Новая история денег. От появления до криптовалют - Андрей Всеволодович Остальский

выдержать очень многое, сломать их очень трудно, но не невозможно. Понятно, что когда они все-таки ломаются, то ломается прежде всего вера в них. Потому что мы с вами уже установили: деньги не в бумажках и монетках и не на электронных счетах, а у нас в головах. Именно вера обеспечивает прочность даже в условиях инфляции (и правительства иногда нещадно эксплуатируют эту веру). Особый, редчайший случай в мировой истории — когда правительства веру эту, наоборот, сознательно разрушают. Но и это дается не так просто.

В мае 1918 года Сергей Прокофьев выехал — с разрешения Луначарского — на Запад через Японию. С собой он вез изрядную сумму рублей — старых царских ассигнаций, с портретами уже более года как свергнутого Николая II. Композитор две недели ехал от Москвы до Владивостока и на каждой крупной станции справлялся о курсе рубля. Были какие-то странноватые колебания местного значения (время было путаное), но в целом рубль катился вниз последовательно. Тем не менее чудак Прокофьев отказывался верить в окончательное крушение родной валюты, ему было обидно отдать за бесценок все свои накопления, заработанные тяжким трудом (с невероятной скоростью научился писать партитуры!) и большим талантом. Ведь всю его сознательную жизнь рубль был очень даже крепкой валютой, имел золотую «начинку» (0,7742 грамма за рубль). Но и ассигнации свободно обменивались и на золото, и на любые другие достойные валюты (примерно по два рубля за доллар и по десять — за английский фунт). Разум его настолько не желал смириться с окончательностью падения курса, что Прокофьев все-таки отказался во Владивостоке поменять последние рубли на доллары. Надеясь получить за них больше за рубежом, Прокофьев спрятал деньги под шляпу и таким образом контрабандой протащил на борт японского судна. По прибытии в Японию выяснилось, что рисковал он совершенно зря, напрасно дерзко обманывал таможенников: пока он плыл, курс рубля упал еще ниже. Гораздо ниже. А впрочем, в самом ли деле был Прокофьев таким уж чудаком? Он, между прочим, финансовых материй не чурался, довольно много играл на бирже (хоть и с переменным успехом). А может быть, чудаком был как раз не он, а кто-то другой? Прокофьеву трудно было предвидеть то, чего никакой здравомыслящий человек угадать не мог: что новая власть собирается свою национальную валюту вполне сознательно и с упоением уничтожить. Деньги падали и падали, теряли в цене, пока не превратились в цветные бумажки, годные разве что для разжигания печек или прикуривания (опять привет Сержу Генсбуру, он же Люсьен Генсбур, родители которого как раз в тот момент тоже готовились покинуть Россию).

Советская власть намеревалась обходиться совсем без денег. В качестве оправдания потом придумали миф, что эта нелепая попытка (даже ненавидевший деньги Маркс, наверно, в гробу перевернулся!) была оправданна — военный коммунизм, дескать, был необходим в условиях Гражданской войны и разрухи. В действительности же дело обстояло скорее наоборот — введение «коммунизма» предшествовало Гражданской войне и значительно усугубило ее. За полгода своего полупребывания у власти Временное правительство и то успело понапечатать керенок, а большевики за шесть месяцев так называемого триумфального шествия советской власти много чего успели сделать: и газеты, и книги, и статьи, и листовки — все печатали в больших количествах, но денег своих создавать явно не собирались. Потом Ленин опомнится, решит отложить окончательную расправу над гнусным предметом, без которого экономика явно не собиралась работать. Напишет: предполагался «некий непосредственный переход без торговли, шаг к социалистическому товарообмену. Оказалось: жизнь сорвала товарообмен и поставила на его место куплю-продажу». Но это будет признано только в октябре 1921-го, а в 1919-м новая власть все-таки нехотя взялась за выпуск денег. Но от самого ненавистного слова отказались, вместо него ввели какие-то нелепые «совзнаки», которые оформлялись с нарочитой небрежностью — что-то вроде расписок с печатью. Потом нечто антиэстетическое, с расплывавшейся типографской краской, на оберточной по виду бумаге, все-таки стали печатать, упорствуя в том, что это не деньги, а так, некая временная у. е.: перебиться, мол, пару месяцев или годок, пока в этом зле окончательно не отпадет нужда. «Совзнаки» соответственно и воспринимались населением — как некие неполноценные «условные единицы», неизвестно что измерявшие своими непомерными, миллиардными, номиналами. Производство не восстанавливалось, а без отмененных торговцев-посредников не налаживалось снабжение, хотя наркомы и не спали ночи напролет, пытаясь хоть как-то обеспечить население минимумом необходимого.

Если провести исторические параллели, то в революционных и кризисных ситуациях грамотные властители действовали скорее противоположным образом. В четвертом веке, в тяжелую годину перестройки и структурных, практически рыночных реформ римский император Диоклетиан ввел смертную казнь за отказ принимать официальные деньги в качестве средства платежа. Также сурово поступали и революционные власти Франции в конце XVIII века. Та еще, конечно, экономическая мера, но, по крайней мере, властители понимали, что с доверия к национальной валюте начинается надежда на стабилизацию экономики. Всей общественной жизни вообще. Советская же власть штамповала свои «знаки» не считая. Денежную массу никто не считал — такое даже в голову никому не приходило. Так что работала, конечно, классическая формула, когда слишком много денег гоняется за ограниченным количеством товаров и спрос одолевает предложение. Это был рецепт быстрого роста инфляции. Но все же гиперинфляция была предопределена прежде всего полным неверием населения в советскую «валюту» — еще бы! Как можно поверить в деньги тех, кто сам в них нисколько не верит. По Булгакову: разруха была прежде всего в головах. И от этого уже — в финансах и экономике. Еще одна интересная историческая параллель — Германия дважды в ХХ веке, после мировых войн, тоже переживала гиперинфляцию. И там тоже была в те моменты утрачена вера в марку — и в государственную власть. В начале двадцатых годов на бумажки с астрономическим количеством нулей уже мало кто обращал внимание, а главной валютой стало сливочное масло — благо оно распределялось в удобных, достаточно компактных пачках… Но затем, почти одновременно с НЭПом в России, Германия ввела новую марку, прицепив ее к доллару, причем как! Ровнехонько по тому «золотому» курсу, который существовал до начала войны, так хорошо еще памятному населению. Было в сытые благополучные времена 4,2 марки за один бакс, вот и опять вернулись к тому же!

Конечно, в ходе реформы была резко сокращена денежная масса, но германские властители оказались гениями психологии — немцы снова поверили в свою валюту. Большевикам же пришлось прибегать к более сильнодействующим средствам и повторять ход царского реформатора Сергея Витте, введшего в конце предыдущего столетия параллельную, обеспеченную золотом валюту в качестве переходной меры перед введением полного золотого стандарта. Чем