Львица по имени Лола (СИ) - Волкова Дарья

На прощание Дина вырвала из блокнота листок, быстро начеркала на нем что-то, подошла и засунула его в вырез платья.

— Всегда мечтала запустить руку тебе в декольте, — хихикнула она. Увернулась от его рук. А потом обняла сама крепко. Шепнула на ухо. — Спой им на бис так, чтобы они все там умерли от восторга.

Стукнула дверь. В комнате остались только мужчина в чёрном с пайетками платье, аромат духов его любимой женщины и недопитый ими чай в чайнике.

Прекраснейший натюрморт, если знать, что с ним делать.

Лев Кузьменко знал.

Сунул руку в вырез платья, вытащил записку. Прочел. Улыбнулся. Через голову стянул таки треснувшее по шву платье, снял все остальное лишнее, натянул джинсы, вытер влажной салфеткой остатки грима с лица, сел на диван и с наслаждением допил остывший чай из носика чайника.

В дверь робко стукнули.

— Лев Аркадьевич? — раздался вопросительный голос Кулика из-за двери.

— Десять минут.

***

«Каракатица» сошла с ума. Свист, скандирование, вопли. Дополнительно нанятые на этот вечер сотрудники для обеспечения безопасности под командованием Гаврилова заняли позиции вокруг сцены, но публику это не смущало. Топот и гвалт нарастал. А сцена стояла пустая. Даже музыканты покинули ее от греха подальше.

Первым вернулся ударник — лысый брутальный бородач с тоннелями в ушах. Подошел к микрофону.

— Ща все будет, не ссыте, — низко хохотнул и прошел к своему месту за барабанной установкой.

Следом вернулись гитарист и клавишник. Но музыка не начиналась. Зал, было притихший, снова начал гудеть.

И тут свет погас — не только на сцене — во всем клубе. А потом загорелся ярко — но лишь на сцене. И в наступившей тишине к микрофону вышел человек.

Темноволосый, темноглазый. Среднего роста. Плечистый и крепкий. Синие джинсы, кроссовки, рукава голубой с красным клетчатой рубашки закатаны до локтя. Человек подошел к стойке, знакомым жестом положил на нее руку, опоясанную широким металлическим браслетом часов. И знакомым и одновременно незнакомым голосом произнес.

— Добрый вечер. Вы знаете, что эта самовлюбленная цаца по имени Лола никогда не выходит на бис. Сегодня — не исключение. Но я попробую ее заменить. Меня зовут Лев Кузьменко. Ну что, попоем?

Ответом ему стала гробовая тишина.

Ну а чего он ожидал? Публике нужна Лола. А ее нет. Она ушла. Совсем.

Лев вздохнул. Обернулся. Кивнул ударнику.

И вдруг в звенящей тишине раздался женский всхлип.

— Ой, мамочки, я сейчас описаюсь. Он и правда красавчик!

Человек у стойки микрофона улыбнулся. И улыбка эта осветила зал «Синей каракатицы» не хуже мощного прожектора.

Зарокотали барабаны, им вторили синтезатор и гитара.

Блеснули на запястье часы, когда человек на сцене взялся на стойку микрофона знакомым жестом. И знакомо-незнакомый бархатный голос поплыл над залом.

Концерт давно окончен

Но песня бесконечна

Пусть отключат на сцене

Мой давно уставший микрофон.

14.5

***

— Что ты натворил, а? — причитал Гаврилов. — Вот что ты натворил?!

Левка не отвечал. Точнее, он попробовал, но вышел лишь какой-то хрип.

— Сорвал-таки голос, — с упрямым злорадством констатировал Гавря. — Добвы*бывался! Марш на диван, пока не упал. Федор! — заорал в приоткрытую дверь.

— Да, коньяку хочу, — просипел Левка.

— Щас прямо! — рявкнул Гаврик. — Молоко тебе тёплое с медом и маслом, горе ты наше лукавое.

За дверью раздался какой-то шум, и Гаврилов спешно выскочил из гримерки. А Левка сполз по спинке дивана и прикрыл глаза. Но сначала посмотрел на часы.

Два часа. Два часа он пел на бис. Потом ещё почти час — общался с публикой, вопреки собственной же договорённости с Яном. Да те договорённости касались Лолы.

А после концерта публика рвала на клочки и сувениры именно его. Льва Кузьменко. Он с кем-то разговаривал, ему что-то рассказывали, он кому-то расписывался на салфетках и подставках для пива, фотографировался, обменивался контактами. И это никак не желало заканчиваться, пока его практически за шиворот не уволок из зала Гаврилов.

