Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

"Шестерка" стояла у гостиничного входа, пустая.

- Два товарища вошли передо мной, - сказал я открывшему стеклянные створки дверей заспанному портье. - Куда они пошли? Я с ними разминулся...

- У вас есть удостоверение?

Я вытащил из кармана пиджака, прикрыв цепную опояску полой пальто, таможенную ксиву с гербом.

- Понятно, - сказал портье. - Извините, порядок есть порядок... Товарищи поднялись на лифте.

- А-а-а... спасибо, - сказал я.

На алюминиевом косяке раздвижных дверей лифта индикатор этажей высвечивал квадратик с цифрой "8". Поехали на мой этаж?

- Придется догонять, - сказал я портье.

Он устало улыбнулся, накинул на ручки входной двери крюк и поволокся за квадратную колонну к стойке оформления гостей, где стояли диваны.

Вторая кабина оказалась, слава Богу, выключенной на ночь.

Чего они ринулись наверх, в номер? Зевнули, пока я кружил вокруг гостиницы и паркинга? Но портье мог сказать, что я не входил. Однако, судя по его реакции на мое появление, его ни о чем не спрашивали. Значит, выходит, все-таки видели, как я пошел в сторону входа в ресторан с улицы, и решили, что я возвращаюсь в номер кружным путем, через ресторан, бар и дальше по запасной лестнице?

В принципе, логика в их действиях просматривалась. Они не следили за мной. Они меня охраняли. Чтобы я не стал третьим после танцовщицы и Усмана. И, упустив на несколько минут, бросились вверх, куда я, по их мнению, должен был отправиться. Плутание к номеру через черный ход вполне вписывалось в обуявшую меня, по их мнению, дурь кружить и носиться ночью по улицам. Случается, если, скажем, человек перебрал. Почему нет? В любом случае молодцам из вазовской "шестерки" поручали не выяснять причину моих поступков, им поставили другую задачу - охранять. Они и охраняли.

Я снял трубку с телефонного аппарата на стойке портье и набрал номер своей комнаты.

- Да? - ответила Ляззат.

- Меня никто не спрашивает сейчас?

- Кто-то начал постукивать в дверь...

- Скажи, что я в ванной или что-то в этом духе. Сделаешь?

- Минутку! - крикнула она двери. И мне: - Сделаю. Ты где?

- Рядом...

- Минутку, - сказала она теперь мне.

Я положил трубку на место.

В пределах видимости пульт отключения лифта не обнаруживался. Стоило бы и попенять себе, что не высмотрел впрок, прожив практически два дня в этом месте. Вырубив лифт, я выиграл бы до двадцати минут.

Выручила цепь, по которой я планировал спуститься из витражного окна к паркингу, если бы ребята из "шестерки" засели в вестибюле. Она вполне сгодилась замотать металлические ручки стеклянных створок входных дверей гостиницы с улицы. Блокировка получилась непреодолимая, если, конечно, не бить двери многослойного стекла кувалдой. Минут пятнадцать-двадцать, которые займет беготня на улицу кружным путем через черный ход, таким образом, у меня все-таки есть. Времени достаточно. А могут, успокоившись после ответа Ляззат, и засесть в теплом вестибюле...

Вазовская "шестерка", как и прошлый раз, осталась не закрытой, да и ключ зажигания сидел в гнезде. Значит, не засядут, даже если и вознамерятся, сначала пойдут закрывать машину... И немедленно подадут сигнал перехвата по городу. Один будет орать в рацию, а другой ринется проверять мое наличие в номере "на ощупь".

Я перекрестился и бросил "шестерку", минуя первую, со второй скорости вниз по проспекту Республики. Пять минут: я проскочил под аркой в виде скрещенных сабель, мост через Ишим и мимо гранитных пантер. Семь минут: слева промелькнуло помпезное шатровое здание и справа какой-то мемориал, обставленный саженцами. Десять минут: появился указатель "Международный аэропорт" с направляющей стрелкой. Шестнадцать минут: возникли огни диспетчерской башни. Восемнадцать: появились вытянутые чередой, освещенные, как у лайнера в ночном море, окна аэровокзала. Двадцать минут: вазовская "шестерка" втиснута между двумя "Волгами" в жидковатом ряду машин на автостоянке перед входом с надписью "Вылет".

Приоткрыв дверь, согнувшись, я вывалился из-за руля на снег и, всматриваясь в темноту, несколько долгих минут, полз, выжидая и прислушиваясь, за прикрытием из автомобилей. Я опасался, что меня заметят сверху, с башни, где обычно, помимо авиационных диспетчеров, в международных аэропортах сидят и полицейские посты наблюдения за территорией. Идеальным решением было бы найти машину, в которой не включена противоугонная блокировка и сигнализация, а багажник поддастся отмычке из карманного набора "дюжина в одном" - подобия швейцарского ножа с инструментами на непредвиденные обстоятельства.

