Вакханалия - Юлия Соколовская

Я настолько глубоко ушла в размышления, что потеряла всякую связь с реальностью. Броньке надоело дергать меня за рукав. Она взяла меня за шиворот и потащила к дверям. Только на улице, ощутив промозглый ветер в ушах, я вернулась к жизни. Как странно… Я начала озираться: повсюду легкие сумерки. Не рано ли, неужто день прошел?

— Слушай меня внимательно, счастье мое, — с нажимом заговорила Бронька. — День кончается. В шесть тридцать за мной приедет Лео. В семь представление. Ко всем его шведо-финским недостаткам и полному отсутствию потенции, он законченный педант. Если я не получу второго гражданства, будет море крови. Твоей, заметь, крови. Поэтому давай не терять время просто так. Этим двоим ты уже не поможешь. Абсолютно безразлично, куда они пойдут после кафе: бродить по закатам, в гостиничный номер или разъедутся по домам. Новой информации о них ты сегодня не вытянешь, достаточно текущей. Я могу посвятить тебе еще минут сорок, а потом, извини, чао. Так что думай — куда едем?

Я стряхнула оцепенение. Хатынская права — мир не замкнулся на этих двоих. Эдик сторожит Сургачеву, Постоялов с утра в офисе, Ромка вообще неизвестно где…

— Едем, — решилась я. — Где твой «кефир»?

Мы отмахали полмоста на третьей космической, когда заверещал мобильник.

— Ваше долгое молчание вызывает недоумение, — проникновенно сообщил Эдик. — Человеческие жертвы есть?

— Есть, — сказала я, — но о них не сообщается. Они моральные. Докладывай.

— А вы неплохо спелись, — проворчала Бронька.

— Докладываю, — отчеканил Эдик. — Подозреваемая съела курицу, выпила крепенькое, позаигрывала с парнями из технического универа, но за их столик не пересела. Посмотрела на часы, оделась и вышла. В текущий момент невыносимо медленно движется по Ватутина — от «Нью-Йорк-пиццы» к метро на площади Маркса.

Какие-то контакты, сомкнувшись, затрещали у меня в голове. Я чуть не взорвалась.

— Веди ее, — ахнула на вдохе и отключила телефон.

Бронька кривовато покосилась:

— Прозрела, что ли?

— Не знаю, — жалобно ответила я. — Но посуди сама. Сургачева идет по Ватутина. На Ватутина офис Постоялова. С десяти утра он сидел в офисе. Выписал пропуск до шести часов. Возможно, продолжает сидеть. Сейчас у нас без одной минуты шесть…

— Едем к офису, — покорно согласилась Бронька. — Но прошу учесть: неузаконенная любовная связь, пусть даже она и имеет место, еще не накладывает обязательство убивать всех без разбору.

— Я знаю, — прошептала я. — Нам не успеть за минуту, Бронька, он уйдет…

— Как это? — оскорбилась приятельница. — Ты за кого меня держишь? А ну спорим на связку бананов, через минуту будем, засекай.

На такой скорости я еще не ехала! На такой скорости вообще машины не ездят! Нам уступали все — от груженых трамваев до навороченных «мерсов»… Расходись — дурак несется!.. За пятнадцать секунд мы пролетели остаток моста, перепрыгнули на Блюхера и с работающей дуделкой промчались до магазина «Цветы». Двойной вираж — и вот он, институт гигиены, безвременно поднявший лапки перед атакой рыночной экономики… Испустив мучительный стон, я отцепила ремень безопасности — трет ужасно… Тихо шелестя шинами, мурлыча под нос «Мы ползем, бугорки обнимая…», Бронька въехала на парковку — словно и не было ничего.

Угловое окно светилось — не зря страдали.

— Шесть часов пятнадцать секунд, — прошептала я, всматриваясь в циферблат.

— Черт, — Бронька щелкнула пальцами, — но это погрешность, согласись. У любой величины существует допуск — плюс-минус предельно допустимая величина. Проиграла — так и скажи.

— Сдаюсь, — согласилась я. — Но почему горит окно? Он не собирается уходить до…

Договорить я не успела — окно погасло.

— Точность — вежливость убийц, — восхитилась Бронька.

Через пару минут Борис Аркадьевич появился на пороге. Особой резвости в его движениях я не отметила. Человек чрезмерно устал от вынужденного сидения в четырех стенах. Постояв на крыльце, он закурил, с наслаждением втянув в себя дым. Застегнул куртку под горло и двинул поначалу на стоянку за домом. Пройдя несколько метров, он остановился, как бы в задумчивости, затем развернулся и пешком побрел на Ватутина. Проходя мимо нас, машинально глянул на сидящих в салоне. Но свет у Броньки не горел, он мог различить только два неподвижно застывших силуэта.

— Похохочи, — шепнула я.

Бронька схватила на лету: залилась дурным, заразительным смехом — я даже вздрогнула.

— Ну довольно, довольно… Чего ты?

Постоялов уже удалился. Перебежал дорогу перед тучей машин, хлынувшей со светофора, и медленно побрел к площади Маркса.

— Он оставил авто на стоянке, — зашептала я. — Почему, Бронька?..

