Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Эйтингон, недовольно, вздохнул:

– У Стэнли хорошее чутье. Не нравится мне мальчишка, кем бы он ни был… – Наум Исаакович велел:

– При свидании с фон Рабе передашь координаты приюта. Попросишь найти кого-нибудь из поумовцев, в войсках. Они все на содержании у фашистов, – брезгливо добавил разведчик: «Стэнли заведет американца в приют, начнется артиллерийский обстрел. Убьем двух зайцев одним камнем, – весело добавил Эйтингон, – Стэнли нам рисковать не след. Он, как и Паук, работает на будущее».

Они предполагали, что фон Рабе не откажет в помощи. В конце концов, Петр поставлял отличные, хоть и насквозь лживые сведения.

Сняв пальто и пиджак, Воронов бросил одежду на лавку. Самолет разворачивался, под крылом блеснула синяя вода моря. Как и просил Эйтингон, они отошли на полусотню километров от Барселоны. Распогодилось, сверкало солнце, самолет сбросил скорость. Они были на высоте в три тысячи метров.

Засучив рукава белоснежной рубашки, Петр взял долото. Крышку ящика прихватили гвоздями. Затрещало дерево, пахнуло нечистотами, Эйтингон поморщился. Связанный человек скорчился на дне. Петр разрезал веревки. Серебрянский потянул рычаг двери, в самолете стало еще холоднее. В фюзеляж ворвался свежий, соленый ветер.

– Нет! – он истошно кричал, хватаясь за ноги Воронова, стоя на коленях. Лицо заливали слезы, он рыдал:

– Я прошу вас, прошу, не убивайте меня, не надо! Я верен товарищу Сталину, я всегда, всегда… – схватив его за воротник пиджака, Эйтингон подтащил мужчину к открытой двери. Бывший агент НКВД во Франции, белоэмигрант, генерал Скоблин, он же Фермер, выл, цепляясь за обшивку самолета. Оторвав руку от пола, Воронов спокойно, один за другим, сломал пальцы. Послышался резкий хруст, крики Скоблина раздирали уши.

– Давай, – кивнул Эйтингон.

Петр толкнул Скоблина вниз, ящик полетел следом. Они проследили за крохотной, черной точкой, удалявшейся от самолета. Серебрянский закрыл дверь: «Еще кофе, или теперь в Барселоне?»

– Петр сварит, – смешливо сказал Наум Исаакович:

– Пока мы за Фермером следили, он устроился гарсоном, на бульваре Сен-Жермен. У Петра теперь отменный кофе получается… – Эйтингон добавил: «Еще воняет этим мерзавцем».

В крохотном закутке, ожидая, пока закипит вода на электрической плитке, Петр улыбнулся: «Скоро увижу Тонечку». Самолет возвращался на запад, к Барселоне.

Мистер Френч отлично, хоть и с легким акцентом, говорила на испанском языке. Виллем никак не мог вспомнить, где он видел девушку. По имени она не представилась. На военном совете он сидел рядом с журналистами. Услышав, как Виллем сражается с переводом, мистер Френч приблизила губы к его уху:

– Я помогу, товарищ де ла Марк. Вы инженер, артиллерист. Вам надо выступать, а не переводить… – Виллему, отчаянно, хотелось, чтобы она не отнимала губ. Он опять почувствовал запах лаванды:

– У нее кончики пальцев жесткие, как у мадемуазель Аржан. Она шьет, а мистер Френч, на машинке печатает. Надо обязательно взять автографы… – в свете электрических лампочек ее короткие волосы отливали золотом.

Виллем незаметно, смотрел на стройные ноги, в форменных, коричневых брюках. В блиндаже Сарабии было тепло. Сбросив куртку, девушка расстегнула ворот рубашки. Она носила грубый, темный свитер. Шарф мистер Френч кинула на скамью. На белой, нежной шее, где-то сбоку, билась синяя жилка. Виллем велел себе отвести глаза. На военном совете обсуждалась артиллерийская подготовка взятия города. Они решили дождаться возвращения Виллема со снарядами, из Барселоны, и взять высоту Муэла, до основной атаки.

Виллем провел пальцем по карте:

– Муэла находится к западу от города. Если она окажется в наших руках, станет гораздо удобнее обстреливать Теруэль. Мы здесь на равнине, – он, задумчиво, почесал золотисто-рыжие волосы, – в невыгодной позиции. Пушки у нас хорошие, артиллеристы тоже, но снаряды полетят по неудачной траектории… – Тони смотрела на красивый профиль, на длинные ресницы. Она помнила запах пороха и крепкую ладонь. На военных советах говорили на испанском языке, но кузен перешел на французский язык. Тони улыбнулась: «Конечно, ему удобнее». Хемингуэй знал французский, Тони замолчала. Десять лет назад, летом в Банбери, они с кузеном виделись первый раз, если не считать фотографий.

– Он меня не узнал, – поняла Тони, – но узнает, непременно. Я позабочусь. Он похож на тетю Терезу, у нее такие же волосы. А Элиза на отца… – десять лет назад де ла Марки привезли детей в Лондон.

Тони помнила жаркие, казалось, бесконечные каникулы в Банбери.

