Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Все эти подробности — кровавые, героические, географические, психологические, парадные — Гиацинт перемежал шутками в немецком духе вроде «теперь на склоне лет я одной ногой в прошлом, а другой — а другой-то у меня и нет» или «акула дала мне приказ, с левой ноги шагом фарш!»

После каждого такого рассказа Екатерина нежно обнимала Гиацинта и укладывала его на тайную канцелярскую кровать: иссушенный солнцем и извяленный морской солью адмирал весил не больше, чем пол-императрицы.

Надо сказать, адмирал любил соснуть сутки-другие, особенно после сеанса сладострастия. Пока Хакен похрапывал, государыня усаживалась на краю кровати и с наслаждением нюхала искусственную ногу или тихонько постукивала по ней костяшками пальцев. Протез был для нее фетишем, но она этого не знала, ибо в восемнадцатом веке такого понятия не существовало.

Результат альковных канцелярских свиданий не заставил себя ждать. Через девять месяцев после знакомства с Гиацинтом Екатерина родила малыша в беседке царскосельского парка (для конспирации). Это была страшная государственная тайна! О ней знали лишь самые доверенные любовники императрицы: пять братьев Орловых и светлейший князь Потемкин, который тогда еще не был ни светлейшим, ни князем, ни даже Потемкиным. И, конечно, сам адмирал.

Младенец был вылитый Гиацинт, только маленький и двуногий. Серые глазки, правда, были как у мамы. Екатерина держала ребенка в ящике секретера, чтобы никто ничего не заметил. Имени она решила до поры до времени ему не давать, называя его просто mein Wunderkind[202] (тоже для конспирации). Поднаторевшая в дворцовых интригах императрица опасалась, что враги узнают про побочного беби и опорочат ее в глазах российских сановников и европейских кабинетов. Но больше всего она боялась, что про Вундеркинда узнает властелин дум восемнадцатого века Вольтер!

Надо сказать, праотец во всей этой истории вел себя с честью. Как джентльмен он не желал, чтобы общественное мнение, отличавшееся тогда ханжеством, сделало ласковую государыню предметом возбужденных пересудов. Как верноподданный он не хотел, чтобы секрет(ер)ный младенец попал в руки какой-нибудь придворной фракции и стал конкурентом цесаревичу Павлу Петровичу, которого адмирал вместе со всей страной считал настоящим сыном покойного Петра III. К счастью, адмирал был вдов. Супруга Гиацинта и мать его двенадцати сыновей умерла еще в царствование Анны Иоановны. Мудрый мореплаватель решил воспользоваться этим обстоятельством. Он положил жениться во второй раз и представить рожденного в беседке беби как нормального отпрыща счастливых супружеских сношений. Тогда перспективы Екатерины спокойно царствовать, а беби спокойно выроста весьма бы улучшились.

Гиацинт изложил свой матримониальный план императрице. Та растроганно посмотрела на одноногого аманта и со слезами на светло-серых глазах промолвила:

— Fantastisch![203]

Праотец принялся приводить план в действие. Он отправился в Свидригайлово и сосватался к хорошенькой дочери соседского помещика, известной в Клизменском уезде своей невинностью. Хотя адмирал был старше предполагаемого тестя раза в два, а предполагаемой невесты раз в пять, отец девушки дал свое согласие. Гиацинт, как я уже сказал, был дыряв и древен, но богат и куртуазен.

Новая супруга адмирала, урожденная графиня Шушумыгина, была из молодых, да ранних. Дитя шестнадцати лет, она мало знала как о жизни, так и об эротике. Впрочем, адмирал имел обширный опыт кроватных круизов и смог многому ее научить! Другими словами, праотец был прекрасным педагогом постели. Весь медовый месяц, невзирая на разыгравшийся вдруг ревматизм, он со знанием тела преподавал жене уроки любви. Плодовитая до потери сознания, адмиральша забеременела как только адмирал, так сказать, провел с ней контрольную работу. Удостоверившись, что в утробе жены растет Гиацинтик или Гиацинточка, праотец приврал ей, что должен отправиться со своим британским коллегой капитаном Куком к берегам (неоткрытой) Австралии, и ускакал в Петербург.

В кулуарах Адмиралтейства императрица и адмирал имели последнюю встречу, на которой обменялись печальным прощальным поцелуем. Екатерина взяла с Гиацинта честное адмиральское слово, что он никогда никому не скажет кто настоящая мама беседочного беби. Затем родители обсудили, как назвать мальчика. Их выбор пал на имя «Конрад». Секрет(ер)ный сын стал тезкой будущего писателя Джозефа Конрада и будущего канцлера будущей ФРГ Конрада Аденауэра.

