Яма (СИ) - Тодорова Елена

Водолей Кузя совершенно естественным путем со всей своей непосредственностью выдерживала привычный образ. Болтала без умолка, пока он, подвисая, как древний пентиум, механически шел рядом.

— Прости, заболталась. Тебе неинтересно, да? — спросила, выдерживая его пристальный взгляд.

Вырванный из оцепенения, Градский поджал губы и резко втянул носом воздух, словно лишь за миг до этого внезапно ощутил нехватку кислорода.

— Кузя, зачем ты натрещала моим, что я на гонках?

С лица Ники сошли все краски. Растерялась, даже не сразу нашлась с ответом. Нет, она, естественно, осознавала, что информация о звонке просочится к Сергею. Полночи терзалась переживаниями, что он рассердится. Но в университете Градский, издали завидев ее, приветливо, даже с какой-то очумелой радостью, улыбнулся. И дальше держался, как обычно. Никаких обид и претензий не предъявлял, вот Доминика и решила, что ему нет дела до подобных "номеров" с ее стороны, как, впрочем, и до миллиона других вещей в этой бренной жизни. Он-то со своей орбиты "независимости" все оценивал чуть по-другому.

Нику задело, что Град, словно утратив к ней интерес, отвел в сторону взгляд, прежде чем она, наконец, собралась с силами, чтобы уточнить:

— Ты злишься?

Нет, он не испытывал злости. Лишь пытался понять: нахр*на она это сделала? Хотелось, чтобы на его конкретный вопрос Кузя дала четкий ответ. Заметив, как вместо этого она ударилась в переживания, понял, что разговор быстрым и простым не получится. Пришлось даже себе напомнить, что Ника — не стабильная константа, а живой человек, который руководствуется чувствами, а не преследует цель определенной дискретной величины. Именно поэтому с надеждой на простой и логичный ответ пришлось распрощаться.

— Не злюсь, Кузя. Просто не ожидал подобного, — пояснил терпеливо, рассчитывая, что его собственная выдержка и ее успокоит.

Только это же Плюшка… Остапа уже понесло.

— Так говоришь, словно разочарован во мне… — потеряно выдавила она.

— Нет, — все, что у него получилось выдать, подавляя на ходу эмоции.

В груди нестерпимо заломило, когда в поле его восприятия, вопреки всем блокам, прорвалось разорванное дыхание Кузи и быстрый дрожащий шепот:

— Се-режа, ты хоть представляешь, как я переживала? Когда ты настрочил, типа: не приеду, гоняю с Карпом… Это же какое-то безумие! Это самоубийство, Сережа! Я места себе не находила весь вечер. И… да, не придумала ничего лучше, чем позвонить Валентине Алексеевна. Каюсь, — последнее выдохнула сокрушенно, резко обрывая свой пылкий и сумбурный монолог.

Градский говорил себе подойти к Плюшке, обнять ее и успокоить.

Он не должен был идти на поводу у своих глубинных страхов. Не имел права копаться внутри Кузи, перекладывать ответственность за все решения и поступки только на нее. Так, мать вашу, поступали трусы, а он — не трус. Хоть он теперь себя и не знал досконально, такого уж точно не могло быть!

Разум рассекла невесть откуда взявшаяся мысль: свою женщину расстраивать нельзя. А язык, чертям в угоду, каким-то е*анным путем выронил из нутра убийственные сомнения:

— И часто ты с моей матерью связываешься?

В течение каких-то нескольких секунд сам дышать не мог, измеряя силу вырвавшихся из него слов. Если бы было возможно: забрал бы назад.

Нике же со своей колокольни казалось, что настырно проедающий кожу взгляд Градского беззастенчиво лезет ей в душу, чтобы с непонятной целью эмоционально ее эксплуатировать.

— Ты дурак, Сережа? — слабо выдохнула и замерла порывисто, своим уязвленным видом рассекая его грудь на кровавые ленты.

Так уж вышло, что Град, как бы Кузя ни сопротивлялась, замечал малейшие знаки ее нарастающего волнения. Прямо как сейчас, когда она сжала трясущиеся ладони в кулаки и, напрягшись всем телом, замерла.

Добила дрожащей дробью:

— Я умирала от мысли, что ты погибнешь.

Знал, что любой человеческий конфликт — это отражение внутреннего душевного разлада. Нечто дикое точило его душу, что-то иное — Плюшку. Вот их и несло лоб в лоб к столкновению.