Ночью гремели грозы, на рассвете траву в парке покрывала роса. Пахло розами и жасмином. «Чайка», скользила по тихой, зеленой воде реки.

Отец навещал замок на выходных, с тетей Юджинией и де ла Марками. Они привозили и дядю Джованни. Остальное время дети проводили одни, под присмотром слуг.

Тони закрыла глаза:

– Виллему пятнадцать исполнилось. Они со Стивеном дружили. «Чайку» тянули, на лошадях. Лаура им помогала, она на год младше… – мальчики ставили палатки в лесу, разжигали костер, брат играл на гитаре. Тони пекла картошку в золе, научившись этому в скаутской группе:

– Маленький Джон с Питером все время проводил, они ровесники… – Тони, неслышно, вздохнула: «Теперь мы по разные стороны фронта. Хорошо, что Виллем здесь. Впрочем, он бы никогда не стал фашистом. Он благородный человек, как его родители… – взрослые приезжали в Банбери на лимузине тети Юджинии. Герцог водил мальчиков на ночную рыбалку, возился с ними в гараже, учил ездить верхом. В Банбери, по старой памяти, остались отличные конюшни. Осенью герцог выбирался с Маленьким Джоном и Тони на охоту.

– Стивен смеялся… – Тони слушала красивый, низкий голос кузена, – смеялся, что у нас давно автомобили, самолеты, подводные лодки, а в Банбери до сих пор держат арабских скакунов. Потомков лошадей, купленных в прошлом веке. Виллем хорошо в седле держится, я помню… – по воскресеньям де ла Марки, и Джованни с Лаурой ездили к мессе, в Ораторию, в Оксфорде. Тони с братом попросили разрешения у отца присоединиться к де ла Маркам. Герцог кивнул:

– Посмотрите город, чаю выпьете. Мы в Кембридже учились, и будем учиться, но там тоже красиво.

Тони слышала убаюкивающую, спокойную латынь мессы, вдыхала запах ладана:

– Виллему важно обвенчаться, – она поняла, что краснеет, – я в Бога не верю, но, конечно, соглашусь. О чем я, – спохватилась Тони, – я хотела поехать в Москву, для книги. Я даже не знаю, нравлюсь ему, или нет… – Виллем замолчал. Серые глаза тоскливо смотрели на Тони, он отвернулся. Сарабия заговорил о диспозиции для пехоты, при атаке на холм:

– Нравлюсь… – Тони разозлилась:

– Наплевать. Книгу я напишу, отправимся с Виллемом в Россию. Получим визы, как туристы. Я стану баронессой де ла Марк, никаких подозрений мы не вызовем. Вернемся в Мон-Сен-Мартен, дети родятся. В первый раз в жизни я такое чувствую… – Тони скрыла вздох:

– Я не хочу от него отказываться. И не буду.

Она решила ничего не говорить Виллему о фотографиях. По мнению Тони, фон Рабе давно о ней забыл. Незачем было упоминать о снимках:

– Петру скажу, что я встретила другого человека… – покуривая папиросу, Тони тихо переводила Хемингуэю, – хватит, надоело. Петр мне больше не нужен. Пусть катится в Россию. Чекист, – презрительно подумала девушка:

– Я помню, учитель русского их так называл. Петр шпион, убийца, и больше ничего. Пошел он к черту… – Тони хотела, чтобы Виллем сам ее узнал. В Мон-Сен-Мартене тоже держали альбомы. Тетя Юджиния, аккуратно, посылала снимки из Лондона семье.

На Ганновер-сквер, в кабинете, стоял китайский комод. Он сохранился со времен королевы Елизаветы и первой миссис де ла Марк, после лондонского пожара и гражданской войны, когда круглоголовые разграбили усадьбу на Темзе.

На лаковых ящичках, четким почерком тети Юджинии, значилось: «Нью-Йорк, Вашингтон, Париж, Амстердам, Мон-Сен-Мартен, Бомбей». Рядом, на особой полке лежали фотографии. Тони любила рассматривать альбомы. Бабушку Марту сняли за рулем автомобиля, в большой, по довоенной моде, шляпе. Она стояла на борту «Титаника», с сыном и невесткой:

– Я фотографировала, – вздыхала тетя Юджиния, – мы с Михаилом приехали их провожать… – Тони, девочкой, гладила немного пожелтевшие снимки.

Она перебирала фото венчания тети Юджинии, и ее родителей, снимки довоенного Санкт-Петербурга, бар-мицв кузенов Горовицей, в Америке, покойного профессора Кардозо, в лаборатории, фотографии сэра Николаса и леди Джоанны на «Вороне», перед отплытием в Антарктиду. Кузена Стивена сфотографировали двухлетним мальчиком, в эскимосской одежде, в иглу, где жила его мать, ожидая возвращения мужа из экспедиции.

Кузина Тесса, в белом халате, с коротко, по-монашески остриженной головой, стояла во дворе особняка на Малабарском холме, в Бомбее. Девушку окружали улыбающиеся дети. Большой, красивый сокол сидел на воротах, на вывеске: «Благотворительный госпиталь святого Фомы». Рядом Тони увидела надпись, незнакомым, восточным шрифтом. Тетя Юджиния пошевелила губами: