Мужская тетрадь - Татьяна Москвина

– Как говорится, «а вы качеством брать не пробовали»?

ВУЛЬФ: Нет, вот качеством они «брать не пробовали». Это так «несовременно»! Нынче мастера не в почете. Почему-то не могу я ничего прочесть, кроме хамства, о своем друге Сергее Арцыбашеве, прекрасном актере и режиссере, руководителе Театра имени Маяковского. А он строит очень интересный репертуар, он поставил сложнейшую пьесу Эдварда Олби «Шаткое равновесие», он хочет сделать понятный, доступный театр высокого качества, молотит как черт. Репетирует «Опасный поворот» Пристли в новом переводе – и вот, актеры, которые все ссылались на свои съемки, вдруг заинтересовались, им понравились роли, понравилась пьеса, и откуда-то время взялось, глаза загорелись, и Арцыбашеву плевать, что там о нем напишут. Но не все такие защищенные, и нельзя не обращать внимание на безнравственные явления. Вышла, например, гнуснейшая книжка режиссера Марка Розовского «Дело о конокрадстве» – где он обвиняет покойного Георгия Александровича Товстоногова, много лет спустя после его смерти, что тот якобы «украл» у него спектакль «Холстомер». Сейчас ведь опубликованы стенограммы репетиций, и развенчать весь этот бред нетрудно, но хочется задать вопрос – почему же вы, имея свой театр («У Никитских ворот») за 37 лет, прошедших после «Холстомера», не поставили ни одного спектакля товстоноговского класса, да что там, ни одного спектакля, вообще хоть к какому-то классу относящегося? Кто мешал? Вышла гнуснейшая книжка про Ахматову, «Анти-Ахматова», безвестной сочинительницы, «развенчивающая» великого поэта. Когда я пришел в книжный магазин и стал листать эту дрянь, то понял, что способен дать по физиономии…

– Вот именно! Очень уж мы нежные! А была хорошая форма старину: воскликнуть «вы подлец, милостивый государь!» – и пощечина. Только надо не за себя, а за других вступаться, особенно если они уже умерли и не могут сами за себя постоять. Пощечина – это здорово!

ВУЛЬФ: Не думаю, что насильственные акты помогут, хотя… может, и стоит попробовать. Как-то жизнь подталкивает. Вернемся к главной нашей теме: надо помогать основе искусства, в частности русскому психологическому театру. Театральное искусство сегодня беззащитно и безнадзорно. И не только оно. Кроме того, я не сторонник цензуры, но должна быть некая внутренняя мера, рамки приличия в любом сообществе. Мы катимся вниз с большой скоростью. И пошлость захватывает даже те территории, где ее быть раньше не могло. Читаю статью в некогда солидной газете о 80-летнем юбилее Олега Ефремова. Где подробно перечислены все женщины, с которыми у Ефремова были романы, и ни слова ни сказано о том, что он был основатель «Современника»!

– А вот им кажется, что иначе никто читать не станет.

ВУЛЬФ: Правильно, от одной пошляческой статьи беды не будет, а когда это валом валит, а когда сюда подключается радио, телевидение? Все вместе дает опасный крен, опасный поворот, получается извращенная картина мира. На это обязательно должна быть реакция государства, но до того ли государству? Я сидел три часа у телевизора, когда Владимир Путин общался с людьми, и за все эти три часа ни одного вопроса не было задано о культуре. И это понятно. Когда поднимаются цены, а зарплата стоит на месте, когда существует огромная, катастрофическая разница между бедными и богатыми, когда между Москвой и малыми городами зияет пропасть, когда есть целые области и края, где царит бедность, – какие могут быть вопросы о культуре?

– И потребность масс в культуре невелика.

ВУЛЬФ: Хотя никак нельзя сказать, что ее нет совсем. Аншлаги на любых концертах известных музыкантов – аншлаги у Плетнева, у Спивакова. Аншлаги на хороших спектаклях. Другое дело – много мусора в воздухе, в атмосфере культуры. Вроде книжки «Анти-Ахматова» или книжки Розовского, которую можно назвать «Анти-Товстоногов». Много оскорбительного в отношении к прошлому. Много невежества и агрессии.

– Возможно ли «очистить атмосферу», переналадить общественное мнение, перенастроить людей?

