А другой мне не надо - Татьяна Булатова

– Нет.

– А че так? Колю испугался? – В голосе Жанны появилась какая-то вызывающая хрипотца.

– Я так не могу, – признался Гольцов. – Это нехорошо.

– Тогда как хорошо?

– Не здесь…

– А где? – Жанне очень хотелось, чтобы Анатолий назвал конкретное место, поэтому она медлила, не отзываясь на призывные крики Николая Николаевича. – Где?

– Где скажешь. – Гольцов сдался, а Мельникова просияла от счастья.

– Иду-у-у! – прокричала она, а потом впилась Анатолию в губы, умудрившись засунуть тому в рот свой язык.

– Перестань, – высвободился Гольцов и нагнулся за мокасинами.

– Не перестану, – предупредила его Жанка и заскользила по паркету в сторону спальни. – Че орем, Коля?! – поприветствовала она мужа. – Опять, что ли, тошнит?

– Кто заходил? – Мельников безошибочно определил, что в квартире кто-то был.

– Толян, – ответила Жанна и даже не покраснела. – Мокасины забирал.

– А-а-а, – протянул Николай Николаевич и поморщился, видимо, припоминая свои ночные бдения. – Свари жижку. Вот здесь печет. – Мельников положил руку на грудь.

– А хер ли ты, Коля, столько пил? Я те че всегда говорю: сто-парь! Налил свои сто пятьдесят и тяни весь вечер.

– Я так и собирался…

– Ты, Колян, на Гольцова-то не смотри. Он мужик молодой. Не чета тебе. Он пузырь вылакает, а ему хоть бы хны, болтает только лишнего и слюни пускает. А в остальном, – Жанна даже зажмурилась, – в остальном – че такое сорок пять, а че такое шестьдесят пять?! В сорок пять мужик мясо жрет, а в шестьдесят с хвостом – жижку просит. Сварю я тебе твою овсянку, не смотри на меня, как дитя на титьку.

– Ну неужели нельзя это сделать как-то по-другому? – обиделся на жену Николай Николаевич, как ребенок, нуждавшийся в материнской заботе. – Просто пойти и сварить без этих «сорок пять – шестьдесят пять».

– Да сварю я, сварю, – миролюбиво проворчала Жанна, отправившись на кухню, и, стоя возле плиты, обдумывала, ГДЕ и КОГДА все должно случиться. А в том, что это произойдет, она была уверена, оттого-то в ее голове звучали фанфары, а сердце в груди переворачивалось, как неваляшка, – вверх-вниз, вверх-вниз. От этого «вверх-вниз» по Жанниному телу бродили жаркие волны, заставляя ее снова и снова перебирать в памяти все, что происходило сегодня в прихожей. В этом смысле она была похожа на всех женщин, испытывающих наслаждение от внутреннего созерцания особенно возбуждающих подробностей. И эти подробности мешали ей сосредоточиться на процессе приготовления живительной овсянки, почему-то упорно именуемой Николаем Николаевичем жижкой.

– Жан-на! – подал голос в очередной раз Мельников и, не дождавшись, поднялся с постели, чтобы, кутаясь в теплый махровый халат, доплестись до кухни, где, судя по всему, эта бестолковая Жанка сгубила овсяную панацею, о чем свидетельствовал доносившийся до Николая Николаевича запах подгоревшей каши. – Жанна, – проскрипел бледный до желтизны Мельников и потер лысину, встав у жены за спиной.

– А! – вздрогнула Жанка и обернулась к супругу. – Блин, напугал меня! Совсем, что ли?

– У тебя горит, – печально произнес ослабевший Николай Николаевич и присел на барный табурет. – Мне кажется, наш образ жизни мало похож на здоровый.

– Ваш – не знаю, мне мой нравится. – Жанна начинала просто лютовать, когда Мельников пускался в долгие рассуждения о том, что есть здоровье и каковы пути его сохранения и приумножения.

– Ты не права. Сырокопченая колбаса, спиртное, фрукты вперемешку с овощами, майонез в салатах – все это не что иное, как вредные привычки. А ведь ты знаешь, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу.

– А че ж ты вчера, Колян, про это забыл?! – с издевкой поинтересовалась Жанна, упершись рукой в бок. Другой она продолжала помешивать кашу, явно уже не имевшую ничего общего со здоровым питанием.

– К сожалению, – вздохнул Николай Николаевич и скрючился, как будто его пронизала острая боль.

– Че ты корчишься? – возмутилась Мельникова. – Ну вот че ты корчишься?

– Я не корчусь, – еле выдохнул тот и с трудом выпрямился. – Мне кажется, у меня аппэндицит.

– У тебя, Колян, не аппэндицит, – передразнила его Жанна, – у тебя уже старческое слабоумие. Понимаешь? Сла-бо-у-ми-е. Повторить?

Мельников промолчал.

