Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин

Таким образом, была программа, были люди, была идея, но не было денег на ее воплощение.

Тут вновь объявился генерал Алексеев, который через союзного корниловцам Милюкова попытался потревожить основных «спонсоров» движения из «Совещания общественных деятелей», где кадеты играли заметную роль. Он направил письмо Вышнеградскому, Путилову и прочим банкирам: «Семьи заключенных офицеров начинают голодать. Для спасения их нужно собрать и дать комитету Союза офицеров до 300 тыс. рублей. Я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голодание семьи тех, с которыми они были связаны общностью идеи и подготовки».

«Спонсоры» без всякого энтузиазма отнеслись к воззваниям тряхнуть мошной. В успех дела они уже не верили. Зато появился непотопляемый прапорщик Завойко, поставивший «рэкет» на поток. С его подачи и от имени Корнилова к различным финансистам стали являться непонятные личности, требовавшие «пожертвования» ради «спасения России», предъявляя якобы подлинные письма плененного Главковерха. Следует заметить, что не исключено, что некоторые из них были подлинными. Корнилов по-детски продолжал доверять явному авантюристу Завойко и вполне мог подмахнуть некоторые сомнительные воззвания (известны 12 писем за его подписью у прапорщика). Еще Милюков отмечал в нем «детскую доверчивость к людям, умевшим ему польстить». В любом случае в Быхов уже стали поступать жалобы на вымогательство.

Зато был результат: в конце октября из Москвы доставили первый «транш» — около 40 тысяч рублей.

Обрадованный Корнилов поручил несостоявшемуся «министру финансов» Завойко создать единую центральную кассу в Новочеркасске, особый комитет и контроль для распоряжения собираемыми деньгами и наблюдения за их использованием. Тот распорядился ими как надо — к декабрю в Новочеркасске в кассе Добровольческой армии было пусто.

Отметим, вроде как святое Белое (не даром был выбран именно этот цвет) дело начиналось с финансовых махинаций, откровенного мошенничества и спекуляций. Именно мздоимство и казнокрадство его и провалят спустя всего лишь три года.

ГРАБЛИ КЕРЕНСКОГО

Слово, данное Духонину, сохраняло свою силу вплоть до большевистского переворота в Петрограде. Никто не сомневался, что заключение в Быхове — это не конец, а всего лишь начало борьбы. Все ожидали скорого освобождения с тем, чтобы вновь взяться за оружие, но уже действуя наверняка, без интеллигентского слюнтяйства. Либо освобождения извне, либо возможности для «самоосвобождения».

Однако боеспособных и особенно надежных сил в тогдашней армии практически не было. На фронте реально можно было надеяться лишь на пять сотен шашек верного Текинского полка да на Корниловский ударный полк. Капля в море. Тайные офицерские организации были разрозненны и не имели никакой материальной базы для серьезного выступления, что как раз и показали августовские события. Раздробленное офицерство само металось между массой политических течений, не ведая, к какому берегу прибиться.

Оставалось лишь казачество, вечный оплот когда-то самодержавия, а ныне российской государственности. И его главная сила — Область Войска Донского, руководство которой заняло принципиальную позицию поддержки в ходе выступления Корнилова.

К тому же Дон — это хлеб и уголь, металлургия и коневодство, крупнейший на тот момент российский порт Ростов-на-Дону, 4 млн жителей — экономическая и военная база для любого вооруженного противостояния.

Так, по крайней мере, это виделось из Быхова, откуда была налажена постоянная переписка с Новочеркасском. Поручик Михаил Левитов, якобы переведенный в запасной полк в Пензу, в качестве курьера постоянно катался по маршруту Быхов — Новочеркасск. Все надежды затворников были связаны с Доном как будущим оплотом корниловцев. На это рассчитывал и генерал Алексеев, договариваясь с атаманом о переезде своей тайной организации в Новочеркасск для «сбора сил на борьбу».

Однако все было далеко не так гладко. Это понимал в первую очередь сам Каледин.

Избранный 19 июня атаманом, первым после замены этой процедуры Петром I в 1709 году на назначение из столицы, генерал Каледин не постеснялся проявить свою позицию поддержки Корнилова, а Большой Круг отстоял его в конфликте с Керенским. Сам атаман 6 сентября в докладе Большому Кругу выступил в защиту Корнилова и твердой власти, утверждая, что «Временное правительство плоть от плоти и кровь от крови Совета», хотя при этом на всякий случай и отрицал свое участие в мятеже. Отрицал не просто так, ибо понимал настроения казачества и видел отрыв казачьей верхушки от фронтовиков. В Донском правительстве были уверены, что держат ситуацию под контролем, хотя на самом деле никакого контроля на Дону уже давно не было. В Донбассе хозяйничали пробольшевистски настроенные угольщики и металлурги, на Маныче сильны позиции были у иногородних-украинцев, в Таганроге, Ростове, Александровск-Грушевске, Юзовке, Макеевке всем верховодили Советы. Внутри самого казачества назрел раскол — верховые станицы, более бедные, явно отрывались от зажиточных низовых, которые поддерживали Новочеркасск. Возвращавшиеся в родные станицы фронтовики были напрочь распропагандированы и не желали связывать свое будущее с «контрреволюционными» генералами в Новочеркасске.

Сам атаман находился в весьма щекотливом положении. Официально он был объявлен «мятежником» с приказом военного министра Верховского его арестовать. Круг взял его под поручительство, но полномочия, а тем более реальная власть Круга были небеспредельны. С Дона его бы традиционно «не выдали», но появляться в столицах он уже не рисковал, ибо знал, что Керенский ждет любой удобной зацепки для ареста атамана.

Как писал Деникин, «Каледин едва ли не трезвее всех смотрел на состояние казачества и отдавал себе ясный отчет в его психологии. Письма его дышали глубоким пессимизмом и предостерегали от иллюзий. Даже на прямой вопрос, даст ли Дон убежище быховским узникам, Каледин ответил хотя и утвердительно, но с оговорками, что взаимоотношения с Временным правительством, положение и настроение в области чрезвычайно сложны и неопределенны».

Понимающий шаткость своего положения атаман пытался дать понять об этом и быховцам, однако у Корнилова, слепо доверявшего, только непонятно по какому принципу, подобранным им самим приближенным, было другое мнение. Как всегда кстати пришлось мнение Завойко, оказавшегося уже в Новочеркасске и писавшего Корнилову: «… Ваше имя громадно, его двигает вперед уже стихия; за ним стоят не отдельные силы или люди, а в полном смысле слова — стихия… Здесь на Дону Ваше имя и значение — бельмо на глазу Богаевскаго (товарищ атамана. — Прим. автора); он полностью забрал в свои руки Каледина и в этом направлении влияет на него; здесь политика по отношению к Вам — двуличная и большая личная ревность. Боятся, что Вы будете наверху, боятся, что Вы не позволите пожить за счет других и т. д.».