Великое кочевье - Афанасий Коптелов

Несколько минут спустя он уже сидел в большой комнате, возле стола, заваленного бумагами и газетами, ждал хозяина.

В передней раздевался немолодой алтаец с черными усиками и бритым квадратным подбородком, глубоко посаженными горячими угольками глаз. Жена сообщила ему:

— К тебе гость приехал, родственником назвался.

— Кто такой?

— Какой-то старик Тыдыков. Баранины привез, масла.

— Зачем пустила? Зачем подарки взяла?

— Говорит, что ты его знаешь, бывал у него… Вот этот человек с ним, — указала на Ногона, сидевшего на полу, возле печки.

— Сейчас же отдай этому алтайцу все, что привез Тыдыков. Это не родственник, а бай. Враг наш, самый злой враг.

Неприятно было Суразакову видеть у себя в квартире Сапога Тыдыкова. Ему хотелось отворить дверь и показать дорогу непрошеному гостю, но он сдержался, подумав: «Узнать тактику врага необходимо в интересах наших побед».

Сапог встал и протянул руку, будто старому другу.

— Большому человеку — крепкое и долгое здоровье! Извините, что без вас заехал. Думаю: наш человек — алтаец, родственник, можно сказать.

— Вы мне не родственник, — резко заметил Суразаков.

— Ваша мать была из нашего сеока Мундус.

— Это совсем не означает, что вы можете считать меня своим родственником.

— Я к вам, самый большой человек, с жалобой приехал, — сказал Сапог, подавая бумагу.

Суразаков молча протянул руку. Взглянув на заявление, возвратил его жестом, давшим понять, что говорить об этом бесполезно.

— Голос вам не вернем.

— Я — алтаец, одной с вами крови, брат ваш.

— Замолчи о крови. Я кровь свою отдаю за рабочее дело, а ты сосешь ее из трудового народа.

— Я больше других пользы для государства приношу. Одного налога уплатил три тысячи семьсот тридцать рублей.

— Мало. Сельсовет ошибся в подсчете.

— А знаете, сколько я народа кормлю? — спросил Сапог, задыхаясь от гнева. — Четыреста коров беднякам на подержание роздал. Назад возьму — тысяча человек подохнет.

— Ты думаешь, что некому о бедняках позаботиться? Ошибаешься.

— Да я одного пастуха, Таланкеленгом звать, уволил, так он чуть с голоду не умер. Пришлось его обратно взять. Я народ жалею. Забочусь о своем народе, о бедняках.

— Спасибо, что о коровах сказал. Назад ты их не получишь. И отрабатывать тебе за то, что пользовались молоком твоих коров, тоже не будут. Теперь не старое время.

Сапог вскочил:

— Я в Москву поеду жаловаться.

— Ничего не выйдет. — Суразаков указал на дверь: — Наш разговор окончен.

…До полуночи Сапог бесцельно бродил по улицам, прислушиваясь к свисту ветра, к дребезжанию вывесок.

«Неужто в самом деле не вернуть былого? Встретить бы теперь Николая Валентиновича, он бы все рассказал и на верную дорогу направил».

Но Говорухина в областном центре по-прежнему не было, и Сапог, злой от неудачи, выехал домой.

Город стоит на берегу большой реки. Город юн. Даже те старожилы, бороды которых не успела тронуть седина, помнят, как на этом месте, возле линии железной дороги, появились первые домики, окруженные густым бором. По ту сторону бора — поля, увалы. Город стоит у дороги, связывающей Великий океан с Балтикой, и у него всегда много работы. Он отправляет вниз по реке пароходы с пушниной, лесом, сырьем к Полярному морю, ко льдам, откуда водный путь ведет в далекие западные страны. Пронеслись годы гражданской войны, годы восстановительного периода. Наступил 1928 год. И город стало трудно узнать. Он размахнулся, смел леса, разбросал стаи домов на поля, на увалы. Неустанные руки возводили каменные дома, одевали улицы асфальтом, прокладывали водные артерии. Только песок да пыль не повиновались. В летнюю пору пыль била в глаза, оседала на ближних увалах, в полях.

По улицам текли людские потоки. Человек в лисьей шапке и косульих кисах обращал на себя внимание прохожих. Он шел медленно. В центре города каждый квартал открывал для него что-то новое.

Это был Суртаев, который только что приехал с Алтая после трехлетней работы. Выйдя на площадь, он остановился перед большим домом с башенками на углах. «Вот это дворец!»

А дом и впрямь называли «Дворцом труда». Там был Краевой совет профессиональных союзов.

«Скоро и у нас на Алтае вырастут дворцы. И в городе, и даже в колхозах».