— Пей!

Лев открыл глаза. Перед носом его красовалась большая белая кружка. Лев взял ее в руки и принялся осторожно пить мелкими глотками.

Амброзия. Теплое, сладкое, мягко обволакивает горло. Он даже глаза прикрыл от удовольствия.

— Ты мне одно скажи — про Ванинский порт ты откуда песню знаешь?

— А я знаю? — Левка лениво открыл один глаз.

— Ну пел же!

Да чего он только в этот вечер не пел. В ход шло все — и эстрада, и шансон, и народные песни. На два голоса, на три, целыми компаниями. Гаврилов сошел с ума, стаскивая людей со сцены. И если писающихся от восторга дамочек было легко скинуть, то серьезных дяденек, просивших спеть про столицу Колымского края, спровадить было не так-то просто. Но больше всего проблем доставили шустрые столичные блоггеры — те нутром чуяли жареное, то на чем можно завтра взорвать инстаграм. Если успеть.

Наверное, как-нибудь потом память отдаст из своих тайников все, что происходило в эти три часа. Но сейчас Лев не помнил ничего, не знал ничего и ничего не чувствовал. Кроме того, что теплое молоко с медом и сливочным маслом мягко течет по горлу.

— У тебя котлеты никакой нет? — Левка потихоньку возвращался к жизни. К нему стал возвращаться голос. И лютый, практически волчий голод.

— Полные карманы котлет! — махнул на него рукой Гаврик. — Сейчас кликну дядьФедора, чтоб он тебе какой-нибудь бутерброд сообразил.

Спустя пять минут Лев уминал за обе щеки сэндвич с курицей, запивая его уже чаем — но тоже с медом. Ел и не знал, что где-то там, в цифровом мире, происходит революция. Рождается миф. Миф в его честь. Постятся фото и видео, пишутся посты, придумываются и раздаются хэштеги, ставятся лайки, делаются репосты. Создается легенда. И наутро он проснется знаменитым. По-настоящему.

Но он сейчас этого не знал и с аппетитом уминал сэндвич с курицей, запивая его теплым чаем.

14.6

***

— Ну все, я поехал, — Левка встал с дивана. И качнулся.

— Щас прямо, поехал. Полетел. Орел! — в голосе Гаври слышались какие-то интонации, каких раньше не было. Ну собственно, они теперь друг другу никто, Лев больше не звезда «Синей каракатицы» и Гаврилову не указ.

— Доползу как-нибудь.

— С закрытыми глазами? — хмыкнул Гаврилов. — Ты ж заснешь за рулем.

— Не засну.

— Ай, не переспоришь тебя! — махнул на него рукой Гавря. — У тебя вещи какие-нибудь есть, кроме этого гроба? — ткнул пальцем в футляр с аккордеоном. — Шмотки забирать будешь?

Лев непонимающе смотрел на секьюрити. Состояние сытости окончательно окутало его коконом отупения.

— Чего глазами хлопаешь? — буркнул Гаврилов. — Я тебя домой отвезу. Ты же едва живой, а инструмент свой и поднять-то не сможешь. Шмотки, спрашиваю, брать будешь? Или оставишь Яну на долгую память?

— Не, заберу, — Лев тряхнул головой в попытках согнать сонное оцепенение. — Нельзя ничего оставлять, если не хочешь вернуться. Я не хочу. И… спасибо.

— Давай собирать, — Гавря кинул ему пакет.

***

— Только меня не домой, — Левка щелкнул ремнем безопасности.

— Да мне один хрен, ты адрес скажи, — Гаврилов сдавал задним ходом, выруливая с парковки. — Чай не слепой и не глухой, соображаю, к кому ты «не домой» едешь.

Левка улыбнулся. Действительно, секрет — так себе. И назвал адрес.

Машина летела по пустым и уже почти предутренним улицам Москвы — впрочем, темным. Не доехал бы он сам — Левка это вдруг понял. Спасибо Гаврику, реально выручил. И в руках сил нет, и инструмент бы не дотащил. Зачем он такой едва живой Дине?

А нужен. Точно знал. Нужен любой. И ждет его любого. Улыбнулся, достал телефон.

Лев: Ждешь?

Дина: Жду.

Лев: Еду.

Убрал телефон, достал из кармана рубашки записку.