Элексир князя Собакина - Ольга Лукас

— С кем разбираться хотите? — строго спросила блондинка. — Это правнучка самого Собакина! Еще вопросы?

— Закон гостеприимства забыли? Думаете, только мужиков привечать надо? Чего вы на нее набросились?! — поддержала брюнетка.

— Вы бы послушали, что она тут говорила, — запальчиво воскликнула Танюха, но прочие девки, осознав, что они чуть было не совершили насилие над родственницей духа второй категории, стали потихоньку отходить в сторону.

— Па-ашли отсюда, гнилое здесь местечко, — обратившись к Мурке, протянула блондинка.

Медленно и гордо, как незадолго до того Петр Алексеевич, Мурка покинула поле боя.

— Ты не обижайся на этих, — сказала по дороге блондинка. — Просто им замуж охота, а о жизни настоящей они ни фига не знают. Телевизор не смотрят, журналов модных не читают — безнадежный вариант.

— Вам разве можно телевизор смотреть? — удивилась Мурка.

— А мы не спрашиваем, — хихикнула брюнетка. — Папаня тайком и новости, и футбол, и кино не для всех смотрит, а мы что, хуже? Нам и журналы нельзя, а мы их все равно читаем. Когда в райцентр яйца возим — там и покупаем. Для нас специально завозят, говорят — а это мы припасли для наших постоянных покупательниц Виолетты и Генриетты.

— Виолетта и Генриетта? — повторила Мурка. — А кто из вас кто?

— Я — Виолетта, — с гордостью представилась блондинка. — А вот она — Генриетта. Папаня-то нас по закону назвал — Дуней и Танюхой. Да только мы тайком переименовались, чтоб как эти навозницы не ходить. Имя определяет судьбу женщины, как пишут в журнале «Космополитен». Ты папане только не говори, это все промеж нас. Пойдем, кофе выпьем, как культурные.

В комнате у председателевых дочек с виду все было чинно и скромно: на стенах самодельные иконы и портреты героев войны, кровати застелены грубым холстом. Но стоило только Генриетте повернуть в двери ключик, как все переменилось. Первым делом Виолетта достала из-под кровати маленькую электроплитку и начала варить кофе. Генриетта тем временем сняла со стен иконы и портреты и поставила их в угол. Под иконами обнаружились фотографии из журналов с изображениями знаменитостей и топ-моделей. Поверх грубого холста на кровати накинули покрывала из яркой ткани, и комната стала похожа на обычное жилище девочек-подростков.

— А боги не обидятся, что вы их на пол поставили, да еще и лицом к стенке? — осторожно поинтересовалась Мурка, усаживаясь под портретом Тины Канделаки.

— Какие они боги? — презрительно сказала Генриетта. — Вот Гоша Куценко — это я понимаю, бог. Или Роберт Пэтинсон. А ты с вампирами встречалась?

— Было дело. Но они не в моем вкусе. У нас в Париже предпочитают иной сорт мужчин, — подпустила загадочности Мурка.

— А ты видела, где в Париже мода и духи рождаются? Там есть такой дом специальный? — с благоговением спросила Виолетта, поднося кофе дорогой гостье.

— Дом мод и духов называется, — кивнула Мурка, храбро отхлебнув неизвестного напитка. — Там стоят такие здоровенные прозрачные пирамиды, и из каждой постоянно что-нибудь рождается. А рядом на подиуме сидят модельеры и голосуют. Если то, что родилось, им нравится — его пускают в производство. А если нет — закидывают обратно в пирамиду, на доработку.

— А ты модельеров этих видела? — чуть дыша спросила Генриетта.

— Ну да. Вот с Прадой мы приятельствуем. Она когда заболела, я ее в больнице навещала. Смотрели кино — «Дьявол носит Прада»? Не видели? Ну это, короче, о том, как я ей передачки носила.

— Так ты — дьявол? — отшатнулись от Мурки председателевы дочки. Генриетта на всякий случай прикрылась иконой — даром что перед этим поставила ее в угол носом.

— Это такое почетное звание, — успокоила девушек Мурка. — Дьявол мировой моды. Почти как модельер.

— Модельеры — это настоящие боги. А как вы им молитесь? — снова подсела к ней Генриетта.

— А мы им деньги большие платим. Современные боги только на деньги ведутся, запомните, — важно ответила Мурка. — Молиться — это уже неактуально!

«Молица — ниактуальна», — записала в специальной тетрадочке Генриетта.

— А как тебе наши прикиды? У нас модельеров нету. Сами шьем, сами красим. Модно? — набравшись смелости, спросила Виолетта.

Мурка присмотрелась к клетчато-полосатой одежде ее сестры и тут только поняла, что все эти клеточки, полосочки и горошинки нанесены вручную, акриловыми красками. Вот это трудолюбие!

