Задание Империи - Олег Измеров

— Не останутся.

— Что?

— По нашим данным, осенью этого года в Германии готовятся массовые погромы, будет много жертв. А дальше… нацистская верхушка готовит планы полного уничтожения.

Татьяна ахнула. Ее глаза были расширены от ужаса.

— Это… это правда?

— Я ничего не говорил. Ты ничего от меня не слышала.

— Да, да, конечно… что же это…

— Не паникуй только. Есть же у кого-то родственники, чтоб предупредить. Потом — а почему так безразлична диаспора в Америке? Это безумный фанатик не остановится, дойдет и до них. Вы же слышали о «Майн кампф»?

— Да… Только не все же ожидали, что такими средствами?

— Ну не будет же он прямо писать, что он кровавый палач.

«Правильно. Стравить Гитлера с Америкой нафиг. А то сдал дядюшка Сэм вместе с Англией и Францией всю Европу.»

— Слушай, Тань, у тебя есть стаканы?

— Есть… а зачем?

— Так ведь я приходил отметить успешную победу над преступным миром, — сказал Виктор, вынимая из пакета оставшуюся бутылку и шоколад, — и выглядеть будешь естественно.

По лицу ее скользнула улыбка.

— Ты добрый. И не похож на жандарма или чиновника.

— Я инженер-механик.

— И писатель. Я знаю. Будем пить за победу?

— Будем пить за твои большие прекрасные глаза.

Она отпила половину; соскользнув со стола, она подошла к Виктору, обняла его левой рукой и положила голову на грудь.

— Жаль, что это все ненадолго.

— Почему?

— Я чувствую.

— А я не знаю. Может, надолго. Давай, налью еще вина? Оно легкое.

— Да, хорошее. Чувствуется букет. Сейчас кавказские тоже лучше стали, и даже коньяки.

— Надо было коньяк принести?

— В такую жару? Нет, конечно. Почему ты так пристально рассматриваешь мои глаза?

— У тебя глаза мировой знаменитости.

— Не надо комплиментов. Ты мне нравишься простой и естественный.

— Хорошо. У тебя глаза одной мировой знаменитости.

— Ты с ней был знаком?

— Видел по ТВ.

— Значит, местная. По тридцатистрочному глаза не разглядишь.

— Я не здесь видел.

— Я уже начинаю привыкать, что ты мой. И не хочу с кем-то делить. Ты работал в Америке?

— С чего ты взяла?

— Ти-Ви. Компьютер. Джаз. Ты слушал свинг так, как будто знаешь его с детства.

— Угу. Джаз, бокс, энд секс.

— Все шутишь.

— Не надо спрашивать об этом.

— Поняла.

За окном засигналила машина. Виктор подошел к окну и посмотрел из-за занавески: на улице возле «Опель-Олимпии» стоял Ступин и махал ему рукой.

— Это меня. Ничего не поделаешь.

— Сейчас, — Таня отодвинула шпингалет и открыла окно, — береги себя! Я буду ждать.

— Все будет отлично, — с этим словами Виктор спрыгнул на улицу прямо из окна, благо первый этаж, и пошел к машине.

«Она придумала себе Джеймса Бонда. Хотя почему нет? Во всяком случае, что-то таинственное и романтическое в ее личной жизни, которую она, по видимому, считает полностью загубленной».

— Вот какой вопрос, — сказал Ступин, когда Виктор сел в машину, — для людей техники, с которыми предстоит встреча завтра, версия инопланетянина вряд ли будет убедительна.

— Ну что ж, если я инопланетянин, то это тоже надо скрывать от инженерной общественности, верно? Зачем раскрывать контакты империи с другими цивилизациями?

— Очень остроумно. Какие есть идеи будущего на сей предмет?

— Есть одна. От вашего коллеги, майора МГБ Ковальчука. Из второй реальности.

— Суть идеи?

— На Урале был создан сверхсекретный институт по созданию видов вооружения далекого будущего. В одной из лабораторий… эээ… по созданию взрывчатых веществ огромной мощности произошел взрыв и уничтожил поселок. Я случайно выжил, и был обнаружен спасателями в состоянии эмоционального шока, приведшего к частичной потере памяти. Меня вывезли в Брянск, и после психологической реабилитации от меня надеются получить сведения о результатах различных работ, утраченных вследствие катастрофы.

