Война не Мир - Юля Панькова

― Обнаружено 80 захоронений продуктов, ― сказала диктор и перешла к обзору театральной недели.

Вернулся с Байкала главный, загорелый. Отдыхающие проходили в тайге курс молодого бойца ― входит в стоимость путевки.

К арт-диретору приставили наставницу из крутого глянца. Издательская жизнь Москвы похожа на Нарцисса и озеро. Только влюбляется не он сам, а отражение. Каждый журнал покрупнее имел своего спутника помельче, иногда не одного, а нескольких. Основная причина понятна ― разделение предметов народного потребления на эксклюзив и масс-маркет. Кто-то должен покупать дорогие товары, а кто-то дешевые. Соответственно, кто-то должен все это рекламировать. Но мерс, как средство от депрессии, с негрустином на одной полосе с-ть не сядет. Не поймут. Поэтому для мерса нужен свой журнал, а для негрустина такой же, но подешевле.

Наставница из глянца (дизайнер) должна была научить нашего арт-директора верстать. Наставница спускалась к нам из своей редакции и терпеливо учила. Через две недели безуспешных занятий нам прислали еще более крутого верстака, чтобы он просто сделал за нашего арта макет.

Журнал, по-моему, стал еще хуже. Раньше он походил на старую Крестьянку, с новым макетом стал походить на новую ПТУшницу.

Но я не разбираюсь в дизайне.

Пришло какое-то поветрие экспериментировать с форматом книг и журналов. Типографии терпели убытки, потому что под давлением моды срочно переходили от условного А4 на размер «мини-покет» и загадочный F33. Пока о нем только ходили слухи. Издательский мир спорил, похож ли F33 больше на французский батон или кирпич. Кто-то говорил, что это детская книжка «мишка» с прорезиненной обложкой, чтобы было удобно читать журналы под душем. Спорили, кто первым таким выйдет.

Эротический издатель тоже решила сменить лицо журнала. Она подбивала меня уволить дизайнера, доказывала, что он делает «кошмар» и «стыдобищу».

― Все над нами смеются.

― Кто? ― спрашивала я.

Издатель тушевалась. Через полчаса вскрикивала:

― Петра Новик!

(Ник популярной дизайнерши времен отдыха олл инклюдид в Турции).

― А! Так она сейчас без работы, ― говорила я и утыкалась в статьи.

Петра таки нас достала.

Когда до 14-го февраля оставалось меньше, чем три недели, она позвонила и пригласила меня в ресторан.

― Тут, не далеко, выходи из редакции и сразу направо, за магазином лифчиков увидишь. Мы тут сидим.

Я надела пальто и вышла. На улице пробрасывал снег. Он делал городские сумерки тихими и сухими.

За столиком меня ждали издатель и Петра. Они смотрели так, словно я должна была принести какие-то нервные новости. Странно, что надо было не дойти до редакции два шага и встречаться именно здесь.

― Лопухова, ты как всегда, с новой прической, ― издатель начала нервничать первой, ― где волосы-то, Лопухова, а? Что делать-то будем?

― Ты имеешь в виду дизайн? Я с этой головой уже год.

― Да какой дизайн, ты очнись, ― издатель засмеялась и толкнула в бок Петру, ― дизайн. Вот так и знала, что с тебя никакой помощи. Ты скажи, название будем менять?

Я не въехала.

― Эротику запретили?

В разговор вклинилась Петра:

― Напрочь! ― рубанув дизайнерской легкой рукой, она свалила под стол уксус и масло.

Я на всякий случай поставила ноги на планку стула, чтобы не испортить ботинки, а издатель стала путано объяснять, что ее парень, наш второй издатель ― дерьмо. Эротику не запретили, но делиться она с ним не хочет. Его надо грамотно выжать. Она уже пыталась, но он полтинничек просит прислать ― за моральный ущерб. Выход один ― поменять название, типа такого журнала не было, а тот, что есть ― совсем новый. А парень, который придумал эротику в войну, вообще не при чем.

― Да что он сделал не так? ― воскликнула я, ― зачем его выжимать?

― Да он вообще, посмотри на него, с ним же уже никто не хочет работать! Я прям даже не хотела идти в редакцию, я, как увижу его, трясет! Все, как только слышат его фамилию…

― Кто? ― по привычке спросила я.

Издатель посмотрела в окно.

― Да все.

Я прикинула ситуацию.

― Что ты от меня хочешь? ― спросила я.

― Ты со мной или с ним?

Я кинула взгляд на Петру. Она смотрела в окно. Мой бойфренд говорил, что никогда не делает рассеянный вид, когда хочет скрыть, что ему интересно. Кажется, она тоже ждала моего ответа.

― Я с редакцией, ― сказала я, поднялась и на всякий спросила, ― чья идея?

― Журнала? Моя! ― усмехнулась издатель, ― ты мне звякни, если он там. Все его ненавидят.

Насчет идеи журнала она врала. Это была не ее идея.

