Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше

как сегодня, каждый может высказать свое заветное желание и поделиться своими самыми сокровенными мыслями; позволю же и я себе сказать, чего же я хочу от самого себя и какая мысль первой посетила меня в этом году, затронув струны моего сердца, – какая мысль станет основой, залогом и блаженством всей моей будущей жизни! Я все больше хочу научиться смотреть на вещи так, чтобы все неизбежное в них виделось мне прекрасным: тогда я стану одним из тех, кто делает вещи прекрасными. Amor fati: пусть станет это отныне моей любовью! Я не стану бороться с уродством. Я не стану никого обвинять, я не стану даже обвинять обвинителей. Я просто отвернусь, чтобы ничего не видеть, – пусть это будет моим единственным отрицанием! Иными словами: я хочу когда-нибудь, хотя бы раз в жизни, стать тем, кто все принимает и на все говорит – «Да!».

277

Собственное Провидение. Есть в жизни определенная высота, достигнув которой, мы, несмотря на все радения разума и доброту, отвоеванные нами у пленительного хаоса бытия, – мы, со всеми нашими свободами, – оказываемся снова перед лицом величайшей опасности – перед духовной несвободой, сулящей тяжелые испытания. И только тогда нас как будто бы осеняет и мы не можем избавиться от навязчивой мысли, неотступно преследующей нас, – это мысль о собственном предчувствии, имеющая на своей стороне лучшего защитника – очевидность, и это теперь, когда мы только что осознали, что все те вещи, которые нас волнуют, приносят нам только благо. И кажется, сама жизнь стремится только к одному – ежедневно и ежечасно подтверждать снова и снова верность этого вывода; и не важно, о чем идет речь – о хорошей или плохой погоде, об утрате друга, о болезни, клевете, затерявшемся письме, о вывихе, о мелких покупках, о контрдоводах, об открытой книге, о снах, о лжи, – все это немедленно оказывается – или в очень скором времени – тем, «чего не могло не быть», – поистине весьма глубокомысленный и небесполезный вывод – особенно для нас! Есть ли более искусительный соблазн, чем разувериться в кумирах Эпикура, в этих беззаботных, неведомых богах, и отдать предпочтение тому божеству, которое окружит нас своей мелочной заботой, и будет знать доподлинно каждый волосок на нашей голове, и будет угождать нам, потакать всем нашим вздорным причудам и капризам, не испытывая при этом ни малейшего отвращения? Ну, будет, будет, оставим все как есть! Не станем тревожить богов и гениев угодливости, удовлетворимся допущением, что наша собственная теоретическая и практическая ловкость в истолковании и толковании событий достигла ныне невиданных высот. И мы, конечно, не станем особо заноситься и все приписывать необычайным способностям нашей прыткой мудрости, когда с изумлением услышим те чудесные, мелодичные звуки, которые польются, едва только невидимая рука коснется нашего инструмента, – слишком уж благозвучны эти звуки, чтобы мы отважились приписать их себе. На самом же деле с нами постоянно кто-то играет – наш милый друг случай: он всякий раз водит нашей рукой, и самому мудрейшему Провидению не под силу было бы сочинить такую чудесную музыку, как это удалось нашей непутевой, глупой руке.

278

Мысль о смерти. Я испытываю какое-то меланхолическое счастье, оттого что живу в сумятице переулков, потребностей, голосов: сколько наслаждения, нетерпения, страстности, какая жадность жизни и опьянение жизнью обнаруживается здесь каждый миг, каждый час! И все же очень скоро все эти шумящие, живущие, жаждущие жизни окунутся в такую тишину! Тишину, подобную тени, которая неотступным темным спутником следует за каждым! Это всегда похоже на последние минуты прощания перед отплытием корабля, на котором уезжают люди, навсегда покидающие родину: надо так много еще сказать, но время не ждет, океан и его пустынное молчание нетерпеливо поджидают, когда же стихнет весь этот гам и он – ненасытный – получит наконец причитающуюся ему добычу! И все до одного думают, что былое – ничто, или почти ничто, а ближайшее будущее – все: и потому эта гонка, эти крики, это самооглушение и самообман! Каждый хочет первым очутиться в этом будущем – а ведь там их ждет только смерть и мертвая тишина, и это – обеспечено всем, этого – не избежит никто! Как странно, что единственное надежно объединяющее начало совершенно не властно над людьми, которые менее всего склонны воспринимать себя как некое братство во смерти! Мне очень радостно видеть, что люди совершенно не желают думать о смерти! Я с удовольствием бы сделал что-нибудь, лишь бы они поняли, что мысль о жизни в сотни тысяч раз достойней размышлений.

279

Звездная дружба. Мы были друзьями и стали чужими друг другу. Но это так, и мы не будем темнить и лукавить, как будто в этом есть что-то постыдное. Мы два корабля, и у каждого – своя цель и свой путь; наши пути, конечно, могут пересечься, и тогда мы отпразднуем встречу, как это бывало уже не раз, – тогда наши славные корабли мирно стояли бок о бок у одного причала, под одним солнцем, так что даже могло показаться, будто они уже достигли желанной цели и эта цель у них – одна. Но всемогущественная сила нашего предназначения раскидала нас в разные стороны, забросила в разные моря и в разные части света, туда, где дуют иные ветры и светит иное солнце, и, быть может, мы больше никогда не увидимся – или увидимся, но не узнаем друг друга: чужие моря и чужое солнце так изменили нас! То, что мы неизбежно должны были стать чужими друг другу, – предписано законом, который выше нас! – именно поэтому мы должны сохранять достоинство по отношению к себе и друг другу и всеми силами стараться не уронить его! Именно поэтому мысль о нашей прежней дружбе должна стать для нас еще священней! Наверное, существует некая гигантская невидимая кривая и звездная орбита, куда, быть может, включены и наши пути, наши цели – пусть даже это всего лишь крошечные отрезки, – возвысимся до этой мысли! Но жизнь наша слишком коротка, а зрение слишком уж слабое, чтобы мы могли быть больше чем друзья, используй мы ту великую возможность. Так пусть же остается вера в нашу звездную дружбу, даже если нам суждено стать земными врагами.

280

Архитектура познающих. Когда-нибудь, и, быть может, даже весьма скоро, придется осознать, чего же в первую очередь недостает нашим большим городам: тихих просторных и привольных мест для размышлений, с высокими сводчатыми длинными галереями, где можно укрыться от холода и зноя и куда не проникает уличный гомон и шум, где все внушает благоговейное почтение,