Стужа - Рой Якобсен

Рунольв завел Геста в проулок между домами и знаком показал: надо ждать.

Подморозило.

Одд не появился. Рунольв пожимал плечами и строил разочарованные гримасы, но до самого рассвета уходить не желал. В конце концов они тем же путем вернулись к себе в конюшню, весь день проспали, а вечером опять затаились в проулке, Рунольв с клириковым мечом, Гест с Одиновым ножом, топором и тревожными мыслями об Ари, который чинит лодку, чтобы они целыми-невредимыми убрались из разоренного Хавглама, норвежского форпоста Йорвы. Какие-то фигуры нетвердой походкой шли мимо в белом ночном мареве, пьяные дружинники на пути к лодкам или от лодок, иногда вместе с женщинами.

Одд пришел лишь на четвертую ночь.

Рунольв узнал его с первого взгляда, глухо застонал, бесшумно скользнул через улицу и растворился во мраке.

Незнакомец, громко разговаривая сам с собой, пошатываясь, пересек улицу, остановился всего в нескольких футах от Геста и принялся блевать, прямо на стену, крупный, статный мужчина в кожаных штанах и светло-красной рубахе, серый плащ, точно палатка, висел на широких плечах, сколотый на левом плече блестящей брошью-фибулой, на поясе меч, под мышкой топорик. Но ни шлема, ни кольчуги. В следующий миг Рунольв с трубным воплем ринулся на него, и он, вздрогнув, схватился за топорик, однако не удержал, и тот со звоном упал на мерзлую землю, тут подоспел Гест, вцепился ему в волосы, со всей силы рванул к себе, так что Одд ударился головой о стену и навзничь рухнул наземь. Гест вспрыгнул на него, прижал коленями плечи, зажал ему ладонью рот и вонзил нож в открытое горло.

— Я — Торгест сын Торхалли! — прошипел он, не вытаскивая ножа из раны.

Одд не двигался, смотрел ясным взором, тело его напряглось и подрагивало как струна, веки трепетали, серые зубы подернулись светло-красной пеной.

— Это тебе за убийство Ари сына Стейнгрима из Хавглама, ибо он не был вором, — произнес Гест.

Пузырьки пены выступили из раздутых ноздрей, рассыпались крохотными брызгами, а Гест сидел, чувствуя, как угасают эта жизнь, эта гордыня и высокомерие, Бог дал ему силы истребить их, а может, силы Йорвы, Хавглама и мести. Он повернул нож, рванул его к себе, услышал звук, похожий на конский храп, поднял голову и увидел лицо Рунольва, который одобрительно кивал и потирал руки. Великан хотел стянуть с Одда штаны, обесчестить его. Но Гест, с трудом переводя дух, показал на дом женщины, к которой дружинник уже не придет. Рунольв немного подумал, кивнул, схватил убитого за плащ и потащил через дорогу. Гест распахнул дверь, они заволокли труп в темные сени и бросили на пол. В тот же миг с чердака донесся пронзительный женский крик.

Они сидели у реки над городом. В невысокой рощице. Смотрели на черный поток, в котором мелькали первые льдины. Кровь они с себя смыли. Легкая снежная крупка сменилась тяжелыми влажными хлопьями, но Гест больше не мерз, его наполняло такое же тепло, какое поддерживало в нем жизнь в буран после убийства Вига-Стюра, знакомое пламя мести, исполненной и удовлетворенной. Туманные мысли его разметал свежий ветер, он был свободен, хотя радость несколько омрачалась оттого, что он не знал Одда и не мог насладиться, глядя на тех, кто его оплакивает. Но бессмысленные глаза, таращившиеся на него, пока жизнь уходила, так неразрывно соединились с предчувствием, которое привело его сюда из Оркадаля, что у него не осталось ни малейшего сомнения: он не блуждал в тумане, он подарил Ари новую жизнь, которая будет длиться вечно!

Гест встал, принялся ногой спихивать в реку снег, невольно рассмеялся, бросив взгляд на мокрого Рунольва, который сидел рядом на берегу и опять недовольно рассматривал изукрашенный меч, будто сокрушался, что не довелось пустить его вход.

— Можешь оставить его себе, — сказал Гест. — Но только если не вернешься в Хладир.

Рунольв кивнул, сделав знак, что Гесту нет нужды твердить об этом, все уже решено.

— И ни почета, ни богатства в Англии!

Рунольв повторил знак, взял палочку, нарисовал на песке подле себя двух человечков.

— Твои сыновья?

Рунольв серьезно качнул головой, приставил один палец к своей груди, другой — к груди Геста, а затем крепко их сцепил.

— Ты поступаешь как я? — спросил Гест. — Ты такой же, как я?

В глазах Рунольва как будто бы читалось «да», но голову он склонил набок, выражая сомнение. Тут Гест заметил в руках у него золотую фибулу с плаща Одда. Силач улыбнулся, пошевелил губами и начертил на песке крестик.

— Ты имеешь в виду, я не должен объявлять, что совершил это убийство? — спросил Гест и показал на фибулу. — И тогда фибула останется у тебя?

