Отряд под землей и под облаками - Мато Ловрак

Правый слуга выплатил нам за шесть дней одиннадцать динаров вместо причитавшихся двенадцати. Отец насупился.

— Один динар — пожертвование на церковь! — объяснил левый слуга.

— Священник тоже не святым духом сыт, — добавил правый. — К тому ж пора заделать трещину на колокольне.

— Аминь! — сказал отец, кладя деньги в карман. — Пошли, сынок!

Кони понеслись во весь опор. Но везли они нас не к нашему домику на опушке леса, а совсем в другую сторону. Туда, откуда мы приехали, — к Тиссе.

— Папа! — воскликнул я, осененный вдруг счастливой догадкой. Конечно же, он заметил, как тоскуют по Рыжему коту Вита, Даша, Милена и Лазарь, и потому был так мрачен и угрюм. — Папа, ведь мы едем за котенком?

— Да, да, едем вызволять его из рабства! К черту платья, галоши, карандаши и тетрадки в линеечку! Сейчас нам дороже кошачий граф, добрый, умный Рыжий кот!

Рыжий кот очень обрадовался, увидев нас. Обрадовался и паромщик.

— Tizenegy?[13] — сказал он, пересчитывая деньги. — Ну и ладно. Дам вам ваш деревянный стулья и ваш Рыжий кот за одиннадцать динар. Все равно я не любит кошки!

Утром мы вернулись домой. Все с радостью кинулись к Рыжику. Милена гладила его, прижимала к себе и горячо целовала.

— Папа, мы никогда больше с ним не расстанемся? — спросила она.

— Нет, — ответил отец, — даже если нам придется идти пешком до Канижы!

Только мама не разделяла общей радости и ликования. Вся как-то сникнув, она грустно сидела у окна, глядя на поля, луга и молодой невысокий лес, тихо шумевший под легким дыханием ветерка. Много дней подряд мечтала она о том, чтоб у Даши было новое платье, а у Лазаря галоши, и потому долго не могла простить отцу, что он отдал тяжким трудом заработанные деньги за стулья, без которых мы прекрасно обходились, и за Рыжего кота, от которого и вовсе не было никакого проку. Временами, прикрыв лицо передником, она плакала горько и неутешно. Но, увидев, как все вокруг радуются возвращению Рыжего кота, она забыла про свое горе и от души веселилась вместе с нами.

— Ну… добро пожаловать, господин граф! — сказала она наконец. — Добро пожаловать!

А отец добавил, посмеиваясь:

— Эх, не жалко мне даже того динара, который я подарил церкви, раз мои дети так счастливы и веселы!

Осенний рассказ

Пришла осень. Ты знаешь, как бывает осенью. Дни становятся короче, небо хмурится, с деревьев опадают листья, улетают на юг птицы. Но в деревне, сынок, есть еще и другое. Осенью поспевает кукуруза, и вся равнина золотится благоухающими початками, а среди них там и сям сверкают, точно маленькие солнца, спелые тыквы. Знаешь, какая бывает тыква, когда вырастет? Такая, что в нее могут войти телега, две лошади и кучер. Однажды, когда мы еще жили в имении графини Ленер… Впрочем, об этом в другой раз. А сейчас слушай, что случилось осенью.

В один прекрасный день газда Лайош Фенеши велел всем скотникам собраться в церковном дворе. Он долго лопотал что-то по-мадьярски, а когда кончил, правый слуга сказал нам:

— Вы оставите на время все свои дела и пойдете убирать кукурузу. Работать будете с утра до вечера: господа метеорологи изволили сообщить из Пешта, что скоро зарядят дожди. Вы знаете, что и молодой господин Ференц…

Отец в это время разговаривал с дядюшкой Миха́лем. Он был единственным человеком на ферме, к кому я привязался всей душой. Дядюшка Михаль был страстным охотником и все свободное время проводил в ближних заводах, охотясь на бекасов и фазанов. Сидит он, бывало, с ружьем на носу лодки, а я гребу себе потихоньку. А кругом такая тишь, прозрачный воздух дрожит и сверкает… Вдруг из камыша или осоки вылетает бекас, дядюшка Михаль стреляет, и я замираю от какого-то сладкого блаженства. В такие минуты во мне, должно быть, пробуждался дух далеких предков, которые вот так же скитались и охотились на широких паннонских просторах.

На охоте мы с дядюшкой Михалем не произносили ни слова. И, только пристав к берегу и усевшись где-нибудь в прохладной тени, заводили задушевную беседу. Дядюшка Михаль рассказывал мне о своей безрадостной молодости, отданной тяжелому труду на разных фермах, о борьбе с жестокими помещиками, о большой забастовке, несколько лет тому назад всколыхнувшей всю Бачку.

— А знаешь, кто ее организовал? — как-то спросил он. — Может, отец рассказывал?