Насколько я в курсе, даже милиция воротит нос от семейных разборок. Но когда человек говорит «все ненавидят», для меня это жуткий признак. Ненавидеть все могут фашиста в деревне. После того, как ее сожгут. И то найдется всепрощающая душа. Значит, «все» по любому брехня.

― Чья идея? ― спросила я, как только увидела ее парня. Он понуро сидел на диване и пытался подключиться к Интернету через мобильный.

― Ну как ты думаешь? ― не то спросил, не то слегка пожаловался он.

― Твоя.

Я перезвонила издателю и сказала, чтобы не приходила. Типа здесь он, и все страшно.

― Ой, Лопухова, ты там давай держись, если что, мы поможем! ― она засмеялась, типа поставила смайл после неприличной просьбы.

Мы проговорили с ее парнем какое-то время. Я напомнила про съемку в редакции и еще разную мелочь и спросила, хочет ли он, чтобы его идея загнулась. Он ответил, что ему все равно. Просто обидно.

― Пусть она не думает, что я буду как-то там вставлять палки или тащить сюда ребят. У меня таких идей, как эта… Ну, еще будут.

На середине разговора в кабинет ворвалась издатель. За ней следом неслись ее муж, пара водил и еще какие-то буйволы.

Я сразу подумала, что нам копец, и никаких идей больше никогда не родится. Но ничего, больше криков не было. Хватание за грудки не считается, в особо нервной ситуации это даже особая этика.

Парень отчалил с нашего горизонта, и названия журнала нам менять не пришлось.

― Ты смотри, какой падаль, соточку он хотел! ― от радости победы издатель слегка заговаривалась, ― ты только людям ничего не говори, пусть не волнуются. Да, кстати, ты выбрала себе туфли из тех шмоток, что мы снимали? По-моему, там не было твоего размера…

Я вышла из кабинета, редакция сидела, как будто на ее глазах произошел взрыв Хиросимы. И очередь за Нагасаки.

Трудно быть подчиненным. А туфли на каблуках в военное время я не ношу, даже халявные.

Хорошо, подумала я, что в другой редакции я могу почувствовать себя еще подчиненней.

― Слышала? ― спросила с утра фоторедактор. Она уже привыкла, что я нормальный человек, и со мной теперь можно поговорить о новостях, ― шпион повесился.

Я плеснула немного кофе себе на джинсы. Она протянула салфетку.

― Как повесился? Какой шпион?

― Да хэ их сейчас разберешь. Вроде, бывший. Дня три назад пришел домой и, кажется, по пьяни. Вчера нашли. За бывшими же следят…

― Фотка есть? ― спросила я.

― Издеваешься? Какая фотка?

Меня это не успокоило.

― Я домой, ― заявила я и покидала все, что попало под руку в сумку.

― За фиг?

― Свидание. Личная жизнь.

― А мой сосед по даче свою собаку убил, ― как бы нехотя сказала она мне вслед.

Я зацепила с вешалки курточку и вынеслась из редакции. По дороге на светофоре я сообразила, что телефона Ренаты у меня нет.

Домой я доехала в глубоком стопоре. По дороге Рената представлялась мне то последней надеждой, то первым врагом одуревшего человечества, то персональным глюком давно не спавшего журналиста. Но самое ужасное ― что-то заставляло меня бояться. За нее, за себя или за всю планету ― не знаю. Какая-то часть моих замутненных мозгов, наверное, начала проясняться.

Три дня назад я могла бы помочь человеку, с которым пьянствовала в кафе, но он показался мне повернутым брехуном. По идее все, что он говорил, было бред, и я даже не знала, был ли он тем самым шпионом, который повесился. Я не знала ничего, но, если бы я поверила ему хоть на момент…

Сруливая с кольца, я боялась опоздать ― правда, куда именно, я пока еще не представляла. Возможно, мое сознание, правда, замутнено. Я никогда не очищала его накопленным опытом мудростей, оно не прозрачно, и теперь я не в состоянии отличить правду от глюка и хорошее от плохого, как дальтоник светофорный сигнал. Вокруг меня происходят вещи, которых не должно быть в реальности, но при попытке определиться в ряду и выстроить значимости, в моей голове случается сбой. Три дня назад я могла помочь человеку. 6 лет назад я могла бы отправить письмо. Год за годом я могла бы публиковать интервью. Но все, что я делала ― верила, что человечеству нужен полный и беспробудный глянец.

Итого, год за годом я жила с ощущением того, что прав кто-то еще, но не я.

Общее сознание, как давно говорил мне художник, ― чистое, и потому там все понятно и просто. Нужно только немного равняться. Каждый может проверить и скоррелировать твою адекватность, подсказать, куда двигать, и, если попросишь, подтвердить: да, шпион повесился. Почему? Хм. Наверное, предал родину. Да, какой-то производитель колбасы валял дурака и закапывал свою продукцию за Можайском. Должно быть, он хотел уйти от налогов. Да, издатель вывела на чистую воду подонка, который просил соточку за свою же идею. Но это случилось просто потому, что его все ненавидят.