Мистериозо - Арне Даль

— Это далеко отсюда?

— Ты никогда не был в Гётеборге?

— Никогда.

— Сейчас мы вроде бы в Майорне. Киркогатан находится на Валльгравен. В Сити, как сказали бы стокгольмцы. Туда надо ехать.

— Пешком не дойти?

— Можно. По дороге я немного покажу тебе город.

Они шли по вечернему Гётеборгу. Несмотря на то, что в городе, где некоторых жителей из-за загазованности воздуха пришлось перевести на домашнюю работу, был как раз «час пик», прогулка оказалась прекрасной. Всего за какой-то час туннельное зрение Йельма расширилось до рези в глазах. Несомненно, это было заслугой Черстин Хольм. Она чувствовала себя как рыба в воде, улыбающийся гид, ведущий по любимому городу. Гётеборг казался более уютным, чем Стокгольм, хотя Стокгольм, безусловно, красивее. Идя по городу, они разговаривали. То, что они скрывали друг от друга, неожиданно раскрылось, когда Черстин рассказывала, а Пауль задавал вопросы о Гатенхьельмском заповеднике, о церкви Мастхуггс, о Хага и Вокзале, о церкви Феске и знаменитом Социальном доме на другой стороне Валльгравен, и когда они прошли через парк Кунгспаркен и пересекли Валльгравен по маленькому мосту у площади Кунгсторьет, где Черстин как раз начала говорить о Домском соборе, то оказались уже у цели. За всю прогулку они не сказали ни слова на личные темы, а между тем что-то очень личное произошло между ними.

Они вошли в «Иль Бароне». Там было полно посетителей, несмотря на то, что часы показывали только самое начало седьмого. В этом итальянском заведении витал дух английского паба. Они спросили у официантки о Гвидо Кассола, и та указала им на дверь конторы в глубине ресторана. Они постучались, и сам Кассола открыл им.

Он был похож на настоящего итальянского мафиози, но оказался крайне любезен и дружелюбен. Он выслушал, в чем заключалось их специфическое дело, и ответил:

— Я как-то разговорился с Джимом Бартом Ричардсом, когда он выступал здесь, в Гётеборге, в конце семидесятых. Он сказал мне, что у него есть необычные записи Монка и что он готов их продать. Я начал покупать их. Он продавал их очень редко, видимо, только когда бывал совсем на мели. Всего я купил четыре записи. Последней, летом восемьдесят пятого, я купил как раз ту, о которой вы спрашиваете. Я люблю около полуночи запустить джаз, устроить, так сказать, «Round Midnight», и когда я ставлю одну из этих необычных композиций, мне нравится смотреть, как реагируют люди.

— А они реагируют? — спросил Йельм.

— Только не на «Risky». На другое — да.

— Вы когда-нибудь копировали записи?

Гвидо Кассола задумался и почесал под носом.

— Во времена «Рикардо» у меня был напарник, с которым мы держали еще одно заведение. Оно называлось кафе «Трегуа» и располагалось неподалеку, тоже на Майорне. Заведения были абсолютно одинаковые во всем: интерьер, еда, музыка; и я почти уверен, что делал копию этой записи для Рогера и его кафе.

— Рогер?

— Рогер Хакзелль. У нас возникли некоторые трудности, и мы расторгли наше партнерство. Он уехал из Гётеборга в конце восьмидесятых и открыл кабачок где-то в южной Швеции, кажется, в Смоланде. Называется «Хакат и Малет». Он содержит его вместе с нашим общим старым приятелем по имени Яри Малинен. Поэтому «Хакат и Малет». Ловко придумано. В Йончёпинге, или в Вэкстшё, или в Кальмаре.

— Вы можете проиграть нам свою кассету? — спросила Хольм. Кассола кивнул и вышел из кабинета. Хольм снова позвонила в свое старое полицейское отделение, отвечающее за третий район. На этот раз она была более краткой. Йельм подумал, что это потому, что рядом стоит он. Однако сейчас он многое почерпнул из разговора.

— Привет, это снова я, — сказала Черстин в трубку. — Да-да, знаю. Но как Госкриму обойтись без пехоты? Разве что подмаслить немножко… да. Да-да. Меня интересует кабачок под названием «Хакат и Малет». В Смоланде. Возможно, Йончёпинг, Вэксшё или Кальмар. Хорошо. Нет-нет, я перезвоню. Черт возьми, не знаю я, как он себя чувствует. Надеюсь, что плохо. Ну давай, пока.

— Так значит твой бывший — полицейский? — проницательно заметил Йельм.

— Минусы семейственности, — ответила она и одарила его непонятным взглядом.

Гвидо Кассола принес кассету и проиграл ее им на маленьком магнитофоне, стоявшем у него на столе. Это была их запись.

