В тени славы предков - Игорь Генералов

— Буря расшвыряла нас по морю, как солому. Ивар попросил Вальдамара отдать Ньёрду деву вальхов, но конунг его не послушал. Он привязал деву к скамье и сказал Ньёрду: «Коли ты пришёл за ней, то забери её сам!» Эгир разорвал верёвку и уволок деву в море. После этого буря закончилась. Велика удача Вальдамара, и боги говорят с ним на равных. Так-то! Я сложу об этом вису, я уже пообещал это конунгу.

Об удачном походе говорили много и везде в фюльке Олава. Сам ярл одно и то же слышал от разных людей. Олав, тоже хмельной, тискал за плечи сыновей: молодцы! Владимир начинал привыкать, что его «равенство с богами» стало легендой, и свеи смотрели на него с уважительной опаской. Легко привыкающий к женщинам и легко отвыкающий от них, он уже забыл Берноду, и когда говорили о буре, заставшей их по пути к англам, сам подтверждал сказку о том, что бросил Эгиру вызов.

Добрыня, встретивший с похода сыновца, едва узнал его: во всей стати, в твёрдой походке чувствовалась уверенность поверившего в себя воина. Взгляд стал твёрже и тяжелее, вряд ли он теперь позволит кому бы то ни было указывать себе. И всё же Добрыня гордился племянником: чего хотел достигнуть в походе, того и достиг, пряча в бороде улыбку, смотрел в сторону князя, ловя себя на мысли, что, любуясь им, любуется собой, будто мастер, выковавший добрый меч. Владимир, отодвинувшись от еды и распрямившись на лавке, смотрел, как раздвигают в стороны нижние столы, выдвигают на их место скамью. Принесли арфу. На скамью мягко, как ловкая кошка, села дева лет четырнадцати, склонила светлую голову с шитым жемчугом очельем[178], скрыв узкие плечи золотыми волнами волос.

Шум пира постепенно затих, едва тонкие девичьи пальцы коснулись струн арфы. Высокий мелодичный голос потёк по палате, окутанной запахом жареной дичины и факельным и свечным дымом. Владимир, подавшись вперёд, рассматривал девушку.

— Будто лебедь! — вырвалось у него. — Кто она? — спросил, пихнув локтем сидевшего рядом Ивара.

— Бергтора, сестра моя.

— Ты мне не сказывал.

— Да ты видел её, просто пока мы были в походе, она подросла, — ответил Ивар и, будто только поняв, о чём речь, развернулся к Владимиру: — А ты чего вдруг спрашиваешь, конунг?

Князь не успел ответить. Песня закончилась. Олав тяжело поднялся со своего места с большим турьим окованным серебром рогом в руках.

— Я желаю, чтобы из этого рога выпили все, кто сидит за моим столом, — молвил он, — ибо пьём мы за счастливое возвращение моих сыновей и конунга Вальдамара, любимого богами. Я рад, что Вальдамар мой гость, и клянусь единственным глазом Одина, что сделаю всё, чтобы конунг набрал людей для того, чтобы забрать стол у своего брата. Всё, что я о тебе знаю, Вальдамар, говорит о том, что ты достойный человек, а значит, брат твой не достоин править в Гардарики. За тебя и моих сыновей!

— Спасибо, ярл! — поблагодарил за здравицу Владимир. Принимая рог, покосился в сторону Бергторы, но её уже не было на месте. Шумно выдохнув, передав рог Добрыне и вытерев рукавом усы, произнёс вслух:

— Моя будет!

В этот раз Олаву-ярл не поехал на Йоль к Эйрику-конунгу, послав вместо себя Ивара как старшего сына. Решено было брать воинов на большом тинге, что состоится в начале сеченя. Как пояснил Олав, там конунг уже не сможет решать за всех.

Конец сеченя на Руси задувает злыми ветрами, в Свитьоде он снежен и мягок. Укрывшись от посторонних глаз под хвойными лапами высокой пушистой ели, Владимир с Бергторой стояли, обнявшись. Девчонка, сняв заснеженные и взмокшие рукавицы (по дороге дурачились, играя в снежки), грела руки у князя за пазухой, по-женски жаловалась:

— Уедешь на тинг, возьмёшь воинов и пропадёшь в море. Я одна останусь, буду часами смотреть на окоём, ожидая твой драккар.

Владимир, для удобства облокотившись на серый ствол, прижимал Бергтору к груди, успокаивал:

— Я возьму тебя с собою, как обещал. Твой отец не будет против.

— Как же, тебя ведь боги любят! Давеча Гудмунд-ярл ко мне свататься хотел, но как прознал, что через тебя переступить придётся, так передумал. Говорят, что брат у Гудмунда берсерк, и вместе они затевают какую-то пакость.

— Я вызову Гудмунда на хольмганг, а если понадобится, то и его брата.

— Ты смелый, — Олавдоттир[179] зарылась лицом в мягкий ворот Владимирова опашня. — Всё равно мне будет скучно без тебя, пока ты на тинге.