– Сколько можно, Коля?! – всплеснула руками Жанка. – Ну сколько можно? Ты же не дэбил? Ну а раз не дэбил, то как я тебе говорю, так и делай! Иначе – вали к своим родственникам, пусть они из-под тебя, – Мельникова на секунду запнулась, подыскивая нужное выражение, чтобы побольнее задеть мужа, и выпалила: – Продукты твоей здоровой жизнедеятельности выносят. Вот так вот берут… – Она схватила кастрюлю с пригоревшей кашей, – и выносят! Смотри! – Жанна швырнула ее в мусорное ведро. – Говно, а не кастрюля. Все пригорает, – попутно прокомментировала она свой поступок и включила электрический чайник. – Это тоже говно!

– Ну так возьми и его выкини. Не ты ж его покупала.

– Я бы такое дерьмо никогда не купила!

Последняя фраза окончательно вывела Мельникова, всегда покупавшего, как он считал, самое качественное, а потому самое дорогое, из равновесия. Он медленно поднялся с табурета, подошел к жене и тихо, зато невероятно четко, произнес:

– Я к тебе не навязывался. Силком замуж не тянул. Не хочешь со мной жить, не живи. Но оскорблять и унижать меня в моем собственном доме я не позволю. Не позволю!

– Че? – Жанна сделала вид, что недослышала.

– Не че, а что, – так же тихо произнес Николай Николаевич.

– Ты че, Коля, – Жанна изменилась в лице, – угрожать мне вздумал?

– Я никому не угрожаю. – Мельников переступил с ноги на ногу. – Я просто требую уважения к себе.

– Ах, уважения к себе?! – распалилась Жанна. – Ну тогда слушай меня внимательно. Значит, блевотину за тобой всю ночь убирать – это не уважение? Пипирку твою дергать каждый вечер, чтоб хоть как-то тебе было приятно – и это не уважение? По первому зову нестись – тоже? А че ж тогда, Коля, у тебя уважение? Когда твоя жена тебя всю жизнь попрекала, что денег мало приносишь? Когда твои собственные дети к нам на свадьбу не пришли? Когда до сих пор из отца тянут? Это уважение?! – Жанна перевела дух, а потом медленно проговорила: – Тогда хреначь, Колян, в свою Дмитровку, а обо мне забудь. Я баба молодая, жизнь еще устрою. И унижать себя не позволю. Не один ты у нас гордый. Понял?

Мельников стоял молча.

– Я не слышала, – грозно напомнила Жанка и смерила мужа взглядом с ног до головы. – Ты понял?

– Я понял, – очень спокойно ответил Николай Николаевич. – Я понял, что женился на женщине, которую не люблю. Я просто запутался. Мне всегда казалось, что в тебе очень много наносного, но я был уверен – внутри-то ты настоящая. А ты так…

– Как? – с презрением спросила Жанна.

– Так… – Мельников собрался с духом и выговорил: – Дешевка.

– Сука ты, Коля, – только и вымолвила Жанна, а потом плюнула в лицо мужу и завизжала: – Ненавижу тебя! Всеми фибрами души ненавижу. Утром на тебя смотрю – и ненавижу. Как ты ешь, ненавижу. Всего тебя ненавижу…

– Спасибо за честность, – через силу усмехнулся Николай Николаевич и, не вытерев лица, ушел в комнату, куда еще какое-то время доносились Жаннины проклятия и ругательства. Когда же та успокоилась, Мельников подошел к окну и внимательно посмотрел вниз: выброситься? Один шаг – и все. Все равно в такой жизни нет смысла. «В такой – нет, – резонно заметил Николай Николаевич. – Но ведь другую-то никто не отменял! Просто жить надо так, как хочется. И с кем хочется. По-честному надо жить. Для себя». «По-честному» получалось одному, и Мельников практически согласился с собой в том, что следующий шаг должен стать решительным. Надо просто взять и сказать Жанне: «Хватит».

– Хватит, – произнес вслух Николай Николаевич и прислушался: в этом его «хватит» не было никакой убежденности. – Хватит, – уже потверже повторил Мельников, а потом еще несколько раз, пока сам не поверил в то, что хватит. Преисполненный решимости, он собрался выйти в гостиную, к Жанне, чтобы, не откладывая в долгий ящик, сказать ей все. Но не успел, потому что та предстала перед ним с тарелкой дымящейся каши в руках:

– На вот. Твоя жижка. Ешь.

– Я не буду, – гордо отказался Николай Николаевич и отвернулся от жены.

– Хватит крыситься, Коля! Побазарили – и хватит. Ты – мне, я – тебе. Сам виноват, не надо было доводить меня до белого каления. Я ж женщина страстная, – пропела Жанна, подлизываясь: – В сердцах че только не скажу. Ты, между прочим, тоже не лучше! Я тебя дешевкой не называла.

Мельникову все, что говорила жена, показалось полным безумием. Плюнуть в лицо, визжать, проклинать, по ее мнению, даже в сравнение не шло с тем, как ее оскорбили: «Дешевка».

– Дешевка и есть, – повторил Николай Николаевич, откуда только силы взялись.

– Ну и ладно, – защебетала Жанка. – Дешевка так дешевка. Зато верная и надежная. Куда ты без меня, Коля?