Целые кварталы были окружены заборами, там вздымались леса новых строек. Пахло сосной, елью, кедром. Слышался неугомонный стук топоров, настойчивый разговор молотков, лязг железа, грохот камней, веселые песни паровозов, задорный переклик заводских гудков. Это был город больших заводов и фабрик, крепкими нитями связанный с огромным краем. Отсюда во все концы Сибири отправлялись новые, сложные машины, поезда и обозы с товарами. Здесь люди жили заботами о миллионах крестьянского населения степей Барабы, лесов Нарыма, гор Алтая. Над высокими домами в тот день метался ветер, на улицах шептались многочисленные провода.

Суртаев остановился, прислушиваясь и приглядываясь ко всему. Ему казалось, что он положил чуткий палец на одну из главных артерий: чувствовал пульс страны.

Захотелось рассказать далеким друзьям о своем впечатлении, и Суртаев решил, что вечером обязательно напишет письмо Борлаю и Байрыму.

Обедал он у Грозина. Старый партийный товарищ был рад его приезду. Сначала они, как это часто бывает у друзей по оружию, вспоминали о походной жизни в партизанских отрядах, потом заговорили об общих знакомых в горах Алтая. Грозин расспрашивал о работе братьев Токушевых, о росте товарищества и о борьбе с баями.

— Речь идет о хлебозаготовках и о развитии сельского хозяйства, — говорил Грозин. — Ты по решениям пятнадцатого партсъезда знаешь: колхозы — основная задача в деревне. Пора переходить к социализации всего сельского хозяйства. Нам нужны крупные колхозы. Туда мы двинем машины и тракторы, а это повысит товарность. Будет создана крепкая база для снабжения страны продуктами. Источникам, рождающим капиталистов, придет конец… Перспективы захватывающие.

— А с кулаками как поступать?

— Понятно, усиливать борьбу. Среди прокуроров и народных судей есть такие господа, которые живут у кулаков в нахлебниках. Там и квартиры хорошие, и кормят сытно. В результате — мир с врагом.

— Агрономы такие тоже есть. Вот у нас был Говорухин…

— Да, был. А больше не будет. Таких господ гнать с постов, заменять честными советскими людьми. Ты в газетах уже читал, что применяем сто седьмую статью — бьем по кулацкой хлебной спекуляции.

— Замечательно! — встрепенулся Суртаев. — Спасибо за новость. Будет чем обрадовать наших друзей!

Они просидели до поздней ночи. Суртаев подробно рассказал о своей работе с алтайцами, о жизни товарищества, говорил откровенно о всех трудностях борьбы с баями, о замечательных людях Алтая, о том, как он сблизился и подружился с ними.

В гостиницу Суртаев вернулся в приподнятом настроении и сразу же сел за стол. Впечатления, оставленные большим городом, теперь были вытеснены рассказом Грозина, и Филипп Иванович начал свое письмо с этого рассказа. Он представлял себе, как обрадуются его друзья этому сообщению. Наступать на бая — главное стремление братьев Токушевых!

Запечатав конверт, он вышел в пустынный коридор. У противоположной двери гремел ключом высокий человек с золотыми зубами и седенькой подстриженной бородкой. Это был Говорухин. Суртаев вздрогнул от неожиданной встречи. Зачем он приехал сюда, этот господин, пособник Сапога? Если надо немедленно гнать тех, кто только желает жить в мире с кулаком, то ни одной минуты нельзя терпеть байского друга и защитника. Надо узнать, где он служит, а завтра рассказать в крайкоме партии.

Говорухин, повернувшись, увидел Филиппа Ивановича и тоже вздрогнул. Но он быстро пришел в себя и даже раскинул руки, как перед хорошим знакомым:

— О-о, товарищ Суртаев! Какими судьбами?

— Проездом на курорт, — сухо ответил Филипп Иванович. — А где вы обитаете?

— Работаю неподалеку, в одном районе. А здесь был на агрономическом съезде. Откровенно говоря, не хотелось ехать, но не посчитались — делегировали.

— Почему же? Не вредно побывать.

— Да, понимаете, время выбрано неудачно. Надо составлять планы весенней…

Не дослушав его, Суртаев подтвердил:

— Да, время выбрано неудачно. — Он кивнул головой и пошел к выходу.

Опустив письмо в почтовый ящик, Филипп Иванович направился вдоль проспекта. На углу оглянулся.

Говорухин, слегка покачиваясь, подошел к тому же почтовому ящику…

Эта поездка в краевой центр принесла ему много огорчений. Самым большим из них было то, что он не нашел многих из своих друзей и единомышленников. Жена Северцева шепотом предупредила его:

— К нам больше не заходите… Конечно, Матвей не проговорится, не выдаст. Но взяты другие люди, которые тоже знают, что вы служили у атамана…