Одинокое путешествие накануне зимы - Виктор Владимирович Ремизов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неподалеку на схождении двух долин стоял старый алтайский аил. Веня забрал рюкзак, оставленный на склоне, и направился к нему. Уйти бы в свою избушку, но сил совсем не было.
Он варил кашу и думал о сброшенном мужике. Что занесло его в такое странное место? Кто он? И что с ним делать? Можно было сходить к старику-алтайцу, чтоб тот съездил за милицией. Или что? Ему грезилось, что он снова спускается, а замерзший ждет его там живой. Будто они с ним знакомы, даже братья. Рад Веньке, рассказывает что-то непонятное.
Утром проснулся рано, отколотил десяток кованых скоб от углов избушки, сходил, отвязал свою веревку на осыпи, снял все веревки и лямки с рюкзака и стал устраивать страховку вдоль своих ступеней. Так и спустился вниз. Глыба в ручье обтаяла почти вся, только в сгибе ног немного осталось. Вода полоскала одежду. Веня легко отбил остатки льда, вытащил на сухое, перевернул. Покойник, несмотря на мокрую одежду, оказался совсем не тяжелым.
Лицо обычное… только напряжено, будто в судороге, потемнело слегка, и скулы обтянуты кожей. Глаза, прикрытые сморщенными веками, запали. Такая же, как и у Веньки, плохо растущая рыжеватая борода неопрятно облепила скулы и тощую серую шею. Мужик был примерно его возраста. Русский вроде, судя по волосам. Веня оттащил его от ручья. Одежда была крепкой. Тулупчик с вышивкой вокруг пуговиц, штаны не то серого, не то черного цвета из грубой ткани. В глыбе льда мужик был как-то поживее. Теперь же Венька немного брезговал. Постоял, морщась, подумал, что же с ним делать, и стал расстегивать пуговицы на тулупе.
Местами под тулупчиком был лед. Веня принюхивался: покойник ничем не пах. Кожаный ремешок на поясе… Рубашка — косоворотка с вышивкой по вороту. На шее позеленевшая цепочка с большим крестом. И тулупчик, и сапоги — все старого покроя… Да сколько же ты пролежал здесь?! Веня стал смотреть внимательнее. В карманах штанов — ничего. На лезвии ножа надпись: «Саблинские мастерские. 1827». Дальше неразборчивая мелкая надпись. Кожаная длинная сумочка вдоль пояса. Веня пощупал и расстегнул застежку — в сумочке было золото в мешочках. Тяжелое, бурое, чуть латунное. Царапнул ножом по небольшому самородку — ярко зажелтело. Ничего в Вене не шевельнулось. Он высыпал золотой песок обратно и затянул кожаные удавки.
Наверху голубело в вышине, а здесь было все так же сыро и мрачно. Вене отчего-то досадно стало — золото это чертово! Что с мужиком было делать? Идти ментов вызвать? Пока сходишь, он тут завоняет. Веня представил, как ходит по поселку, где полно народу, спрашивает ментов. И как они потом сюда… если сказать про золото, то… ему не хотелось ни о чем таком думать. Не хотелось никакой «цивилизации», никакого шума здесь. Он сидел, глядел на мужика, и ему вдруг совершенно отчетливо почудилось, что и мужику не хочется ничего такого. Веня стал решительно снимать тулуп. Откуда-то выпал кисет. Почти без табака, из мягкой кожи, с вышивкой светлым бисером по кругу — «Афиноген Богорадов»!
Веня посидел, разглядывая покойника, представляя, как тот отзывался на такое замысловатое имя.
— Вот что, Афиноген, домашним твоим я уже не смогу сообщить, а менты наши нынешние тебе вряд ли понравятся. Похороню, что ли… Сам тебя похороню?
Афиноген молчал, как будто на все был согласен. Веня осмотрелся. Здесь, в ущелье, нигде не выкопать было, да и не хотелось. Но и ступени наверх были скользкие, поразмытые уже водой. «Ничего, — подумал, — у меня теперь веревка».
Без тулупа и сапог Афиноген казался мальчиком и был совсем легкий, Веня обвязал его под мышками и стал поднимать. Ему почему-то важно было вытащить Афиногена на свет божий, казалось, парень сам когда-то так же вот лез наверх, да не добрался. Веня через скобу подтягивал тело, завязывал веревку, лез выше, подрубал размытые ступени и снова тянул. Несколько раз скобы вываливались, и они обязательно должны были улететь вниз, но почему-то не улетели. На пологой части Веня наладил новую страховку, дотянул Афиногена до скал и, еле живой, поплелся вверх по кедрачу в свою избушку. Было не холодно, он не стал топить печку, съел полбанки тушенки с сухарем и упал спать. И ничего ему, как ни странно, не снилось.
Утро было тихое, ласковое. Будто и не лежал рядом покойник. Веня хорошо выбрал место. Тщательно, как будто рисовать собирался. На пригорке, на солнечной стороне. Ровная зеленая лужайка была рядом с большим кедром. Он поплевал на руки и начал копать. Афиноген лежал возле, лицом к небу. Хорошее было утро. Они были вдвоем. Вене, у которого никогда не было брата, теперь ясно казалось, что это его брат.
Сверху шел мягкий слой с корнями травы, потом начались камни. Веня не торопился, вытаскивал руками. Разговаривал с Афиногеном.
— Камни, конечно, но все по-людски будешь. Не во льду. Во льду-то не очень было…
Ему хотелось назвать Афиногена коротко, по-свойски, Феней, что ли, но он сдерживался. Хоть они и были одного возраста, все же Афиноген лет на двести постарше. «Да и в горах этих он главнее, это его горы — вон сколько золота наковырял, а я-то что? Я здесь гость. Хорошо мне здесь у вас, Афиноген, но что дальше, кто знает? Или все мы здесь гости? Продукты вон почти кончились. Что делать-то мне, а? Ты-то уж теперь все знаешь». Лопата снова наткнулась на большой камень, он раскачал его, подсунул руки и стал поднимать по осыпающемуся борту могилы.
— Я художником был… в Москве… — Веня говорил, чтобы не молчать или чтобы Афиногену не скучно было, кряхтел, звенел лопатой по камням. — Никакой я, в общем, не художник, видно, но это уже неважно… Кем я только там не был. Сюда вот притащился… Не знаю почему — золота захотелось… Нет, серьезно, решил намыть золота, — Веня поднял голову и посмотрел на дальние белые хребты. — Палыч как-то так жил, и мне захотелось.
Он бросил копать, сел на край могилы и все смотрел и смотрел в далекое небо над горами.
— А здесь… больше всего хочется взять и пойти куда-то. Идти и идти, не торопясь, и чтобы эти вершины, луга и речки, солнце, воздух этот… никогда чтоб не кончались. Как будто полететь даже… Полететь было бы