Мягкий сугробный скок коней по зимнику прервал их беседу. Хвост с Кальвом верхами, ведя на поводу заводного коня, проскакали мимо, остановились в ста саженях. Князь догадался, что его ищут, но вышел, только когда Кальв протрубил в рог.

— Все ушли уже, ехать пора, не то не догоним, — пояснил Олавсон и, посмотрев в сторону ели, сказал: — Ты что, сестру заморозить решил? Бергтора, вылезай! Не знает будто никто! — И снова, обращаясь к Владимиру, добавил: — Вы поезжайте с Ульвхалли, а я тут разберусь. Хоть отец и знает про вас, но приличествовать надо.

Поезд догнали к полудню, через несколько часов их нагнал Кальв. Олав полдня провёл в розвальнях, изводя всех ворчанием про старые раны, которые болят к непогоде. Ярл оказался прав, и двухдневная метель задержала их в пути. К жертвоприношению и началу тинга они не успели, но это не было главным.

Многолюдством своим Упсала напоминала врямя Йоля, только не было того весёлого предпраздничного настроения. На тинг съехались вятшие мужи с Фолкланда, Вестманланда, Эдмарда и Свеаланда. Попадались ярлы Гаутланда и Смоланда — этих в такую даль на тинг привели серьёзные споры. Собирались у камня Дюггви, по легенде, поставленного первым упсальским конунгом, носившего это имя, но сами упландцы называли его камнем Одина. Приезжие держались кучками, враги окидывали друг друга враждебными взглядами, друзья степенно общались. Хмельное во время тинга пить запрещалось, ибо, хоть и был объявлен конунгов мир, во хмелю споры могли решиться прежде решения Эйрика, и совсем не мирно.

Как и на Руси, государь решал лишь крупные тяжбы и споры между ярлами. На тинг выносились земельные распри, споры о ловах, обвинения в краже женщин, рабов, скота, обвинения в убийстве. Зрителям, которые не имели своего интереса, здесь было скучно. Главным развлечением были поединки-хольмганги, которых ждали с нетерпением.

Ярл Олав был среди старейшин, помогавших Эйрику принимать решения. Владимир слушал, как выступают свидетели, как до хрипоты ругаются спорщики, сравнивал Правду свеев с новгородской и находил много похожего: так же обрекали на изгнание убийц, от которых отрекались родичи, так же привлекали к ответу старшего в роду, если род от убийцы не отказывался, так же делили пахотные земли, угодья для ловов. На четвёртый день, из уважения к Олаву, конунг объявил о сборе воинов для похода на Русь с Вальдамаром. Многие здесь ещё не слышали о чудесах, происходивших в походе Вальдамара, Ивара и Кальва. Старейшины по очереди слушали свидетелей, предварительно взяв клятву о том, что те не будут ничего домысливать при рассказе. Сам Олав помянул доблестного князя Свентицлейва, сыном которого Вальдамар являлся, отметив, что немало чести придётся тем, кто пойдёт на Русь за молодым конунгом. Вятшие покачивали головами, соглашаясь. Лишь тот самый Гудмунд, по прозвищу Лемминг, что хотел свататься к Бергторе, сказал:

— Не слишком ли мы доверяем венду, которого едва знаем?

— Иди к камню и скажи громче, Гудмунд! — хрипло и громко крикнул Олав. Гудмунд не двинулся с места, несмотря на десятки пар устремлённых на него глаз.

— Я ничего против не имею, — оправдался он, — просто у меня людей нет для похода.

Вокруг засмеялись, кое-кто пошутил:

— Язык твой вперёд смелости идёт. Лучше бы меч точил вместо него!

К Владимиру подходили, уточняли время и условия похода. Тот обещал, считал, прикидывал, как будет расплачиваться: надежда только на Ярополкову казну да на купцов, что по заёмным грамотам дадут серебро, ибо разорять свою землю он не собирался.

Тот день запомнился ещё и хольмгангом. Ярл из Смоланда, по имени Сони, обвинил гаутского ярла Агни в том, что тот охотится в лесах Смоланда. Агни, в свою очередь, обвинил Сони в том, что его бонды распахивают земли, принадлежащие гаутам. При этом оба уличали друг друга во лжи. В Свитьоде смоландцев всегда считали дремучими и дикими, никто не видел, чтобы они ходили в морские походы, поэтому сначала многие были на стороне Агни. Свидетели обеих сторон убедительно рассказывали о шкодах обоих ярлов. Дело было сложное, и Эйрик долго советовался со своими вятшими, потом изрёк:

— У смоландцев среди их гор и каменистой земли мало, где можно сажать хлеб и пасти скотину. Поэтому, Агни, я предлагаю тебе назначить хорошую цену за землю, но такую, которую Сони может заплатить и которую одобрят на тинге. Но так как вы обзываете друг друга лжецами, то я призываю вас решить спор в поединке. Если победит Агни, то может назначать цену, если победит Сони, то гауты и вправду охотились в Смоланде и земля безвозмездно останется за ними.