Тень Земли - Mихаил Ахманов

– Этот, в белом? Так он не «шестерка», а лучший мой специалист. Банки там, сейфы, замки. Словом, бугор-бухгалтер.

– Буг… что? – Брови Пако приподнялись.

– Счетовод. Деньги мои считает.

– Деньги, значит… Деньги – это хорошо, деньги счет любят, если есть чего считать. Только смурной он какой-то, хоть и в шикарном прикиде. И тощий. Не похож на бугра.

– Утомился, – пояснил Саймон. – Много денег, много работы, а скоро еще прибавится. Соображаешь? Зачем же мне отстрельщиком идти? Я лучше пойду туда, где песюки мешками меряют, а не горстями.

– Верно, – согласился Пако, – верно, парень. И если ты знаешь такое место, я сам к тебе в отстрельщики наймусь.

– Знаю. – Саймон кивнул очнувшемуся бармену на бочку, и когда пиво было подано – не в жалком стакане, а в двухлитровой кружке, – отхлебнул, поморщился, вытер пену с губ и повторил: – Знаю! Вроде до Первого государственного тут недалеко? И транспорт у нас имеется… там, под баобабом. Отчего ж не съездить, э?

– Ну, хозяин! – Кобелино вскочил, в восторге хлопнув себя по ляжкам. – Ну круто берешь! Одно слово – «железный кулак»! – Он повернулся к Гробовщику, с гордостью выпятив грудь. – Ясно, с кем я пришел? Понял, кто мой хозяин? Не дон-хрен Огибалов с Пустоши! Вот как надо! Не шестерить на «плащей» и «штыков», а разом загрести песюки! Мешками! А у кого песюки, особенно в мешках, тот…

– Закрой хайло; Кобель! – прервал Гробовщик, разглядывая Саймона с новым и уважительным интересом. Будто прислушиваясь, он наклонил голову к плечу, коснулся лысины, поскреб темя и произнес: – Помстилось мне или нет? Кто-то про Кулака помянул? Того ли, который из Сан-Эстакадо?

– А если того, договорились? Пако снова поскреб лысину.

– Почему ж нет? Если головой ты работаешь как кулаками… Всякому лестно пойти с таким главарем. – Он сунул пальцы в рот, пронзительно свистнул и приказал: – Ну, бразильяне, становись! Покажем товар лицом!

Побитые Саймоном, кроме коротышки-усача, начали шустро строиться в шеренгу. Вернулся выброшенный в окно, встал рядом со своими мордастыми приятелями; ещё двое вылезли из тайного хода, который скрывался за буфетом и, очевидно, вел в подвальное помещение. Кажется, в банде Гробовщика уважали дисциплину.

– Вот, – произнес Пако, кивая на трех мордоворотов-бильярдистов, – вот мои качки, Скоба, Пехота и Блиндаж. Скоба у них за старшего. Не так чтобы бугор, но все же кочка на ровном месте. Мозгов мало, зато сила есть.

– Есть, – согласился Саймон, отхлебнул из кружки и поглядел на расколотый о стойку бильярдный кий.

– Сласть и Шило – рядовые, а эти, – Пако ткнул в парочку вновь прибывших, – Хачо и Огузок, отстрельщики. Коротышка, – он повернулся к усатому бармену, который сосредоточенно щупал челюсть, – мой паханито, заведение держит, то бишь «Красного коня». Ну, и другие есть. Бойцы, «шестерки», стукачи. И все при деле, все трудятся, крутятся-вертятся. Кто гробы сбывает, кто шустрит по «черному» для Монтальвашки, а кто… – Вытянув палец, Гробовщик прищелкнул языком, имитируя выстрел. – Но банков мы не обтрясали. И никто не тряс, сынок, сколь мне помнится. Ни вольные, ни гаучо, ни остальные отморозки.

– У меня большой опыт, – отозвался Саймон, не уточняя, где и как он обзавелся подобным редкостным умением.

– Опыт – это хорошо, ежели с нами поделишься, не соврешь. А зачем тебе врать, сынок? Вроде ты не «шестерка», парень с понятием и размахом. Соображаешь, э? Будут деньги, будут люди, и будет новый дон. Может, ты, а может, – я… – Оглядев своих громил, Пако закончил мысль: – И все мы станем «железными кулаками». Не хуже синезадых, э?

В кружке показалось дно. Саймон сделал последний большой глоток и, глядя, как оседает пена на стеклянных стенках, произнес:

– Договорились.

Полутьма казалась теплой, нежной, обволакивающей. В свете звезд, мерцавших над патио, Саймон видел, как блестят глаза девушки, чувствовал, как льнет к нему нагое покорное тело. Оно тоже было теплым и нежным – как ночной полумрак, накрывший шелковой темной вуалью город на океанском берегу, заросшие лесом холмы, дороги, поля, фруктовые рощи и гавань с судами, замершими на антрацитовом зеркале вод.

Пальцы Марии легли на его плечо, замерли, погладили шрам, коснулись выпуклых мышц – даже расслабленные, они вздувались тугими буграми, будто напоминая о скрытой в них мощи.

