ямбы, чего английская поэзия, зачастую переходящая с хорея на ямб и обратно, стремится избегать, а с другой, разнообразие достигается жонглированием основных ударений. В рамках этого стихосложения огромного эффекта добивается Пушкин, но когда вглядываешься в его строку, то видишь, что он почти никогда ударение в словах не переносит. Володя отвергает саму идею метрического разнобоя, которая так много значит у Шекспира и Мильтона, и по этой причине утверждает, что «Never, never, never, never, never» в «Короле Лире» — это либо пятистопный ямб, либо прозаическая строка. Судя по всему, он усматривает упрек Пушкину в утверждении, что, с точки зрения английской метрической системы, его стих менее гибок, чем шекспировский, и даже считает, что в гибкости стиха Пушкин преуспел больше Шекспира. <…>

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});