Балтийский эскорт - Николай Черкашин

НЕ СТРЕЛЯЙТЕ! У МЕНЯ ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ!

Ролики визжали и грохотали. Еремеев, судорожно вцепившись в скобу, ждал самого худшего - удара в темноте о что-нибудь острое или срыва с монорельса на всем лету… Но уклон кончался, и Орест с облегчением почувствовал, как колесики над головой стали замедлять бег. А вскоре снова пришлось привстать и помочь тележке руками.

Он так и не понял, что случилось раньше: грянуло из темноты короткое «Halt!», а потом ударил в глаза яркий фонарь, или сначала его ослепили и уж затем приказали остановиться. Главное, что внутренне он был готов и к тому и к другому.

Ролики взвизгнули в последний раз, скоба остановилась.

- Nicht schissen, ich habe wichtige Meldung! [9] - крикнул Еремеев.

В ответ коротко хохотнули. Наверное, это и в самом деле было смешно: ждать важных новостей от голого человека, висящего по-обезьяньи на какой-то ржавой закорюке. Хорош гонец! Однако смех убил страх, отвел угрозу скороспешной пальбы.

-Wer bist du? [10] - спросили из темноты.

-Я Хильмар Лозовски, - по-немецки отвечал Орест слепящему фонарю. - Фольксдойче из Варшавы… Меня провела сюда фрейлейн Хайнрот. Дита Хайнрот.

Фонарь погас.

-Gut, vorwarts![11]

Еремеев сделал несколько шагов в вязкую темноту. Возникло вдруг премерзкое ощущение, что его сейчас ударят ножом. Орест втянул живот и свел плечи. Но его никто не ударил.

-Я ничего не вижу!

-Vorwarts und schweigen![12]

Владелец фонаря зашел Оресту за спину, кто-то зашагал впереди, и Еремеев, прихрамывая на пораненную ногу, двинулся на звук удаляющихся шагов. Его конвоиры хорошо знали дорогу и, щадя батарейки, включали фонарь только на развилках и поворотах. В эти вспышки-мгновения перед глазами Ореста маячила широкая спина, обтянутая морской капковой курткой.

Минут через десять они, наконец, остановились. По слышался металлический скрежет запоров, легкие удары в полое железо, тягучий скрип массивной двери; все трое перелезли через высокий порог и очутились, должно быть в тамбуре, потому что лязгнула еще одна дверь и из-за нее разлился по стенам блеклый искусственны свет. На некогда белой медицинской кушетке лежал под одеялом грузный человек с криво вздернутой верх ней губой. Орест узнал в нем того мужчину, которой Дита привела утром в кирху. Еремеев сказал ему «гутен таг», кривогубый изумленно вытаращился и спустил ноги с кушетки. Наверное, он был здесь самым главным, - уж не Вишну ли? - потому что один из «вервольфов» довольно почтительно объяснил ему, где и как был задержан этот странный тип, называющий себя польским фольксдойче. Орест плохо слушал;

У подножия кушетки сияла раскаленная проволока, навитая на кусок керамической трубы. Он присел к рефлектору и на все вопросы отвечал сидя, купаясь в блаженном тепле. Пусть убьют, но дадут сначала согреться.

Да, он, Хильмар Лозозски, действительно польский фольксдойче, рассказывал Еремеев свою историю, придуманную наскоро в бетонной трубе. Мать немка, отец поляк. До войны жил в Брест-Литовске. С приходом Советов семья перебралась в Варшаву. Служил полицаем в сельской управе. В Альтхафен прибыл в конце войны вместе с эшелоном других фольксдойче, спасавшихся от большевистских войск. Промышляет перекупкой вещей и торговлей на шварцмаркте. Скупал кое-что и из дома пастора: подсвечники, восточные статуэтки… Познакомился с фрейлейн Хайнрот. Стал ухаживать. Дита согласилась выйти за него замуж. Но тут на рынке его опознал кто-то из бывших партизан. Пришлось скрываться. Вчера целые сутки просидел в комнате невесты. Дита вернулась только под утро. В половине девятого во двор въехал военный мотоцикл, и в нижнюю дверь громко застучали. Тогда они спустились в кирху, Дита открыла сифонный вход и велела передать господину Вишну, что храм находится под наблюдением и что пользоваться склепом доктора Артензиуса нельзя.

Орест замолчал и придвинулся поближе к рефлектору. Он согрелся, но его сотрясала нервная дрожь, которая, по счастью, легко выдавалась за простудный озноб. Поверят или нет? Вроде бы все складно. Хорошо, конечно, что его явный славянский выговор теперь как-то объяснен. А полицейской службы, если кто-нибудь знает польский? Или вдруг начнут спрашивать фамилии должностных лиц, подробности отношений с Дитой? Засыпаться можно было на любом пустяке из той же прифронтовой жизни Альтхафена… Сжавшись, Еремеев ждал вопросов.

- Что скажешь, старина Вишну? - спросил тот, кого Орест принял за главаря «вервольфов».

Вопрос был обращен к человеку в черной капковой куртке. Он как вошел, так и стоял в дверях за еремеевской спиной, и Орест поспешно обернулся. Затененный взгляд глубоко посаженных глаз, высокий лоб, темно-русый зачес показались знакомыми. Карл Хорст! Фото в книге! Юный фенрих с саперными эмблемами! Жених фрейлейн Хайнрот! Влип! Это конец! Да он теперь из одной только ревности придумает самые изощренные пытки. Дернуло же за язык!… Пока не поздно, пока он не снял автомат, ударить головой в живот и выскочить в коридор. Орест напрягся для прыжка.

-Я вспомнил, - сказал Хорст-Вишну, растягивая слова. - Дита мне говорила про этого парня… Да-да, Хильмар Лозовски… На него вполне можно положиться.

Напружиненные мышцы враз обмякли, и Еремеев чуть не ткнулся голым локтем в рефлектор.

-Отто, - обратился Вишну к долговязому спутнику. - Найди Хильмару свитер и комбинезон. Кажется, там остались ботинки Клауса… Экипируй парня.

Долговязый престранно усмехнулся, дернул щекой и отправился выполнять приказание.

Орест подумал, что, перекрыв сифонный ход в кирхе, теперь он заставил вишнуитов раскрыть новый лаз, может быть, даже тот, что ведет из фонтанного колодца во двор комендатуры.

ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЕРЕМЕЕВ

Ермеев не знал, что Вишну никогда не был Карлом Хорстом, как, может быть, никакого Карла Хорста вообще не существовало в природе. Карандашная надпись на обороте фотокарточки была сделана так небрежно, что название пригорода Берлина - Карлсхорст - вполне читалось раздельно: как имя и фамилия. Не знал Еремеев и того, что в Карлсхорсте размещалось военно-инженерное училище, знаменитое разве что тем, что 8 мая 1945 года в его столовой была подписана предварительная капитуляция нацистской Германии. Именно это училище и закончил в тридцать седьмом году приемный сын альтхафенского пастора Ульрих Цафф.

Ульрих любил при случае повторять, что кто-кто, а он родился на истинно арийской земле - в Индии. Отец его, чиновник германского консульства в Бомбее Себастьян фон Герн, погиб вместе с матерью трехлетнего Ульриха в той прогремевшей на всю страну катастрофе, когда в Ганг обрушился железнодорожный мост, унеся в мутные воды священной реки семь вагонов пассажирского поезда.