— Нет, — ответил я и тут же подумал, что вряд ли он и сам о ней слыхал: ведь мы в ту пору жили за добрую сотню километров отсюда.

— Эту забастовку батраков организовал мой сын Ти́бор Рожа! — гордо произнес дядюшка Михаль, и по лицу его разлилась счастливая улыбка. — Потом жандармы схватили его и на целых четыре года упекли в каземат в Сре́мской Ми́тровице. Сейчас он в Субо́тице, рабочий в железнодорожном депо.

Он вытащил из кармана обернутый в тряпку бумажник и показал мне фотографию сына. Тибор был так похож на отца, что я принял его за дядюшку Михаля в молодости. Потом я часто всматривался в его веселое и живое лицо и запомнил его на всю жизнь.

Не один я подружился с дядюшкой Михалем. Мой отец тоже проводил с ним много времени, а когда мать журила его за это, он, смеясь, говорил, что хочет выучить мадьярский язык и ему-де «необходима разговорная практика».

— Ну как сегодняшний урок? — подтрунивала над ним мама. — Что еще выучил?

Дядюшка Михаль был костистый и высокий, как тополь, и мой отец, хотя он тоже был не маленького роста, смотрел на него снизу вверх, как смотрят на звезды или луну. Сейчас — напомню тебе, сынок, что мы стояли на церковном дворе, — отец непрестанно говорил ему что-то, а дядюшка Михаль кивал в знак одобрения, повторяя со своей недоступной высоты: «Igen, Милутин… Igen, igen…»[14]

— Надеюсь, вы все поняли, — закончил правый слуга. — Завтра приступаем к уборке урожая.

Дядюшка Михаль с отцом обменялись взглядами, кивнули друг другу головой, и дядюшка Михаль крикнул:

— А сколько нам будут платить?

Правый слуга и бровью не повел.

— Завтра приступите к работе, — повторил он.

— Мы спрашиваем, сколько нам будут платить за уборку кукурузы? — крикнул отец.

По толпе скотников прошел одобрительный гул:

— Правильно! Даром гнуть спину не станем!

Слуги подняли газду Лайоша. Он сказал, что всех нас очень любит и понимает, что сердце его рвется на части при виде нашей нужды и бедности, но он в наших несчастиях не виноват и повысить нам плату на время уборки кукурузы не может.

— Почему? — крикнул отец.

Столь длинная речь утомила газду Лайоша, и вместо него ответил правый слуга:

— Кому мало, пусть уходит!

— Ах так?! — грянул гневный голос дядюшки Михаля. — Тогда убирайте ее сами! Вы, господин Лайош, и молодой господин Ференц, и госпожа Гортензия, и старая госпожа…

Дядюшка Михаль с отцом повернулись и медленно пошли со двора. Почти все скотники двинулись за ними. Священник Ло́вро, стоявший на ступеньках перед церковной дверью, испуганно закрестился. А оттуда, где сидел господин Лайош Фенеши, вслед уходившим неслось: «Пуф… пуф… пуф…»

Отец, дядюшка Михаль и остальные скотники были уже довольно далеко, когда оба слуги закричали хором:

— Назад! Назад! Господин Лайош зовет вас!

Отец глянул на дядюшку Михаля, протянул ему руку и весело засмеялся.

— Я знал, что этому заике придется уступить, — сказал он бодрым голосом и решительно зашагал обратно.

Увидев, что скотники возвращаются, священник Ловро еще раз перекрестился и скрылся в церкви.

Поохав и повздыхав для порядка, газда Лайош заявил, что мы плохие христиане, не умеем ценить его любовь и заботу и вообще думаем только о собственной выгоде, тогда как он печется обо всех нас. Тут глаза его оросились слезами, и он с трудом выдавил из себя:

— Однако ж будь по-вашему… Прибавлю вам по динару в день.

Но дядюшка Михаль так гневно крикнул что-то по-мадьярски, что газда Лайош вздрогнул и тотчас же накинул еще динар. Битый час проторчали мы в церковном дворе, торгуясь с хозяином.

Меня все это очень забавляло; я «болел», как «болеют» на спортивном состязании: то радуясь и ликуя, то дрожа и печалясь, когда любимая команда оказывается в трудном положении. Наконец газда Лайош согласился платить всем по пять динаров в день.

— Да здравствует дядюшка Михаль! — вдохновенно крикнул я.

Отец с дядюшкой Михалем посмотрели на меня с удивлением.

Вскоре церковный двор опустел. Довольные, скотники спешили сообщить своим женам радостную весть и до поздней ночи «тратили» еще не заработанные деньги.

Последним в сопровождении многочисленных слуг ушел газда Лайош. У ворот его ждал фиакр. Проезжая мимо нас, он хлестнул отца таким откровенно злобным взглядом, что я содрогнулся, но отец, как мне показалось, вовсе не обратил на него внимания.