Солнечный удар - Рэйчел Кейн

– Тебе обязательно нужно хорошо подумать над первым. Это все равно, что заключать сделку с дьяволом. Всегда найдется какая-нибудь дырка, которая позволит ему вывернуть все наизнанку. Например, ты говоришь, что хочешь миллион долларов. Я даю тебе страховой полис на миллион долларов и убиваю тебя. Понял?

Он остановился, открыв рот – так что стали видны пломбы на дальних зубах. А потом хитро, насмешливо посмотрел на меня своими карими глазами, закрыл рот и улыбнулся.

– Ты мне мозги пудришь, – сказал он. – Ты меня боишься.

Ну, да. Я уже видела темную сторону Кевина, когда он пинал Льюиса по лицу с откровенным садистским удовольствием.

– Не боюсь.

– Боишься.

– Нет.

– Да.

Мы оба прямо подпрыгнули от щелчка дверной ручки. Она повернулась туда-сюда три раза и замерла. Раздраженный женский голос произнес:

– Кевин? Чем ты там занимаешься?

– Ничем! – Его голос предательски дрогнул. – Мам, не мешай, а?

Мне потребовалась минута, чтобы сопоставить голос из-за двери с воспоминаниями, которые я хотела бы забыть – Иветта Прентисс, прыгающая вокруг Льюиса перед тем, как начались Большие Неприятности. Мама? Что ж, она рано начала, если у нее есть сын возраста Кевина; она выглядела, самое большое, на «чуть за тридцать». Конечно же, безукоризненны макияж, ботекс и регулярные поездки на курорты творят чудеса, но не настолько же.

Я решила, что она счастливая мачеха, которой несимпатичный пасынок достался по наследству. Папы на семейном портрете уже нет; он, конечно же, умер. А ребенок – что-то вроде уродливого чугунного подсвечника, который получаешь в подарок на рождество и боишься выбросить, чтобы людей не обидеть. Иветта, конечно же, не притащила балласт вроде Кевина на мои похороны. Это испортило бы ее имидж и снизило бы шансы подцепить очередного богатого папика.

А, может быть, я слишком плохо о ней думаю. Может, она залетела в тринадцать лет, мужественно согласилась на беременность, прошла через неимоверные трудности, чтобы быть хорошей матерью своему отвратительному-до-мурашек-по-коже ребенку. Может быть, ей оставалось только пользоваться тем преимуществом, которое дала ей природа.

Угу. А я – мать Тереза в наряде Мадженты. То-о-очно! Как минимум, она использовала ребенка как орудие нападения. А, может быть, и убийства. Боже, Льюис…

Ручка снова дернулась. Сильнее. Громче.

– Открывай! – прокричала Иветта. Она не казалась самоотверженной Мадонной. Она казалась сукой, у которой к тому же плохое настроение. – Открывай, Кевин, или я…

– Хорошо, хорошо, иду… – Кевин оросил на меня умоляющий взгляд. Я в ответ посмотрела на него. Его голос превратился в испуганный, натужный шепот. – Вернись в бутылку, а?

Принуждения не было. Я только подняла брови и вскинула голову, глядя на него еще пристальнее. Уровень тревоги у него подскочил на десять делений, а шепот стал еще жалостливее:

– Пожалуйста. Вернись в бутылку.

Иветта ударила в дверь. Сильно. Дверь чуть из петель не выскочила.

– Хватит издеваться, пожалуйста! Давай, возвращайся в бутылку!

Упс. Командный режим включен. Я почувствовала, как истончаюсь до тумана, как бутылочка засасывает меня, словно раковина воду, и вспомнила о боли, которая обязательно должна была прийти.

Сравнение с ребенком, двигающимся по родовым путям не слишком забавное, но именно так я вернулась в бутылочку и почувствовала, как мир перевернулся, когда Кевин схватил ее. Его пальцы рядом за стеклом были огромными и неопрятными; не хотела бы, чтобы меня ими лапали, не важно, в материальной форме или нематериальной.

Потом он закрыл пробку.

Свет погас.

Я снова видела сон. Теперь я догадывалась, что Дэвид делал, находясь в бутылке – спал. Совершенно очевидно, ему нечем было больше заняться. А самое странное то, что это был даже не мой сон.

Это был сон Дэвида.

Он без конца ходил по странной квадратной стеклянной комнате, которая была мне незнакома, и пальто обвивалось вокруг него, как дымок, когда он резко разворачивался. Он ходил, заложив руки за спину, и все его тело дрожало от напряжения. Я заметила, что его ноги расплываются и превращаются в туман. Он шептал что-то на языке, которого я не знала, движимый желанием такой силы, что даже я в моем сонном, ленивом состоянии почувствовала это.

Его ноги вновь стали материальными.

Он со всей силы бросился на стекло – я ощутила это как отголосок далекого землетрясения. За стеклом простирался огромный мир, полный странно деформированных форм и диких цветов. Там были люди – огромные сгустки цвета и формы. Один из них привлек мое внимание неоново-желтым нарядом. Рэйчел?

Дэвид был в бутылке. В отличие от меня, не запечатан, но выйти почему-то все равно не мог.

Стекло дрожало, когда Дэвид ударялся в него. Я чувствовала, как энергия расходится волнами, как поверхность сильно вибрирует и покрывается рябью. Как стекло раздувается, словно пузырь, становится из прозрачного молочно-белым, искривляется…

Дэвид упал на колени. Стекло со звонким, мелодичным хлопком приняло прежнюю форму. Гладкое и прозрачное.

– Выпусти меня, – хрипло произнес он. Он был истощен. Блики света заиграли на его медных волосах, бледно-золотой коже, в широко распахнутых глазах. – Пожалуйста, отпусти меня к ней. Ты сам не понимаешь, что делаешь.

Не было чувства, что кто-то пришел. Просто оказалось, что Джонатан уже сидит в углу комнаты. На нем была обычная человеческая одежда, но сила в глубине его глаз и усталость вечного узника оказались совершенно нечеловеческими. Он выглядел намного хуже, чем когда мы виделись.

Дэвид поднялся на ноги и повернулся у нему.

– Я должен идти, Джонатан. Сейчас.

– Никуда ты не пойдешь, – ответил Джонатан. Его голос был тихим, усталым и охрипшим. – Сейчас это единственное безопасное место для тебя. Нет никакого смысла идти. И ты знаешь, что я прав, так что не надо на меня так смотреть.

Дэвид сдвинул брови.

– Как смотреть?

– Так. Всем видом показывая – «ты ничего не понимаешь». Черт, я понимаю. Я тоже любил и люблю. Но жизнь свободного джинна – важнее всего. Ты можешь потерять всё. Ты хочешь смерти или чего похуже?

– Разумеется, нет.

– Тогда прекрати биться головой о стену и пойми, что мир не вращается вокруг твоих страданий.

Дэвид шагнул вперед, сжав кулаки, с перекошенным лицом.

– О, я понимаю, поверь мне. Я слишком часто играл с тобой в шахматы. Но я не позволю тебе пожертвовать ею, как пешкой, Джонатан. С ней что-то случилось. Ее призвали.

– Я знаю. – Джонатан неловко уперся лбом в стеклянную стену. – Патрик это организовал. Послушай, я знаю, что ты этого не одобряешь, но ей необходимо научиться жить новой жизнью. Это лучший способ.