Нашелся кособоко и торопливо припаркованный старый "Додж-Рамчарджер-150 AW". Индикатор противоугонки в кабине не мигал. Для этой рухляди - две двери и крытый кузов за сиденьями водителя и пассажира на противоугонку и я бы не потратился. Замок задней подъемной створки кузова щелкнул, едва я ковырнул его отверткой.

Внутри американский внедорожник, предназначенный для деревни или войны, промерз, как холодильник. Но пол устилало ковровое покрытие. Как сказал бы Олег, просто класс.

Владелец, я приметил, отапливался привинченной под панелью приборов печкой от "Москвича" или какой другой российской легковушки. Отопление я тут же включил, пусть он подумает, что забыл выключить, и лег на полу кузова, поплотнее прижавшись сзади к спинке сиденья. И опять подумал: Господи, во что превратится моя одежка?

Минут через десять, пригревшись, расслабившись, я почти дремал, вяло перебирая в памяти события дня. Вне сомнения, удачнейшим оказалась вербовка Притулина.

Я принялся подсчитывать, сколько русских однополчан встретил с тех пор, когда снял гимнастерку с капральской нашивкой, которые в Легионе "не даются, а выслуживаются"?

Беспутные монахи "военного монастыря". Определение Николая Бахтина, профессора Бирмингемского университета, бывшего унтера-легионера. Были и князья, Юрий Курнин, например. Были воры, у которых вместо имен кликухи. Были отчаявшиеся, дезертиры, бродяги, сбежавшие военные и торговые моряки, невозвращенцы, убийцы, солдаты и офицеры Советской Армии, брошенные на произвол судьбы в Конго при Лумумбе, семинарист из Загорска... Непредсказуемый, вольный и опасный люд, который Россия аппаратная десятилетиями исторгала на уничтожение. В войнах, где за одного чужого отдавали десять своих. В лагерях вроде Потьмы. В пьянстве. В бестолковом труде. В нищете. В бараках. В духовной зашоренности. В воровстве всех уровней. Легион, хотя бы и немногих, все же спасал от России. Наемники, которых обуздали и которые позволили себя обуздать, стойкие в бою, службе и товариществе профессионалы... Возможно, конечно, и "Weisse Sklaven" - белые рабы, как говорил мой однополчанин и дружок, Дитер Пфлаум. Но - по вольному выбору. Не мобилизованный сброд, рыхлый и липучий, которым заполняют казармы по воинской повинности. Слово-то какое - повинности!

Я размышлял о том, что скудная жизнь Легиона для русских, в особенности тонко организованных, со сложным и необычным прошлым, таких, как, скажем, Бахтин или Курнин, становилась притягательной, иная казалась бледной, запутанной и пресной. Бахтин об этом так и говорил. Легионерский военный быт был тем и хорош для него, что слагался, видоизменялся и выверялся в деле, исходом боя с подсчитанными по-бухгалтерски результатами. Старые "горшки" второго контракта носили больший "иконостас" наградных колодок, чем штабные офицеры. Буйный, крутой монастырский материал для умелого мастера...

Олег Притулин, даже засаленный нынешним окружением, засветился своим "монастырским" прошлым передо мной только потому, что я тоже был когда-то "монахом". Ворон ворону... На Алексеевских курсах Боткин в числе существенных признаков подлинной или поддельной идентификации человека выделял его прошлый опыт. Тот, который становится неотъемлемой частью личной истории, который обстругал эту личность и инстинктивно, на уровне подсознания проявится в любом занятии - от шиномонтажа до политологии. Даже подавленный или скрываемый, он себя выставит в решающую минуту. "Legio Patria Nostra" - "Легион наша родина", и ты всегда будешь уважать поверженного врага, не бросишь раненого или погибшего товарища, не позволишь завладеть твоим оружием.

Мне кажется, я понял, как смогу использовать брата милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях эффективным образом... Жалкое, в общем-то, приобретение, в моем возрасте, возрасте потерь. Когда чаще хоронишь, чем знакомишься с новыми людьми.

Пробудил меня хруст снега. Человек приоткрыл дверь "Доджа-Рамчарджера" и пока, прикрывшись ею, справлял малую нужду, в машину нанесло холода и снегу. Видимо, начиналась метель.

Отопитель все-таки подсадил аккумулятор, который едва провернул двигатель.

- Идиотка, - сказал водитель, - сто раз говорил ей...

Он не стал прогревать мотор. Машина туповато набирала скорость. Я услышал попискивание набора номера на мобильнике. Водитель сказал в телефон: