Путешествие шлюпа Диана из Кронштадта в Камчатку - Василий Головнин

Гунама показал нам двух своих сыновей: один был мальчик лет 14 и назывался Ята, а другой лет 10, по имени Кади. Он с ними вместе и в сопровождении человек пяти или шести других островитян провожал нас по берегу, где мы гуляли; но не хотел, чтобы мы подходили к их кладбищу, которое было в лесу, и мы видели оное только издали. Равным образом препятствовал он нам обойти северо–восточный мыс гавани, о коем Форстер упоминает, что и их туда они не пустили.

Сделав некоторые подарки за ласковый прием Гунаме, детям его и другим, мы при захождении солнца возвратились на шлюп. Ночь на 28‑е число была очень хороша, почему я приказал служителям по очереди мыть свое белье; а с рассветом опять поехали наши гребные суда за дровами и водою.

Штурман же Хлебников с учеником Средним были употреблены к описи и промеру гавани.

Около полудня гребные наши суда с водою и дровами возвратились; после полудня еще раз успели они съездить. Жители принимали нас попрежнему дружелюбно, отнюдь не покушаясь украсть у нас что–нибудь, а того менее напасть открытой силой.

Мы возымели к ним некоторую доверенность. Правду сказать, что мы более доверяли их страху огнестрельного нашего оружия, нежели добрым их свойствам.

Впрочем, как бы то ни было, номы ходили стрелять не более как подвое и по–трое вместе и весьма далеко уходили от берега в лес. Из жителей многие нам попадались навстречу, а некоторые сопутствовали нам для показания птиц, но оскорблений нам никаких не причиняли. Нам делали только некоторую досаду проводники наши, ибо, полагая, что ружья наши могут умерщвлять тех в кого мы целим на всякое расстояние, они бежали впереди нас, как бешеные, кричали во все горло и пугали птиц; а когда птицы поднимались, то они показывали нам на них, когда они едва видны были, и удивлялись, почему мы в них не стреляем.

А нам не хотелось открыть им, что ружья наши не могут вредить далее известного расстояния; и потому мы принуждены были притворяться, что не видим птиц или что они не стоят того, чтобы их убить. С не меньшею осторожностью мы скрывали от них, что наши ружья надобно заряжать, ибо они думали, что из ружья беспрестанно можно стрелять; открытие сей тайны могло бы послужить к нашей гибели.

Гунаме вчера крайне понравилась моя куртка, и более по причине блестящих пуговиц, на ней бывших, ибо я был столь неосторожен, что не велел их какими–нибудь тряпками обшить. Хотя, впрочем, в рассуждении моего оружия я и употребил сию осторожность, как, например, эфес и оправа у моей сабли, пистолет и ружья были обшиты синею китайкою, чтоб блеск сих вещей не прельстил диких и не заставил бы их просить их у меня.

Итак куртка моя обратила на себя все внимание Гунамы; он несколько раз изъявлял желание иметь ее, а мне не хотелось расстаться с вещью, для себя весьма нужной, почему я притворился, что его не понимаю.

Мы не заметили, чтобы они один другому завидовали, и вообще казалось, что жители сего острова весьма дружны между собой: всегда ходили партиями, обнявшись или схватившись рука за руку. Когда один что–нибудь делал и просил помощи у других, то они охотно ему пособляли; драк между ними мы не видали и ссор не заметили. Но с жителями других островов или, может быть, и с жителями других частей того же острова, они, верно, ссорятся и ведут войну, потому что мне случилось видеть одного островитянина с раною в паху от стрелы. Только я не мог объясниться с ним, где и как он ее получил. Притом множество дубинок, копий и стрел и пр., коими все они от старого до малого вооружены, показывают уже, что они имеют войны.

Хотя мужчины между собою обходятся дружелюбно, но к женщинам никакого внимания они не показывали, и мы заметили, что женский пол у них в презрении и порабощен: все тяжкие по образу их жизни работы исправляют женщины.

Сегодня мы выменяли: 289 кокосовых орехов, 1 ветвь платанов, 50 фиг, 16 фунтов корня яму и 36 фут сахарных тростей.

В сии сутки до 10 часов утра была тишина при светлой погоде, а потом сделался ветер; небо покрылось облаками и пошел дождь. До полудня, доколе было ясно, мы просушивали свои флаги, разноцветность и множество коих произвели удивительное действие над жителями, которые день ото дня начинали иметь более к нам доверенности и в большом числе сбирались в своих лодках около нашего шлюпа. Не спуская глаз, они смотрели на флаги и беспрестанно кричали: «Эввау!» — это обыкновенное их восклицание, означающее радость или удивление.

Ласковое наше обхождение с жителями и подарки приобрели, наконец, полную от них к нам доверенность; в первый день они едва осмеливались приближаться к шлюпу, но мы никак не могли склонить их, чтобы они вошли на него; теперь же беспрестанно они нас посещали. Все виденное на судне приводило их в неизреченное удивление, а более всего им понравились наши зеркала и звон колокола; первые над ними имели то же действие, как над животными, которые, видя в зеркале свой образ, ищут за оным другое животное.

В самое то время, как некоторые из островитян были на шлюпе, у нас разливали ром из большой бочки в бочонки. Я предложил им немного рому в рюмке, но они, понюхав, отворотились и говорили або, або (нехорошо, худо) и, упоминая слово кава *32, показывали знаками, что сие питье усыпляет; однакож после немного взяли в рот и тотчас выплюнули.

В числе прочих посетителей был у нас Гунама с старшим своим сыном Ятою. Мы позвали их в каюту обедать с нами и с трудом могли посадить их за стол на стулья: они непременно хотели сидеть на полу. Кушанья наши они отведывали только, а есть не хотели, однакож не говорили, что оно дурно и им не нравится, но отговаривались тем, что у них табу–рассисси, то есть брюхо полно.

Ята ел только жареную рыбу, и то не прежде, как очистив поджаренную кожу и уверившись, что она поймана у них в заливе. Сие показывает, что они или боялись, чтоб мы их не испортили, или пищу нашу считали, так сказать, нечистою, могущею их осквернить.

После обеда я ездил с Гунамою на берег. Мне чрезвычайно хотелось узнать, имеют ли жители какие–нибудь вещи, оставленные капитаном Куком, но не видал ни одной. А сегодня увидел у одного старика небольшой обломок весьма толстого болта, каких у нас на шлюпе не было. Полагая, что это есть один из памятников Кукова посещения здешних островов, я предложил старику за него ножик, но он предложения моего не принял. Я прибавил ножницы, он и тем не был доволен. Наконец, полотенце еще предлагал и множество других вещиц; но ничто сего упрямого старца не могло склонить променять мне сей бесполезный для него кусок железа, и потому я заключил по летам его, что он помнит капитана Кука и вещь сию хранит как памятник. Но после узнал я, что болт сей был взят на шлюп на мысе Доброй Надежды и служил вместо гири у дверей; матрос Ступин свез его на берег в надежде выменять за него у диких какую–нибудь редкость и променял помянутому старику. Если бы сей островитянин отдал этот кусок железа мне, то я хранил бы его как редкую вещь и представил бы с прочими танскими редкостями правительству, не зная ничего о своей ошибке *33.