Рунольв кивнул, протянул ему ее, чтобы полюбоваться, — вещица была тяжелая и очень красивая, тонкой работы, украшенная узором, какого Гест никогда прежде не видывал. Гест вернул фибулу Рунольву, достал кошелек, полученный от Ингибьёрг, надел на палец подаренный ею перстень, а деньги отдал Рунольву. Тот с изумлением уставился на серебро, начал считать.

— Богатство, — сказал Гест. — Я добуду себе еще. А ты должен вернуться домой, в Сандей. Так что забирай.

Рунольв улыбнулся, осторожно заглянул в кошелек, будто в надежде найти там побольше денег, поднял взгляд и улыбнулся еще шире, но по-прежнему вопросительно и, наконец приняв нелегкое решение, сунул фибулу и серебро в кошелек и спрятал его за пазухой.

Гест засмеялся, а Рунольв треснул кулаком по земле и испустил трубный звук. Потом встал и, не глядя на Геста, коротко кивнул и зашагал вдоль берега, выискивая брод.

Когда Гест вернулся, возле церкви стояли кони, три могучих жеребца из тех, что ярлу каждый год доставляли морем из Вендланда. Они были укрыты драгоценными попонами, присыпанными тонким слоем снега, который искрился в свете факела, а факел держал в руках караульный, стоявший к Гесту спиной и стучавший зубами от холода.

В церкви Гест тоже заметил свет, услышал голоса и стал прикидывать, не двинуть ли отсюда вслед за Рунольвом. Однако вскоре сообразил, что оный визит не связан с убийством, обошел вокруг конюшни, пролез через навозную яму и взобрался на чердак.

Но едва улегся под одеяло, как Гудлейв принялся стонать, потом внизу открылась дверь и ясный голос Кнута священника крикнул, чтобы он спустился вниз поздороваться с гостями.

Гест спустился и в свете факела увидел двух женщин. Одна из них, с длинной черной косой, которая блестящей змеей обвивала гордо поднятую голову, была одета в облегающее бордовое платье, расшитое золотом по вороту, подолу и рукавам, и в плащ из какого-то черного блестящего меха, прежде никогда Гестом не виданного. Спокойные карие глаза гостьи смотрели прямо на него. Гест постарался ответить тем же. На белой шее у нее виднелось черное пятнышко, похожее на жука, и он сообразил, что это ярлова супруга Гюда со своею служанкой.

— Вот тот молодой человек, о котором я тебе рассказывал, — произнес Кнут священник, будто с удовольствием демонстрируя забавную диковину. — Он способен слово в слово повторить любую историю, услышав ее всего один раз. Подойди, Хельги, и поздоровайся, как должно.

Гест пал на колени и не вставал, пока Гюда сама не велела ему подняться. Она спросила, откуда он и какого роду-племени, и Кнут священник поспешно сообщил, что Хельги уроженец Оркнейских островов и приехал в Нидарос, чтобы стать его учеником и помогать в церкви. А сейчас Хельги расскажет историю, которую, по правде говоря, не очень-то любит, однако же знает наизусть.

Гест повиновался, как церковный служка, заговорил спокойным, напевным тоном, не сводя глаз с черного жучка на шее Гюды, которая в конце концов прикрыла пятно ладонью и слегка покраснела, но взгляд ее неотрывно следил за его губами. Он дерзко посмотрел ей в глаза и заключил свой рассказ словами, каковые Кнут священник ставил превыше всего: где бы человек ни учился, он учится у Бога. Засим он вновь склонил голову, как перед святым крестом.

— До чего же красиво… — мечтательно обронила Гюда и посмотрела на Кнута, который горделиво сжимал в руках факел. — Впору наградить его как скальда.

Она засмеялась, звонко, но неуверенно, и Гест подумал: хоть она вдвое старше меня и имеет сына-подростка именем Хакон (по словам Кнута священника, бездарного шалопая), но все равно похожа на девушку, чьи мысли и взгляд никогда не сковывала стужа, она была чиста, как текучая вода. И он спокойно сказал, что никакой награды ему не надобно, хотя бы потому, что Кнут священник это запретит, ибо клирик не жалует ни скальдов, ни стихи.

— Ведь это Одиновы люди и Одинов мёд.[60]

Клирик занервничал, но Гюда опять звонко рассмеялась и спросила, знает ли Гест житие святого Антония. Гест житие знал и начал рассказ о святом отшельнике и аскете, с которым сам император в Миклегарде советовался по духовным вопросам, однако умолчал, что Кнут священник любил сравнивать свою жизнь в Нидаросе с одинокими терзаниями Антония в египетской пустыне, зато больше подчеркнул, что Антоний осуждал блага земные и богатство, и тотчас заметил, что, пожалуй, несколько в этом смысле переусердствовал, — прочел на лице Кнута, нахмурившемся и полном сомнений. Но Гюда слушала благоговейно, опять прикрыла рукой родимое пятнышко и смотрела на Геста с одобрением.