— Хороший сюжет для Беляева. Думаю, поверят. Рядом с вами лежит кожаный портфель. Там собраны материалы по состоянию работ над новыми танками. Можете работать с ними на квартире, не вынося за ее пределы. Впрочем, вынести их не дадут, украсть тоже. Наших «родственников» вы, наверное, уже видели, кроме них, в других квартирах дома несколько «постояльцев». Желаю успеха!

4. Проверка на всхожесть

Знакомство с делами повергло Виктора в некоторое уныние. Дела в здешней танковой промышленности оказались еще хуже, чем в нашей.

Танковая промышленность, которая начала развиваться еще перед Великим Голодом, к 1937 году была посажена в полную задницу, несмотря на строительство новых заводов. Скороспелые попытки заводов на ходу модернизировать «Виккерсы» и «Кристи», не проверяя толком заложенных решений, привели к тому, что на новеньких танках, поступавших в войска, стали в массовом порядке сыпаться трансмиссия и ходовая часть. В итоге среди менеджеров и инженеров пошли аресты, волна которых была любезно подогрета германской разведкой, а маршал Эрлих-Кричевский, который до этого имел имидж великого полководца, и который лоббировал рост выпуска модернизированых машин, оказавшихся металлоломом, был расстрелян за измену.

Новые модели танков тоже было создавать не из чего. Прежде всего, не было дизеля, который ставили на прославленную «тридцатьчетверку». Точнее, проект и опытные образцы были, но достигнутые надежность и долговечность были настолько низкими, что ни о каком запуске в производство речи идти не могло, да и производственной базы для серийного выпуска фактически не существовало, прежде всего для топливной аппаратуры — ее пришлось бы заказывать в Германии. Но же самое было и со 180-сильным дизелем. На Коломенском заводе срочно экспериментировали с паровой машиной для танков аж на 600 л. с… Оно, конечно, было весьма заманчивым, особенно если учесть возможности ремонта и применения самого разного топлива, но когда это чудо доведут до серийного выпуска, было неясным. Фактически, можно было рассчитывать на три двигателя — 75-сильный от грузовика «Опель», массовый, легкий и дешевый, на который немцы полностью передали технологию, старый 90-сильный для танков Виккерса, попытки модернизировать который окончились ничем, и, наконец, авиационный движок БМВ, который в авиации считался устаревшим, но широко выпускался, был более-менее надежным и в танковом варианте был форсирован до 500 лошадиных сил, что, в общем-до было практически то, что нужно. Правда, он был весьма прожорливым.

Что касается брони, то в массовом производстве в ближайшее время можно было рассчитывать только на простую в изготовлении гомогенную, то есть, однородную броню, которая уступала броне с насыщением поверхности углеродом и кремнием. Точнее, листы такой брони выпускали, хотя и обходилось это дорого, но соединять их можно было только на болтах из-за кучи проблем, возникавших при сварке. В результате толщина брони у танка должна была быть раза в полтора выше. С поверхностной закалкой по методу Круппа тоже научились делать только толстую броню для морских судов. И вообще при сварке толстой брони, хоть какой, почему-то шли трещины и, несмотря на аресты, сделать с этим ничего не могли.

Но самым ужасным было то, что и 76-миллиметрового орудия, которое ставили на прославленную «тридцатьчетверку», тоже не создали. Точнее, такое орудие было вроде как бы создано Путиловским заводом, но на оборудованных им танках вдруг обнаружились странные разрывы тормозного цилиндра. Фактически выбирать приходилось из двух танковых орудий: 45-миллиметрового, которое к середине войны окажется беспомощным против немецких танков, и 85-миллиметрового системы Грабина, созданного под так и не появившийся на свет тяжелый многобашенный танк прорыва «Святогор». Выбрать последнее было очень заманчиво, но в месте с ним и противоснарядной броней танк тянул аж на 45 тонн и ни о какой подвижности его на поле боя не могло быть и речи.

Выбрать из готовых проектов что-то подходящее и дать замечания тоже не удалось. Хотя число спроектированных и построенных в виде опытных образцов машин исчислялось десятками, после отбрасывания провалившихся вариантов осталось всего три.

Первым был довольно неплохой на общем фоне «Вепрь», который при массе около 30 тонн нес 60-миллиметровую цементованную броню, защищавшую его от противотанковых орудий вермахта. Танк был построен и прошел испытания. Однако вооружен он был опять той же «сорокапяткой», скорость развивал всего тридцать и то по шоссе, а самое печальное — был весьма сложен в производстве. Корпус замысловатой формы собирался на болтах и заклепках, а дизель никак не могли запустить в производство.