Мореплаватель и императрица повздыхали, что было принято в ту сентиментальную эпоху.

— Vergiss mein nicht,[204] — прошептала Екатерина и скрылась, шелестя шлейфом и государственными бумагами.

Флигель-адъютант вручил мореплавателю золотую корзину с плодом любви. Скрипя ногой и сердцем Гиацинт вышел на улицу. В сени известной иглы раздался пронзительный писк…

Для отвода глаз Гиацинт всю зиму ошивался в Кронштадте, где у него было много флотских друзей и детей. Оттуда адмирал то и дело весточки слал государыне письма, на которые она то и дело отвечала. Будучи патриотами, хотя и импортными, Гиацинт и Екатерина писали друг другу исключительно по-русски. Хотя адмирал никогда формально языку не обучался, он строчил свои послания с почти литературным блеском.

В марте следующего года праотец отправился обратно в Свидригайлово. По дороге туда он исправно информировал императрицу о всяких младенческих материях.

В одном из писем адмирал сообщал:

Ваше Величество, сын наш Конрашка орет будто фурия греческая. Весь день в карете с ним едучи, оглох на оба уха и лишь сей час на постоялом дворе в себя прихожу помаленьку.

Каждый день в полдень Гиацинт останавливал карету, выходил на обочину и шуровал астролябией и сектантом. Таким образом он с точностью до одиннадцатой десятой знал скорость, с которой ехал. Праотец был в некотором роде педант и хотел прибыть в имение точно в срок, то есть когда у жены начнутся роды. И действительно, только в вестибюле усадьбы раздался стук адмиральского протеза, как у адмиральши разверзлись воды, если не вешние, то внутренние.

Гиацинт понимал, что роженицу-тинейджерку может спугнуть внезапное появление улыбающегося ребенка из саквояжа супруга, особенно в такой экстремальной ситуации. Тут следовало действовать осторожно. Из бесед с Михайлой Сергеевичем Ломоносовым, с которым в первой трети восемнадцатого века он частенько встречался в Академии наук, праотец знал, что женщины относятся к материнству очень серьезно. Ради будущего России и царствующей династии было крайне важно, чтобы адмиральша приняла беседочного беби за собственного сына.

Праотец спрятал дитя до поры до схваток у себя в кабинете и проследовал в спальню, где супруга уже вовсю рожала. У кровати хлопотали вызванный из уездного города Клизмы врач и свидригайловская повивальная бабка. Гиацинт провел (о)смотр супруги. Убедившись, что тело на мази, он скомандовал зычным адмиральским голосом «Так держать!» и приказал сменить кровать на кожаный диван, сразу же после приезда праотца приволоченный по его приказу в спальню. Гиацинт был сильно привязан к этому предмету мебели. Он собственноручно сколотил его несколько десятилетий назад из взятого им в плен турецкого крейсера. Обивка дивана представляла собой шкуру дракона с острова Комодо, убитого адмиралом на кругосветном сафари. Гиацинт хотел, чтобы юная жена разрешилась от бремени на черной скрипучей поверхности, подобно первой госпоже фон Хакен, которая произвела на свет дюжину отборных сыновей именно там.

Адмирал уселся у окна, чуть-чуть кряхтя, — после двух недель тряски по почтовому тракту давал знать о себе возраст — прикрыл глаза и принялся ждать. Местный медицинский персонал вновь окружил адмиральшу, которая время от времени постанывала, правда из уважения к мужу тихо. Ничто на классически корабельном лице праотца не выдавало переполнявшего его волнения, и лишь иногда по старой морской привычке он кричал «Курс на юг!» да почесывал деревянную ногу.

Роды, однако, затягивались. Пользуясь случаем, адмирал послал лакея за пером и бумагой и сочинил письмо императрице, используя в качестве подставки протез:

Матушка моя драгоценная, вот мы и приехали. Вчерась в карете меня здорово продуло, но я креплюсь счастья и короны твоей ради. Наш Конрашка чувствует себя уже как дома. Лежа под портретом царственного предшественника твоего Петра Великого, он ручонкой махнул, да так удачно, будто отдал честь.

Начались схватки. Гиацинт удалил медперсонал из комнаты под предлогом перекура. Затем сбегал, если можно так выразиться об одноногом восьмидесятилетием старике, в кабинет за отпрыщем и подложил его жене под попу в самый ответственный момент. Жена, как водится, в это время находилась в бессознательном состоянии и ничего не заметила.