— Не вижу ничего ошеломительного, — отворчалась Бронька. — Он весь день просидел в офисе, он не хочет лезть в машину, там душно, пахнет бензином, ему надо пройтись пешком. Между прочим, вполне естественное желание, а если рядом дом — какой вообще смысл ее забирать? Стоянка охраняется…

И громко зевнула — явно намекая, что и наш рабочий день пора закруглять.

— Да, Бронька, ты права, как всегда, ты прозорлива и дальновидна… — Я почувствовала, как заколотилось сердце в устрашающем темпе. — Но ты не учла одного, отменяющего все тобой сказанное: Постоялов движется навстречу Сургачевой!..

— А вот это серьезно, — подумав, призналась Бронька. — Хотя ровным счетом ни о чем не говорит. Ну ладно, подружка, ты меня заинтриговала, давай прочешемся. Звони Эдику.

Я нажала «четверку».

— Движется по Ватутина, — отчитался Эдик. — По пути завернула в обменник, проторчала там минут пять.

— Где она сейчас?

— Прошла «Айсберг». Движется очень медленно, глазеет на витрины…

Подозрения переходили в уверенность. Постоялов и Сургачева шли навстречу, находясь на равном удалении от входа в метро «Площадь Маркса»! Не могли они чисто случайно добиться такой потрясающей согласованности! (Они и по договоренности не могли ее добиться, но об этом я не думала.) Мы шли по левой стороне дороги, не спуская глаз с Постоялова. Он миновал недостроенную гостиницу, выбросил окурок и полез в карман за мелочью. На минуту задержался, пересчитывая копеечки. На метро поедем, догадалась я. Синхронность сразу же потерялась — слишком долго Постоялов тряс деньгами.

— Вошла в метро, — доложился Эдик. — Иду за ней.

Через долгую минуту с хвостиком Борис Аркадьевич распахнул тяжелую стеклянную дверь и погрузился во чрево подземки. Мы за ним. Народу в подземелье было как рыбы в Мировом океане. Наши люди почему-то любят кататься в выходные дни. Мы шли за светло-бежевой, малость потертой курткой, не боясь быть высмотренными. Прошли один поворот, другой… Я переложила мобильник в боковой карман, переключив на режим вибрации (слава нашей МТС: наши сотовые теперь и в метро берут!). Постоялов отправился к кассе, за жетоном.

— Постой у афиши, — шепнула Бронька. — Я тоже возьму…

Она пристроилась через два человека от Постоялова. Борис Аркадьевич казался каким-то мрачноватым, утомленным, рассеянно перебирал мелочь в ладони. Повернул голову — посмотрел на сторожиху в будке, на турникеты… Я по-быстрому отвернулась. В глаза метнулся крупный плакат на афишной тумбе: багровые буквы на фоне темно-синей ночи… «Пройди путем покойницы»… С 5 октября в кинотеатре «Аврора». Бр-ррр… Опять покойница. И чего они ко мне пристали со своими покойницами?.. Помню анонс в одной из местных газет: «Журналистка становится свидетельницей особо зверского преступления». Преступник действует в маске, но убежден, что журналистка его узнала. В этой связи открывается сезон охоты. Журналистка ловко уворачивается от ножа маньяка, но путь ее бегства украшается чередой мертвых тел, за которые ей по-человечески стыдно. Самое обидное же заключается в том, что она не знает истинной личины маньяка, но тому ведь не докажешь? Он продолжает убивать, прорываясь, как немец к Сталинграду, через горы человеческих тел к хрупкой девушке с блокнотиком… И она приходит к единственно верному решению (по фильму, а не по жизни) — перевоплотиться в шкуру самой первой жертвы — числившейся любовницей маньяка и даже его покровительницей, — дабы вычислить суть негодяя и покончить с ним раз и навсегда…

— Держи кругляш, — сунула мне Бронька жетон. — И семени за мной, не останавливайся…

Мы спустились к поездам. Народу — полный зал. Все стоят, ждут отправки на тот берег. Здесь конечная, обратного хода нет. На часах две пятьдесят восемь — выходной день, интервал пошире, чем в будни, минут шесть — значит, будет еще гуще, а это нам только на руку…

Постоялов не замечал окружающей толпы. Он шел по перрону, погрузив руки в карманы. Где-то рядом Сургачева! — осенило меня. Последний поезд ушел три минуты назад, как бы она на него успела?.. Точно. Сургачева стояла напротив предполагаемого второго вагона, надменно отвернувшись от толпы. В трех шагах мерцал Эдик и искал глазами нас. Найдя, обрадовался как родным, разулыбался. Я приложила палец к губам — он понятливо кивнул: мол, обижаешь, старушка… Борис Аркадьевич не заметил Сургачеву (будь моя голова на месте, я бы тоже сообразила, что не должен), а та, конечно, спиной тоже его не видела. Постоялов прошел к первому вагону и только здесь позволил себе оглядеться. Глянул налево, направо, опять налево — на симпатичную, хотя и уставшую блондинку лет за тридцать, читающую сложенную газету. Не удержался, в третий раз посмотрел на соседку. После чего вздохнул и уставился прямо перед собой.