Кровавое дело - Ксавье Монтепен

Анжель опустила голову и вышла из комнаты, в сопровождении всех свидетелей этой трогательной сцены.

Доктор остался один.

— Вы можете быть совершенно спокойны, сударыня, — обратилась к Анжель хозяйка дома, когда все вернулись в гостиную. — Всякая опасность миновала. Бедная девочка потеряла много крови, и это единственная причина ее слабости.

— О да, теперь я спокойнее! Мои терзания улеглись немного, и пользуюсь этим, чтобы от всего сердца поблагодарить вас за чисто материнские заботы, которыми вы окружили мою дочь. Я вам всем обязана! Я не могу выразить вам мою благодарность словами, но уверяю вас, что сердце мое переполнено.

Леон хотел что-то ответить, но от волнения не мог выговорить ни слова.

Рене Дарвиль сказал, что ей следовало не благодарить их, а только радоваться за них, потому что, спасая mademoiselle Эмму-Розу, они сохранили лучшей из матерей прелестнейшую в мире дочь и этим только исполнили свой долг, что и делает их совершенно счастливыми.

За это время Леон успел настолько оправиться, что смог ответить.

— О да, мы очень счастливы! — пробормотал он. — Я испытываю такое счастье, какого никогда не мог и вообразить. Страшный крик mademoiselle Эммы-Розы при падении из вагона, коснувшись моего слуха, отдался у меня в самом сердце. Мне казалось, что я знаю этот голос, и я не ошибся! Мой инстинкт сослужил мне верную службу, и Господь Бог помог нам вырвать ее из когтей смерти!

Анжель протянула молодому человеку руку, не отдавая себе отчета в чувстве, которое выразилось у него с таким лихорадочным одушевлением.

— Моя дорогая девочка обязана вам жизнью, сударь, — сказала она. -Верьте мне, что я никогда, никогда не забуду этого!

Помолчав, Анжель спросила:

— Вы говорите, что узнали ее голос? Значит, вы знали раньше мою дочь?

— Позвольте представить вам моего племянника Леона Леройе, — ответила за него madame Фонтана. — Он часто видел у меня в пансионе нашу милочку.

Леон вспыхнул.

— Теперь я понимаю, — проговорила Анжель. — В моем страшном горе ваша встреча с Эммой является большим счастьем. По крайней мере меня смогли вовремя уведомить об этом ужасном преступлении!

— Преступлении? — повторили молодые люди в один голос.

— Значит, ваша дочь не была жертвой несчастного случая? — спросила madame Дарвиль.

— Нет, это было убийство!

— Я предчувствовал, я угадывал это и говорил Рене, — тихо проговорил Леон Леройе.

— Это был не первый опыт убийцы, — продолжала Анжель. — Он уже совершил одно преступление. Он убил человека в том самом вагоне, куда села моя дочь в Лароше.

— Убил человека! — воскликнула madame Дарвиль в ужасе.

— Да. Тело было найдено по приезде в Париж тем самым обер-кондуктором, которому вы поручили мою девочку.

— А узнал кто-нибудь убитого? — спросила madame Фонтана.

— Да… — ответила Анжель глухим голосом.

— Кто же это?

— Бывший купец. Он ехал из Марселя, где получил громадную сумму денег, которую и вез с собой. Его убили, чтобы ограбить.

— Господи, даже дрожь пробирает! — проговорила madame Дарвиль. — Вероятно, бедная девочка заметила, что около нее труп, и убийца решил во что бы то ни стало отделаться от нее.

— Да, это должно было произойти именно так, — как бы про себя заметила Анжель.

— Вы не слышали имя жертвы?

— Слышала.

— Как же звали покойного?

— Жак Бернье.

Леон Леройе задрожал.

— Жак Бернье! — воскликнул он. — Жак Бернье, бывший марсельский купец?

— Да, — ответила Анжель, глядя на молодого человека с удивлением. — А разве вы его знаете?

— Я — нет. Но он старинный друг и клиент моего отца, который говорил мне о нем очень часто.

— А где живет ваш отец?

— В Дижоне. Он нотариус.

— В Дижоне, — повторила Анжель, как бы что-то припоминая. — Позвольте, из дознания выяснилось, что Бернье ехал именно из Дижона. Это говорили при мне сегодня утром. Не заходил ли он к вашему отцу?

— Очень может быть! Это даже более чем вероятно, но мне ничего неизвестно, потому что я уехал из Дижона уже несколько дней назад. Господи, как будет опечален отец, когда узнает о смерти старого друга!!! Скажите, сударыня, злодей в руках правосудия?

— Нет еще.

— По крайней мере кого-нибудь уже подозревают?

— Никого. — Анжель глубоко вздохнула": ей припомнились оскорбительные подозрения.