А он не хотел никаких распрей и кровопролитий. Только не с Кузей. Никогда.

Опустив взгляд к мыскам своих кроссовок, дал необходимую им обоим передышку. Заложил руки в карманы. Задержал дыхание.

— Говори уже, что думаешь, Градский.

Стоило отдать Плюшке должное, она не отпиралась, не провоцировала его встречными претензиями и вину свою признавала. Не пытаясь при этом в эпицентре конфликтной атмосферы спрятаться за щитом присущей молодости гордыни.

Глоток горячего воздуха.

Лоб Градского сморщился, когда он, не поднимая головы, приподнял веки и направил в сторону Ники неумышленно тяжелый взгляд.

— Проехали.

Достал из кармана пачку сигарет, а Ника, поддавшись вдруг непонятному порыву, выхватила ее из его руки и, размахнувшись, забросила в ближайшую урну.

Прослеживая за тем, как мятый прямоугольник дрейфует на дно металлической корзины, Градский выказал неподдельное удивление.

— Нафига?

— Потому что! Это вредно.

— И че? — в недоумении раскинул руки. — Курил и буду курить. Что-то еще, Кузя? Если что, на всякий чертов случай, прими к сведению: хр*н у тебя получится со мной поссориться, — выдал в самых спокойных тонах.

Сглотнув, Ника рассеянно смотрела перед собой. Видела, как Град обратно вложил руки в карманы джинсов, как натянулась на мощной мускулатуре груди его светлая футболка, как он одарил ее укоризненным взглядом, развернулся и угрюмо побрел вдоль аллеи.

Сердце Ники упало. Провалилось и увязло в глубоком и запоздалом раскаянии. Странным образом, абсолютно все, с перемоткой к самому первому дню, в тот момент показалось неправильным.

Градский обернулся. Посмотрел выжидающе.

— Ну, чего застыла, Кузя? Вот планка, — рассек ладонью воздух выше своей бейсболки. — Подтягивайся.

Отбросив к чертям раскормленные глупой обидой амбиции, с готовностью поторопилась следом за Серегой.

— Мне больше расти, — в смягчающемся тоне проступили нотки возбужденного волнения. — Труднее.

— Это только на первый взгляд так кажется. Ты умница, Ник. Махнешь за пару раз, я же — пробираюсь по миллиметру. Но главное, не откатывать, понимаешь? — глянул с обезоруживающей теплотой.

У Ники от нахлынувших чувств тотчас в глазах запекло и защипало в носу.

— Сильно разозлился на меня? — сглотнула, задерживая дыхание в ожидании ответа.

— Уже сказал.

— А чего вид такой тогда был?

— Какой?

— Словно я тебе настоящую подлость сделала.

— Плюшка… — выдохнул, притормаживая и останавливая ее рукой.

Ника с жадностью пыталась поймать на его лице хоть какие-то эмоции. Но мимика Сергея стерлась. Стала, как никогда, скупой. Сжав челюсти, он медленно вдохнул и, склонив голову набок, наконец, посмотрел на нее.

Разглядывал так долго, что Доминику, невзирая на все нервные переживания, начали охватывать волнения иного типа.

Попыталась разрядить напряжение. Улыбнулась широко, даже щеки заболели.

— Извинения сегодня не принимаются?

И, к огромному облегчению, уголки его губ слабо приподнялись в ответ на ее натужные и, очевидно, абсолютно бездарные в тот момент кривляния.

— Пожалуйста, не злись на меня.

— Я не злюсь на тебя, женщина, — терпеливо и серьезно повторил Градский. А заметив, как глаза Ники прищурились, поспешил пояснить: — Женщина — здесь — не пренебрежение. Прекращай грузиться. Едем на квартиру.

— Родители сильно ругались? — спросила уже в дороге, заламывая лежащие на коленях пальцы.

Проклиная себя мысленно, Градский поймал их своей ладонью. Сжал с осторожностью, поглаживая фаланги.

— Отец приволокся со своим чернорабочим. Навел шороху, — заговорил беспристрастно не только потому, что желал перекрыть поток ее самокопаний. По большей части ему и, правда, было по барабану. — Выглядело, конечно, не айс. Но большинству, как и мне, было пофигу.

Ника поморщилась и пождала губы. Глянуло потерянно.