ВУЛЬФ: Безусловно. Я скажу вещь, которая может вас удивить, но Россия нуждается в твердой руке и Россия должна чего-то бояться. Нет, не террора, не за свою жизнь бояться, ни в коем случае! Я имею в виду определенный трепет перед нравственными авторитетами, перед высшими ценностями. Нельзя до такой степени распускаться самим и разрешать распускаться миру! Сегодня мир оказался распущен. Нельзя платить деньги людям, которые пишут и делают гадости. Нельзя финансировать разврат. Нельзя безнаказанными оставлять вранье, невежество, хамство. Необходимо настоящее попечение о культуре.

2007

Бедный литовец в стане врага

С посещением премьеры театра «Современник» под названием «Горе от ума» я тянула до последнего. Не хотелось идти. В последний раз я видела Чацкого на русской сцене в исполнении Олега Меньшикова (1998), и глубокое впечатление от его виртуозной игры не хотелось «смывать» новомодными глупостями. А в труппе «Современника» нет сейчас сильного молодого героя, какое же возможно «Горе от ума» без Чацкого?

Однако в современном театре уже стало возможно обходиться буквально без всего – без автора, без актеров. Здесь частенько царит самовыражающийся режиссер, который сильно деградировал по сравнению со своими славными дедами и даже отцами. Нынешний режиссер – настоящий самодур, который корежит автора, пренебрегает природой актера и при этом ничего ценного не предлагает взамен.

«Горе от ума» в «Современнике» поставил режиссер Римас Туминас. Это крупная, серьезная, ответственная неудача, предопределенная полной несовместимостью пьесы русского дворянина Грибоедова и мироощущения литовского режиссера Туминаса. На самом деле, театр даже не имел права ставить на афише и писать в программке фамилию автора. Это значит «вводить потребителя в заблуждение», и любой зритель, подавший в суд на театр, дело бы выиграл без всякого труда.

Отсутствует примерно треть текста, выброшены многие сцены, переставлены слова, пропущены целые фразы, сбиты ритмы. Вычеркнуто почти все третье действие – сцена бала, и персонажи, вместо того что предусмотрел автор, прислоняются оттопыренными задницами к огромной белой печке-колокольне в доме Фамусова. Полностью смято, скомкано, проговорено на издевательски бешеной скорости последнее действие. Это невозможно для музыкантов (сократить классическое произведение на треть, исказить, переставить ноты), потому что в их сфере дирижеры еще не свергли композиторов и не уселись на их месте, торжествуя. Но это – повседневная практика для театральных режиссеров, которых в их самодурном безумии давно уже никто не останавливает.

Ошибка крылась в изначальной идее встречи пьесы Грибоедова с литовским театральным мышлением. Литовское мышление недоверчиво к слову, литовский театр любит умолчания, паузы, любит игру с вещами, заглядывания за слова, разгадывание тайн, загадок, построение ребусов. И вдруг такому недоверчивому к слову режиссеру достается вершина блистательной, риторической дворянской культуры, которая помешана на остром умном слове. Достаются сверкающие красотой стихи, которых он не понимает, не чувствует, не любит. Римас Туминас безоговорочно отбрасывает мысль о каком-то сотрудничестве с Грибоедовым. Крепкой беззастенчивой рукой он расправляется с его текстом, который ему явно не нравится, и его персонажами, которые ему неинтересны. Зачем?

Поскольку Туминас все-таки не ремесленник, а человек способный к своему делу, кое-что искреннее и заветное из его спектакля можно угадать. Это заветное – ужас перед Россией.

На сцене слева – поленница дров, посредине печь, и более ничего, никаких дворянских финтифлюшек. Вот это Россия, а не дворцы с колоннами, балы на золоте и серебре и пьесы в стихах! Озверелый красномордый Фамусов (Сергей Гармаш), надсадно орущий, вульгарный, в дубленом халате на меху, рубит книжку топором и обыскивает, как на лагерном шмоне, родную дочь (Марина Александрова). Прямо-таки щупает за все места, вызывая смешки зрительного зала. При Фамусове весь спектакль будет извиваться дико противный юродивый, пуская слюни, мыча и постоянно корчась, – это режиссерская выдумка, заменившая традиционного «буфетчика Петрушу». Режиссер, наверное, любит этого Петрушу, потому что он, в отличие от других несносных, трескучих персонажей, хоть не говорит ничего. Нет ненавистных километров вражеского текста! Этот юродивый будет еще и выступать в пантомиме «Черная шаль» (на музыку романса Пушкина-Верстовского, в сцене «бала»), изображая героя, убившего гречанку и армянина. То есть замешанного в каких-то крутых национальных конфликтах. Пантомима постыдного качества – однако некоторые зрители, почуяв признаки заветного «шоу кретинов для кретинов» (ТВ к этому приучило), оживляются.