— Когда я посадила Эмму-Розу в этот вагон, — сказала madame Фонтана, — то я видела, что там сидят двое мужчин. Это я прекрасно помню. Один сидел в уголке, в глубине отделения, и, по-видимому, спал, наглухо укутанный пледом и кашне. Другой стоял у самой дверцы, как бы собираясь выскочить. Но, увидев нас, он сел на место. Как только Эмма-Роза вошла, кондуктор захлопнул дверцу, и поезд немедленно тронулся, так как он уже запаздывал на несколько минут и надо было наверстать потерянное время.

— Тетя, — спросил Леон, — вы не запомнили лицо того человека?

— Нет, дитя мое, я только беспокоилась о том, как усадить мою дорогую девочку, и поэтому не обратила никакого внимания на лицо этого пассажира.

— Но, вероятно, mademoiselle Эмма-Роза будет иметь возможность ответить на этот вопрос утвердительно, — продолжал молодой человек. — Невозможно предположить, чтобы она не видела лица убийцы, так как, поверьте, этот человек был убийцей.

— Никто еще не спрашивал ее об этом? — проговорила Анжель.

— Нет, сударыня. Если бы даже кто-нибудь из нас и имел намерение сделать это, то доктор воспротивился бы самым энергичным манером и, конечно, был бы совершенно прав. Мне известно, что начальник станции и полицейский комиссар Сен-Жюльен-дю-Со составили протокол, две копии с которого посланы одна — в Париж, в администрацию железной дороги, а другая — в суд, в Жуаньи. Весьма вероятно, что прокурор или товарищ прокурора не замедлят явиться, чтобы допросить mademoiselle Эмму-Розу, если только она будет в состоянии отвечать. Такое зверское преступление не может остаться безнаказанным! Пролитая кровь требует мщения! Злодея должна постигнуть злейшая кара! Он должен искупить на эшафоте как совершенное убийство, так и покушение! Если правосудие и полиция признают себя неспособными найти его, то я примусь искать его сам и, клянусь, найду злодея, из-за которого вы пролили столько слез и который хотел убить вашего ребенка!

Анжель глядела на Леона Леройе с некоторым удивлением. Какое чувство заставляло его взять на себя отмщение и смотреть на это как на свое личное дело? Откуда этот гнев, от которого так ярко сверкали глаза юноши? Был ли он внушен злодейским поступком негодяя или жалостью к бедной, невинной жертве?

Анжель мысленно задавала себе эти вопросы и не была в состоянии ответить ни на один из них.

В это время в гостиную вошел доктор, и строй ее мыслей разом изменился.

— Ну что, доктор? — спросила она дрожащим голосом.

— Обморок прошел, сударыня. Я дал ей еще ложку микстуры, а теперь жду, чтобы она произвела свое действие. Наступит сон, и я возлагаю громадные надежды на несколько часов абсолютного покоя. Это должно ускорить выздоровление.

— Могу я вернуться к дочери?

— В настоящую минуту — нет.

— Почему же?

— Ваше присутствие помешает ей уснуть, а это обстоятельство может очень вредно отозваться. Я первый скажу вам, когда можно идти к ней. Теперь я отправлюсь домой. Мое отсутствие продолжится самое короткое время, а затем я вернусь и уже останусь. Вообще вы можете быть совершенно спокойны. Уверяю вас, что теперь больше нет никаких причин волноваться. Это не банальные фразы и не пустые слова, которые я говорю с целью утешить вас. Я отвечаю за жизнь вашей дочери. Слышите, за ее жизнь!

— О, сударь, как я вам благодарна! Я благословляю вас!

— Одно только скажу вам: вы должны вооружиться терпением. Выздоровление этой милой девочки будет очень медленным.

— Я вас прошу чувствовать себя здесь как дома, — прибавила madame Дарвиль. — Я сейчас велю приготовить комнаты для вас и для madame Фонтана, которая, надеюсь, и не думает уезжать в Ларош.

— Я с благодарностью принимаю ваше любезное приглашение, — ответила начальница пансиона. — Если только вы позволите, то я останусь здесь до прибытия суда.

— Как вы добры, сударыня! — воскликнула Анжель в сильнейшем волнении. — И я тоже с глубокой благодарностью принимаю ваше сердечное приглашение! Ведь вы до сего дня не знали ни меня, ни Эмму-Розу!

— Я — мать, — просто ответила госпожа Дарвиль. — Мое сердце сочувствует всем вашим страданиям, и для меня большое счастье, что я могу принести вам хоть маленькое облегчение.

Доктор обменялся тихим голосом несколькими словами с Леоном и Рене.

Молодые люди вышли из гостиной. Леон казался очень встревоженным.

— Доктор! — проговорил он, как только затворилась за ними дверь. — С Эммой-Розой происходит что-то такое, что вас сильно беспокоит, не так ли?