— They’re playing our song,[63] — подумал Йельм, и его замутило.

Вечером они улетали в Мальме. Черстин Хольм опять позвонила из аэропорта в свое полицейское отделение и получила адрес кабачка «Хакат и Малет». Он находился в Вэксшё.

Во время полета Йельм немного поспал. Снов он не видел. Но когда Хольм разбудила его, ему показалось, что ему снилось нечто важное.

И хотя было уже очень поздно, они все-таки предприняли попытку найти пятого и последнего покупателя записей Белого Джима.

Все сразу пошло наперекосяк. Поездка в Мальме только усложнила дело. Они направились к Роберту Грэнсскугу на улицу Баркгатан в районе Моллевонген. На двери квартиры на третьем этаже, где он вроде бы должен был жить, отсутствовала табличка с фамилией. Они позвонили во все четыре квартиры, и только в последней им открыла коротко остриженная девчонка, которая сказала, что Роберт Грэнсскуг действительно жил здесь до девяносто второго года, а затем сюда въехала она. Грэнсскуг умер в этой самой квартире не слишком приятным образом, и поэтому ей удалось снять жилье довольно дешево. «Я не боюсь привидений», — добавила она с дерзким видом и чувством превосходства.

Йельм и Хольм возвращались в центр города, обсуждая возможность найти имущество, оставшееся от покойного Грэнсскуга. Шансов было очень мало. Тем не менее они обговорили планы на следующее утро. Хольм останется в Мальме и будет пытаться найти наследников Рогера Грэнсскуга, а Йельм поедет поездом в Вэксшё. Остаток вечера они провели в милом французском ресторанчике возле площади Стурторьет, всего в нескольких кварталах от отеля «Савой», где позволили себе остановиться.

Йельм заказал лоснящийся сочный кусок мяса с жареной картошкой, приправленной шалфеем, а Хольм — горшочек такого же сочного прованского мяса с оливками и картофель с чесночным соусом. Никого из них не беспокоило, оплатит ли Государственное полицейское управление две бутылки пряного Domaine du Vieux Lazaret.

Вначале они говорили в основном о работе. О Даггфельдте, Странд-Юлене и Карлбергере. О характере Анны-Клары Хуммельстранд. О немногочисленных скорбящих родственниках. Предлагали альтернативные названия для замечательной команды, известной как «Группа А». Альянс-группа. Атакующая группа. Дети А. Закон А. Акция А. Анти-патетика. Они долго обсуждали одиночную вылазку Нурландера в Таллинн, ее мрачный финал и то, как распятый на полу герой наконец вернулся домой, заставив всех подумать о втором пришествии. Они упомянули о конфликте между Нурландером и Сёдерстедтом, об огромном Нюберге, бывшем когда-то Мистером Швеция, о пении в церковном хоре, о быстро стучащем по клавишам компьютера Чавесе и о джазе, а еще — о строгом Хультине и его весомом вкладе в коллекцию голов футбольной команды ветеранов Стокгольмской полиции. Поразмышляли они и над тем, что могло случиться с Арто Сёдерстедтом в Финляндии.

Потом они осмелились перейти на более личные темы. Черстин рассказала о своих музыкальных интересах, о том, как она жила пением, постоянно окруженная музыкой. Пауль рассказал о своих детях, избегая затрагивать болезненную тему Силлы. Рассказал о Дритеро Фракулле, о драме с заложниками, о судебном процессе, о Грундстрёме из отдела внутренних расследований, а затем вдруг сказал:

— Что ты имела в виду, когда спросила, счастлив ли я в браке? Что ты хотела сказать словами «по-настоящему счастлив»?

Она взглянула на него своими угольно-черными глазами поверх бокала вина.

— Я подумала, что ты несчастлив.

— А я всегда думал, что счастлив. Довольно счастлив.

— В тебе было что-то, что ты проецировал на работу в полицейском управлении, а я никак не могла понять, что это. Я и сейчас не могу. У тебя это проявлялось более явно, чем у других; наверное, потому оно меня и заинтересовало. Создавалось впечатление, что, вроде бы погружаясь в работу, ты все время пытаешься отыскать что-то, то есть как будто и не расследованием вовсе занимаешься. Возможно, я чувствую то же самое в себе.

— Ты так внимательно за мной наблюдала?

Она слабо улыбнулась.

— Я изучаю так внимательно всех, с кем встречаюсь. Возможно, это что-то вроде женского полицейского взгляда. Не принимай на свой счет.

— А мне хочется принять.

Черстин наклонилась вперед.

— Не забывай, что ты сейчас выбит из колеи. Бурные события. Земля уходит из-под ног. Я не хочу быть… суррогатом.

Она откинулась назад и затянулась сигаретой. Йельм опрокинул в себя остатки вина и посмотрел вверх… и вдаль. Куда-то совсем далеко.