На грани веков - Андрей Упит

Из леса шел Мартынь, медленно, чтобы не испугать, молот зажал под мышкой — пусть видят, что нет у него злого умысла. Шапка низко надвинута на глаза, на кафтане хвоя и мох, ноги облеплены тиной. Лицо серое, как осиновый лист, глаза запавшие, нос вытянулся, заострился — за одну ночь он постарел лет на пять. Отступая, Майя невольно протянула руку.

— Не подходи! Не подходи! Что тебе здесь надо?

Он остановился, глядя с невыразимой печалью.

— И ты еще спрашиваешь… Кого еще мне надо, как не тебя.

Майю подкосил этот надломленный глухой голос. Рука ее упала, она вздохнула и привалилась спиной к полусметанному стогу. Мартынь опустился рядом, но так, что их локти даже не соприкасались.

— С самого утра хоронюсь здесь в лесу и слежу за тобой. Видел, как ты вышла из Бриедисов, как завернула к нашему двору, как с Анной шла сюда. Целый день ждал, не зайдешь ли в лес, а ты все не идешь — все время около Анны.

— Ты же знаешь, что я боюсь леса. И зачем ты это делаешь? За тобой следят — Рыжий Берт кругом шныряет.

— Рыжий Берт и все остальные пусть лучше поберегут свои кости. Я за тобой пришел!

— Родимый, не говори ты этого. Никуда я с тобой не пойду.

— Не пойдешь?

— Куда же мы двое этаких можем уйти?

— Не все ли равно куда? В лес… К Друсту… в Ригу к Юрису… лишь бы уйти от этих зверей. Свет — он велик.

— Очень уж велик, боюсь я его. Даже этого луга боюсь, если бы Анны не было близко.

— И меня боишься?

— И тебя — тебя больше всех. За себя и за тебя. Ты такой сильный и потому такой отчаянный. Всю прошлую ночь глаз не смыкала, все думала, что будет, если ты попадешься им в руки.

Мартынь вскочил.

— Никогда я им живьем не дамся! И тебя не возьмут! Не оставлю тебя им.

Майя посмотрела так, что у него сжалось сердце и подогнулись колени.

— Ничего ты с ними не сделаешь. Ничего нам не поделать, горемычным;

Мартынь долго глядел на нее, стиснув зубы. Искал чего-то в ее глазах, пытался прочесть в них, проникнуть до самого сердца, выведать. Даже не заметил, как с опушки над папоротниками приподнялась взлохмаченная голова и сейчас же исчезла.

— Значит, ты не хочешь за меня идти?

Майя покраснела и опустила лицо в колени,

— Родимый… как я хотела за тебя — все эти годы! Да, видно, бог того не судил. Теперь все решено, так тому и быть. Еще завтра, послезавтра — и свадьба… и конец всему. На легкую жизнь я не надеюсь, Да и где нам, подневольным, легко? По крайней мере, знать буду, что отца из дому не выгонят и измываться над ним не станут, под своей крышей жить буду, там и умирать легче… коли станет невмоготу так, что сердце не выдержит…

Мартынь снова вскинул молот на плечо.

— Значит, ты все-таки хотела за меня, а идти со мной не хочешь! Все равно — мне бы только знать… Все равно я тебя добуду! На руках унесу, если тебе в лесу будет страшно. В кафтан заверну, чтобы широкий свет не пугал… Из свадебной повозки вытащу, из церкви вынесу, а не отдам! Всю волость, весь народ на ноги подыму, если мне поперек встанут! Еще два дня, ты их пережди!

Изменившись от страха, Майя поднялась с копны.

— Мартынь, ты рехнулся! Не бросай нарочно на погибель себя, меня, всех нас. Уходи, беги в Ригу!

— Один не уйду, только вдвоем. Руки-ноги тебе свяжу, если будешь противиться. Рот заткну, коли кричать станешь! Ты хотела за меня, и того довольно. А все остальное пустое — мякина, пыль, дым. Ты жди! Жди, Майя, и ничего не бойся!

Вытянув руки, словно отмахиваясь от него, она попятилась назад.

— Нет, нет, нет! Не стану ждать! Не подходи, ой, какой ты страшный!

На опушке зашелестели кусты, Анна шла сюда, с умыслом громко зовя девчонку. Выбравшись на луг, огляделась: Мартыня уже не было. Злющая, точно ласка, накинулась на Майю:

— Куда это кузнец подевался? В копну его, что ли, запрятала? Или под подол сунула?

Измученная Майя даже вспрянула от обиды.

— Ступай, ищи, коли он тебе нужен. Беги по лесу, по следам вынюхивай! Что ты мучаешь меня, что вы все терзаете меня!

Невестка прямо исходила злостью.

— Всякое было видано, но такого сраму в нашем роду еще не бывало. Просватанная невеста — в воскресенье свадьба — не совестится по копнам валяться? С кем? С беглым душегубом, с лесовиком, которого завтра в каретник потащат! Да Тенису только плюнуть на тебя. Прямо диву даешься, как ты еще в лес с ним не побежала. Был бы у тебя стоящий отец, такую баню задал бы — уж коли нет от человека проку, так и не будет. Под замок посадить такую паскудницу!

