Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов

ответную радость детей, потому что это им принес дед. Так и строилась самая великая, великая из великих, пирамида бытия: радость на радости, ласка к ласке...

Ни за что на свете Захар Михалыч не смог бы расстаться с внуками, в которых сосредоточилась вся его жизнь, весь ее смысл. Все они одинаково и бесконечно любимы им, хотя Наталье и перепадало чуть больше внимания и нежности — она сирота, как бы хорошо ни относилась к ней Клавдия Захаровна. Не беспричинно, нет, задумывался старый Антипов об этом, не было его беспокойство о возможном расставании с внуками безосновательным...

Дорого было ему собственное счастье, которого он не мыслил без внуков, но еще дороже их счастье и счастье дочери, а для них-то оно не полное, куцее, как бы постриженное наголо, без отца и мужа.

Была обида за себя, была и ревность, но превыше и глубже всего было все-таки понимание, что отец и муж прежде всех. Дед, может быть, и хорошо, когда он есть, а отец должен быть.

От Анатолия Модестовича регулярно приходили письма и денежные переводы. Захар Михалыч понимал, что наступит день — и состоится примирение дочери с зятем. Клавдия — в мать. Отходчивая, незлопамятная, и унаследовала же она что-то от матери, ибо родители и мертвые остаются учителями — первыми и последними... Но что тогда, когда состоится примирение? Зятю трудно будет вернуться сюда, в их общий дом, и не вышло бы так, что Клавдия с детьми захочет переехать к нему, и он, старый Антипов, не сможет воспротивиться этому, не посмеет. Его интересы и желания потом, после, а главное — сложить в целое семью, которая распалась не по злому умыслу, но по недоразумению...

Когда пришел первый перевод, Клавдия Захаровна отказывалась идти на почту получать деньги.

— Мне ничего не нужно от него! — заявила она. — Раз уехал, захотел пожить один, без нас, пусть живет. — Ей непременно нужно было объяснить отцу, что она не хочет никакой помощи от мужа, но объяснить так, чтобы отец не понял истинной причины.

Вот здесь старому Антипову было удобно и уместно промолчать, только промолчать, и примирение оттянулось бы на долгий, неизвестный срок, и перестало бы болеть сердце за внуков, которые сегодня здесь, с ним, а завтра, может, будут далеко отсюда...

— Деньги присланы не тебе, — сказал он. — Детям. Ты не имеешь права отказываться. Твое дело расписаться за получение, раз они несовершеннолетние.

— Обойдемся без подачек, — возразила она, но в голосе ее было не столько гнева и возмущения, сколько неуверенности.

— Твой муж не на курорте отдыхает, а работает там, куда его послали. И отцовские деньги не подачка. — Он понимал волнение и — не слепой — радость дочери, ее готовность поехать к мужу, если он позовет, Но и спешить нельзя. А гонор ее показной, для удовлетворения неуемного женского самолюбия и каких-то ложных, придуманных принципов. Не сразу бросаться навстречу — это правильно в их положении, нужно время, чтобы затянулась, зарубцевалась рана и забылась обида, но отталкивать человека — глупость.

— Хорошие отцы не присылают деньги по почте, — не сдавалась Клавдия Захаровна, — а приносят домой сами, как все нормальные люди.

Ему показалось, что дочь говорит с чужих слов.

— Хороших отцов много, — вздохнул он, — а вот хороших работников почему-то меньше. Ты бы поменьше, Клавдия, слушала этих самых нормальных людей, сама думай. И не горячись, не выставляй колючки. В горячке и спешке люди теряют разум, а он тебе один на всю жизнь отпущен.

— Сто раз слыхала!

— Бывает, полезно и тыщу раз услышать, чтобы понять.

— Не хочу понимать!

— Чего ты не хочешь понимать?.. — насторожился старый Антипов, угадывая в интонации Клавдии Захаровны больше, чем она сказала.

— Вообще...

— А вообще и о том подумай, что на мою и твою зарплату не разгонишься. Дети вон обносились.

— Устроюсь по совместительству, медсестры везде требуются. — Она возражала уже по инерции, лишь бы оставить за собой последнее слово.

— Медсестры требуются, это верно, а матери?

— Как-нибудь.

— Ты и как-нибудь сможешь, — сказал Захар Михалыч, стараясь быть спокойным, рассудительным, — а у Татьяны нет пальто теплого.

— Наташкино доносит.

— Было бы что донашивать. После Натальи в утильсырье не примут. Ступай на почту и сразу же отпиши, что деньги получили. Много он что-то прислал, сам-то с чем живет? — Он повертел в руках извещение.

Перевод был на восемьсот рублей.

— Оклад, наверно, большой, — сказала Клавдия Захаровна с иронией. — Главный инженер, не шутка!

— Ведьма ты порядочная, — укорил ее старый Антипов. — Радоваться надо, а ты...

— За кого радоваться?

— За мужа, за кого же еще.

Он говорил это больше для себя, чем для дочери, чтобы утвердиться в мысли: зять не потерян для семьи, он не отрезанный ломоть. Обиды — обидами, неприятности — неприятностями, без них не обойдешься, а жизнь остается жизнью. Можно, если очень уж хочется, закрыть глаза, заткнуть уши, отвернуться можно, но нельзя убежать, скрыться от самой жизни и решения трудных вопросов. Разве что вместе со смертью. Да и то кто-то должен будет дорешать недорешенное тобой.

Похоже, об этом думала и Клавдия Захаровна. И она не допускала мысли, что они навсегда расстались с мужем, однако уступить ему легко, без показного хотя бы отвержения, не могла, полагая, быть может, что своею неуступчивостью возвышает себя над обстоятельствами. «Ты не очень-то поддавайся, — советовали приобщенные к истине приятельницы, всегда знающие, как до́лжно поступать другим. — Помучай его как следует, а потом прости. Сильнее любить и уважать станет».

Ей не приходило в голову, что отец все знает, все понимает, угадывая за обиходными словами их сокровенный смысл, а спорит с нею лишь затем, чтобы подыграть ей, потешить ее самолюбие, отчего она быстрее смиряется. Знал, знал старый Антипов, что и деньги дочь получит, и письмо мужу напишет прямо на почте, а после будет с тревогою ждать ответного от него письма, ревнуя, когда долго нет весточки, к неизвестным ей женщинам, которые окружают там мужа, выискивая в его письмах между строк вроде бы отчуждения, холодности, а