Повести о Ломоносове (сборник) - Сергей Андреев-Кривич

Хлопнула калитка, послышались тяжелые шаги. Ломоносов схватил Леночку, подбросил вверх, поймал, поставил на ноги, Елизавету Андреевну поцеловал в лоб, Цильху протянул руку:

– Ну, как дела, Иоганн?

– Дела ничего, господин профессор, идут понемногу.

Ломоносов обернулся, посмотрел на далекую полоску заката, вздохнул:

– Как хорошо! Что может быть прекраснее натуры? Ты бы сыграла что-нибудь, Лизонька!

Елизавета Андреевна вошла в комнату, села за клавесин. Нежная и меланхолическая мелодия поплыла в воздухе.

Леночка села у ног отца.

– Папенька, а почему ты никогда не напишешь об этом в стихах?

Ломоносов посмотрел на Леночку, на ее сияющие глаза, золотые вьющиеся кудри, ямочку на щеке.

– А вот и ошиблась… – Полез в карман камзола, вытащил бумагу.

Прекрасны летни дни, сияя на исходе,Богатство с красотой обильно сыплют в мир;Надежда радостью кончается в народе;Натура смертным всем открыла общий пир;Созрелые плоды древа отягощаютИ кажут солнечный румянец свой лучам!

Он задумался, поник головой – видимо, ему стало грустно.

Ты, будучи в местах, где нежность обитает,Как взглянешь на поля, как взглянешь на плоды,Воспомяни, что мой покоя дух не знает,Воспомяни мое раченье и труды.Меж стен и при огне лишь только обращаюсь;Отрада вся, когда о лете я пишу;О лете я пишу, а им не наслаждаюсьИ радости в одном мечтании ищу.

Он умолк, задумался.

– Леночка, сбегай в погреб, принеси две бутылочки рейнского, что прислал Шувалов.

Цильх поднялся.

– Мне пора, господин профессор.

– Куда спешишь? Выпей бокал.

– О нет, мне рано вставать.

– Ну, как знаешь. – Ломоносов не настаивал: ему хотелось остаться одному.

Леночка принесла бокал, две бутылки, покрытые плесенью. Ломоносов налил, осушил бокал с жадностью. Налил другой. Леночка смотрела молча, без улыбки, чувствовала: отцу грустно.

Ломоносов выпил, поморщился:

– Не люблю пить: нет в вине радости, а вот иногда приходится – от крайней горести. Потому что каждый думает только о своем прибытке и удовольствии. Что делается вокруг! Перед Шуваловым и Разумовским вельможи трепещут, а господа академики не знают, как угодить вельможам, и не о приращении наук стараются, а только о том, как через высоких персон протекцию получить. Об исправлении нравов, умножении изобилия и сохранении народа никто не думает – разве о своем брюхе и кармане.

Леночка смотрела на отца, чувствуя, как комок жалости подкатывается у нее к горлу.

– Папенька, разве у тебя нет друзей?

Ломоносов усмехнулся:

– Друзей нет! У меня знакомых много. Сегодня удостоюсь высочайшей улыбки – и число знакомых приумножится, все наперебой руки жмут и услуги свои предлагают. Завтра случится какая оказия – и они меня не замечают, проходят и кланяться забывают. Ну а Иван Иванович Шувалов – тот во всем мире покровителем наук прослыть хочет, так что сия дружба для него по необходимости. Что же касаемо Петра Ивановича, то я ему в одном важном деле надобен. А он такой человек, что ежели в ком интерес для себя увидит, то уже от него не отстанет. Да, горько, трудно жить в одиночестве…

Не выдержал – опять налил, выпил, зашагал по комнате.

– Каково читать в иностранных ведомостях, что-де «Петр Великий напрасно для своего народа о науках старался при его великой лености и тупом разуме его!» А я уже вижу в Семене Котельникове великого математика, о коем Эйлер пишет, что «ныне в Германии таких не сыщешь», в Андрее Красильникове – достойного астронома и геодезиста, в Константине Щепине – знатного химика и медика, в Николае Курганове – сведущего математика и астронома… А Степан Крашенинников – географ и ботаник, а Никита Попов – астроном, а Дмитрий Виноградов – химик… Разве не показали они свое достоинство? Каково же мне теперь глядеть, как первые побеги русской науки топчут равнодушные невежды!.. Да, боюсь, что все мои труды, чтобы выучились россияне, исчезнут вместе со мной…

В дверях показалась Елизавета Андреевна.

– Это так вы свой дигет соблюдаете, Михаил Васильевич? И потом, где ваш колпак? Я нашла его под кроватью. Вы хотите совсем простудить свою голову…

– Сейчас не в том суть!

– Как – не в том? Вы хотите, чтобы опять приходил доктор и пускал кровь?

– У меня по своей обязанности заботы…

– А у меня, герр профессор, по моей обязанности еще больше забот! Иметь такого мужа, как вы, этого мало? Ленхен, убери бутылки!

Ломоносов налил, выпил, потом хлопнул кулаком по столу.

– Ладно… Убирай! Умрет Ломоносов – другие Ломоносовы вырастут, из подлого народа появятся такие Невтоны и Платоны, каковых и мир еще не видел. Время лишь надобно!.. – Повернулся к Елизавете Андреевне: – Ну, Лизавета, кончай баталию, так и быть, надевай колпак на ломоносовскую голову!

Засмеялся, хлопнул ее по плечу, пошел в спальню.

Глава пятая

В КУЗНИЦЕ БУДУЩЕГО

Елизавета Андреевна проснулась, потянулась и присела на кровати. В спальне было пусто и темно. Она поправила чепчик, надела туфли и, как была, в рубашке, подошла к окну, отдернула штофные занавески. Рассвет алой зарей поднимался над сонным Петербургом.

Елизавета Андреевна прошла в купальную и опрокинула на себя кувшин воды. Потом растерлась широким полотенцем и, надев платье, свежая и веселая, появилась в своем домашнем царстве.

В комнате Леночки, отделанной розовым ситцем, было темно. Леночка лежала на широкой деревянной кровати. В ногах у нее сидел большой полосатый кот. Он проснулся и, брезгливо облизывая шершавым языком шерсть, заканчивал утренний туалет.

В столовой никого не было, в кабинете тоже. В темной передней на сундуке дремал старый лакей Прошка. Дворовая девка, подоткнув подол, несла из кухни помои.

Елизавета Андреевна прошла через двор в сад. Беседка, закутанная в плющ, окрашенная в розовый цвет зари, была пуста. Елизавета Андреевна сердито топнула ногой, быстрой и легкой походкой пересекла сад, двор и направилась в лабораторию.

Мастерская и лаборатория отражали разнообразные занятия хозяина, беспокойная мысль которого неустанно пыталась проложить новые пути во всех областях науки и техники. Каждую свободную минуту Ломоносов проводил здесь.

Десятка полтора мастеров и рабочих и несколько лаборантов из числа студентов академии работали здесь целые дни, а иногда и ночи, когда Ломоносов стремился скорее добиться результатов какого-нибудь опыта.

Если же опыт не удавался, то все приходилось начинать сначала; трудолюбие и настойчивость великого помора приводили в изумление даже самых усидчивых немцев. Иногда новая идея его требовала подтверждения, но для этого нужны были новые приборы, инструменты. Приходилось их изобретать самому академику, и они изготовлялись в мастерской по его чертежам и расчетам.