— Бреши, бреши, пробрешешься — может, полегчает…

Майя бросила начатую копну и, поспешив в дальний конец покоса, принялась ворошить там. Грабли с треском скользили по стеблям таволги, она даже не замечала, загребают они что-нибудь или нет. Платочек на шее развязался, свесился с плеча, наконец слетел и остался лежать на лугу подстреленной птицей с распростертыми белыми крыльями. Анна копошилась все на том же месте возле кустарника, уже не спуская глаз с Майи и время от времени пугливо поглядывая на лес.

На другое утро возчики изрядно запоздали: кирпичи из печи выбирали совсем горячими, приходилось ждать, пока возы по одному нагрузят. Солнце уже переваливало через верхушки сосенок, постепенно тускнея в черных редких тучках, когда въехали в Голый бор. Но там воз за возом начали вдруг останавливаться, пока, наконец не стал весь обоз. Возчики с ворчаньем направились вперед взглянуть, что там за беда опять приключилась.

Но беды не было никакой. Конь Грантсгала, стоя поперек дороги, лениво обрывал кустик багульника. Ключник сидел бледный, свесив ноги через край телеги, словно прикипел к горячим кирпичам. Грантсгал с перепугу пятился назад и даже чуть не упал навзничь, споткнувшись о пень. Перед возом стоял кузнец Мартынь, подавшись вперед, опираясь обеими руками на рукоять молота, а голову откинув назад — с оскаленными зубами, обезумевшими глазами, — как из лесу выскочил, так и был весь облеплен мохом и хвоей, серый и страшный. Он говорил — нет, даже не говорил, — он кричал:

— Кто вы такие? Рабы вы! Хуже рабов, хуже скота! В сенокос по кирпичи вас гонят — пусть сгниет ваше сено, чтобы вам после с голоду подыхать, а эстонцу горя мало! Что ни год, то новые поборы… Да осталась ли у вас еще шкура, ведь вся уже, поди, содрана! Сколько у вас есть шкур-то? Мясо по жилочке с вас поощиплют, кости в мешок — и в Ригу. В Риге и кости покупают — собак кормить, на муку перемалывать да поля унавоживать. Этого вы хотите, да? Своими костями в Неметчине поля унавоживать, да?

Все это он выкрикнул одним духом, за один рык. Откашлялся, точно подавился, и продолжал:

— Приказчик вас лает, староста лупит дубинкой, эстонец приказывает в каретник тащить. Это еще сейчас так, а что будет, когда молодой домой вернется? Два мешка с сыромятными кнутами везет с собой. В Неметчине сплетены, это вам не пареная черемуха. Сплошь узлы, а на конце гвоздь — будто рысь когтями рванет, будто ножом полоснет! Вот как будет, уж это я вам говорю! Вот как оно будет!

Теперь уже попятились вместе с Грантсгалом и Силамикелис, и Бриедис. Глаза у всех выпучены, рты раскрыты.

— С чего так торопятся новый подвал отстроить? Зачем кольца да крюки в сводах оставляют? Думаете, копченые окорока молодой Брюммер там развешивать станет? Сами вы там висеть будете да выть, как псы с перебитыми лапами. Последнее ведерко молока повезете в имение, последнюю меру льна, последнюю пуру зерна. Липовой мезги в лесу не хватит, как в голодные годы, все крыши вместе с решетинами за зиму скотине скормите! Вот оно как будет!

Он выпрямился.

— Скажите же себе наконец: мы не скотина, мы люди, богом сотворенные на свет, мы не хотим жить нищими, вшей кормить да гнить заживо. Коли мы все подымемся, то никто против нас не устоит. Сколько у них в имении этих псов, кроме тех двух, что на цепи? Неужто в лесу дубин не хватает? Нет у нас кос да топоров? Разгромить! Разнести! Плетюгану по башке! Эстонцу по башке! С рубцом на лбу он уже гуляет — после моего молота больше не будет погуливать! Разлетится, что глиняный горшок! Подпалить все это змеиное логово! Сегодня же ночью! Сейчас же! Выпрягайте лошадей — верхами и по дворам! Пусть все бегут — бабы и ребята, все, у кого спины переломаны и бока изодраны. Чтоб завтра и места не нашли, где стояло Сосновское имение!

Только тут он овладел собой, устав от этого неистового гнева и длинной речи, и всмотрелся прояснившимися глазами. Вблизи никого, только ключник точно приварился к возу, не смея пошевелиться. Вокруг раскрытые рты и выпученные глаза. Он подскочил вплотную.

— Ну, что стоите? Чего воды в рот набрали? Кого боитесь? Разве малдавцы там, под Ригой, не спалили имение и не убили своего дьявола, который подстрекал подыматься против властей, — а что им за это было? Теперь они под казной, и живется им, как и лиственским. Может, вам живется лучше лиственских? Все господа теперь собираются бунтовать против шведов, и наш, должно быть, с ними заодно. От властей им заступы ждать нечего. В другой раз вам говорю: пошли! На коней и по дворам!