— Модно. Да еще и хендмейд — супермодно. Но слишком ярко. Вам не хватает спокойной уверенности. Вы же не бунтовать собрались, верно?

— А может, и бунтовать! — в сердцах воскликнула Генриетта. — Сдохнем мы в дыре этой. Что за жизнь: саки да молитвы. И цыплят всю дорогу кормить.

— Папаша тоже кадр, — добавила Виолетта, — хочет выдать нас за попа. Да мы попа этого дохлого вдвоем за одну ночь уходим!

Маша вспомнила могучую фигуру батюшки-десантника и с уважением посмотрела на своих новых подруг.

— Феминистки были бы на вашей стороне, — похлопала она по плечу старшую.

— Это как понимать — феминистки? — потянулась к тетради для записей Генриетта.

— Борцы за права женщин. Против произвола мужчин.

— Да тут из мужчин только наш папаша, с которым бороться можно. Остальные квелые — либо вечно косые, либо женами своими замучены, — разоткровенничалась Виолетта. — Не хотим всю жизнь в курином навозе копаться! Научи нас бороться за права!

— Для начала надо поверить в себя, — с интонациями лектора медленно произнесла Мурка. — Записывайте, подруги, записывайте! Мы — женщины. Вместе мы сможем! И девок этих дурных воспитывайте, приучайте гордиться собою.

«Вмести мы сможим», — записала в тетрадку Генриетта.

В деревне Бонзайцево назревал бабий бунт.

— Неудобно же, что ты все со мной и со мной, — сказала Дуня, блаженно улыбаясь.

— Тебе со мной неудобно? — потянулся Живой. — С какого момента?

— Мне с тобой хорошо, Пашенька. Просто другие-то совсем одни, а я тебя захапала всего. Мне ж тут жить еще. Девчонки обидятся.

— Ну, это еще кто кого захапал, — хмыкнул Паша. — Но о’кей, проблему понял. Пойдем к другим. Пусть они меня тоже хапают.

— Ты прямо солнышко! — промурлыкала Дуня.

Живой зажмурился от удовольствия: солнышком его называла только мама, очень давно, в детстве.

На поляне для гуляний было тихо, скучно и пахло скандалом. Девушек было уже около дюжины. Они сидели по трое и по четверо на скамейках и даже семечки не лузгали — просто о чем-то шептались.

— О, эстрада! — воскликнул Живой, указывая на помост для борьбы с умом. — В нашем зале нет пустого места. Это значит — мы с тобой будем сидеть на эстраде.

— Это не страда, — засмеялась Дуня. — Это для борьбы с умом.

— Бороться с умом — моя вторая профессия. Древнейшая. Я со своим недюжинным умом как только не борюсь. Вот, скажем, саки эти ваши — отличное средство. Ум отшибает на раз.

— Чего он там про наши саки болтает? — грозно спросила Танюха, поднимаясь с места. Ей все еще хотелось подраться. В пылу борьбы с французской захватчицей кто-то наступил на ее стрекозиные очки, и оба стекла треснули.

— Какая роскошная фемина! — безмятежно улыбнулся Паша и огляделся по сторонам. — Мне кажется, что я попал в рай и вижу прекрасный сон с самыми обворожительными гуриями в главных ролях. Позвольте узнать ваше прекрасное имя?

— Так мы же познакомившись уже. Когда ты в магазин ко мне заходил, — напомнила Танюха. — Девчонки, это тот, приезжий, что с косичками. Ты тоже бесчестить нас будешь?

— А что, вас уже сегодня кто-то обесчестил? — заинтересовался Паша. — Давайте забудем этот эпизод. Помогите мне вскарабкаться на эстраду, а лучше полезайте сюда вместе со мной. Мы посидим, поговорим, познакомимся поближе.

— Вот это разговор! — одобрила Дуня-толстая. — Эй, девки, живо сварганьте выпить-закусить!

Через пятнадцать минут от былой скуки не осталось и следа. Двенадцать крепких жительниц деревни Зайцево и один щуплый москвич сидели на деревянном помосте, поджав под себя ноги, и дегустировали то, что девушкам удалось утащить из дома. Тут были и саки трех сортов, и бублики, и сушки, и какие-то рисовые липкие шарики, и семечки и две банки рыбных консервов — словом, пир горой. Самогон пили, как и положено, из мелких стопочек, но меры не знали.

— Какие вы все кавайные! — приговаривал Паша, поглаживая девушек по округлостям и выпуклостям. — Няки такие!

— Няки — это обидное слово? — насторожилась Танюха.

— Да это ж по-японски. По-нашенскому с вашенским. Все анимешники так говорят. Красивые значит.

— Они... мышники... — повторила Надюха-маленькая. — Это кто такие?

— Ну, неважно. Это последователи культа Сусуки-сана в большом городе, откуда я родом. А вы, значит, красавицы, меня потчуете, а я, как свинья, вас не благодарю. Непорядок. Давайте-ка по справедливости.