– Ты… – прошептала девушка, – ты…

– Я…

– Ты как скала. Дик. Такой же крепкий, жесткий…

– Слишком жесткий?

– Может быть. – Она вздохнула, повернулась, устроив голову на его груди. – Зато надежный.

– Очень, – согласился Саймон. – Ты даже не представляешь, какая я большая надежда. Для тебя, для Мигеля, для остальных. Для всех вас.

Он думал о своей миссии, о людях, пославших его сюда, об исчезнувшей «Полтаве», о лунном передатчике и многих других вещах, столь же важных, определявших суть его жизни, стержень существования. Эти мысли посещали его не раз и не два, но теперь что-то ушло из них и что-то добавилось: Земля уже не казалась ему гигантской проржавевшей мышеловкой, и чувство близости к ней, родства с этим миром, забытым и обездоленным, крепло в его душе. Не оттого ли, что здесь он встретился с Марией?

Еще одна девушка – мотылек, с которым можно наиграться и отпустить к другим медоносным цветам? Он чувствовал, что это не так. Он знал женщин, и женщины ему благоволили; он обладал той мужественной красотой, тем обаянием уверенности и силы, тем ореолом тайны, что привлекают женщин и покоряют их и харизматической неизбежностью. Одних он помнил; других забывал, не прилагая к тому усилий; воспоминания о мимолетных встречах сами собой опускались на дно его памяти, тонули и гасли под грузом лет, покрытые илом забвения. Но было и другое – то, что вспоминалось с печалью или улыбкой, с радостью или болью, и неизменно – с благодарностью, ибо Ричард Саймон умел ценить дары судьбы. Они являлись драгоценным ожерельем, пусть не имевшим зримого обличья, однако хранимым столь же бережно, с такой же гордостью, как шнур с побуревшими костяшками, свидетельством его побед.

Он погрузил лицо в волосы Марии; вдыхая их свежий запах, он думал и вспоминал о своих девушках. О белокурой Алине с Тайяхата, о робкой Хаоми с чарующим разрезом темных глаз, о шаловливой Куррат ул-Айн, Усладе Взоров, о неистовой страстной Долорес, о Нази и ее подружках с Аллах Акбара и о рыжеволосой красавице, дремлющей в подземельях Сайдары, которую он не мог назвать своей – ведь спящий принадлежит лишь собственным фантазиям и снам. Он думал о Чие, маленькой Чие, первом сокровище ожерелья, что разворачивалось перед ним сиянием глаз, трепетом губ, улыбками, ласковыми словами, которые шепчут в темноте, тесно прижавшись друг к другу. Он знал, что не забудет их, всех их, разбросаных в необъятном звездном мире, согретом их нежностью и теплотой; он был благодарен им, он желал им счастья, но ни к одной из них он не смог бы вернуться.

Быть может, к Чие… Но разве не Чия лежала сейчас в его объятиях?

Он приподнялся на локте, всматриваясь в полное звезд небо, где плыли, далекие и незримые, Колумбия и Тайяхат, Латмерика и Сайдара, Аллах Акбар и каторжный мир Тида. Его внезапное движение заставило девушку вздохнуть;, руки ее крепче обвились вокруг шеи Саймона, горячее дыхание обожгло щеку. Она прошептала:

– Ты не уйдешь. Дик?

– Нет, милая. Если не прогонишь. Она улыбнулась в темноте.

– Прогоню? Как я могу тебя прогнать? Ты – все, чем я владею, все, что есть, и все, что будет. А о том, что было, мне не хочется вспоминать.

– Не вспоминай, – сказал Саймон. – И не тревожься – я не уйду.

– Даже по дороге к дому? По той, которую хочешь открыть? – Мария внезапно села, заглядывая в лицо Саймону. – Ты говорил, что мир наш заперт, а еще – о лунном передатчике, о том, что послан его уничтожить, и о «Полтаве», о корабле, который исчез, о древних боевых ракетах. Все так и случится, Дик? Ты найдешь корабль и эти ракеты, чтобы послать их на Луну?

– Не знаю, – чистосердечно признался он. – Не знаю, но надеюсь. И тогда…

– Ты уйдешь? Будешь обязан уйти? По приказу или по собственной воле? – Саймон молчал, вслушиваясь в ее лихорадочный шепот. – Это устройство… Пандус… трансгрессор… Я поняла, что он – как двери, ведущие из мира в мир. Двери закрыты, и ты со мной. Но если они откроются…

– Это очень широкие двери, девочка. Совсем непохожие на щелку, которой я пробирался сюда. И если они откроются, мы сможем уйти. Вместе.

Успокоенная, она легла. Голос ее стал тихим, сонным.

– А если нет? Если нет, Дик?

– Тогда, наверное, я стану властелином мира, доном-протектором Земли… Калифом Австралийских Эмиратов, правителем ЦЕРУ и ФРБ, байкальским ханом, чеченским князем и африканским королем. Что же еще остается? Я не могу допустить, чтоб парней забивали кнутом, а девушек скармливали крокодилам. Это, милая, не в моих правилах.

Мария, прижавшись к нему, засыпала.