Похищенный - Макс Коллинз

– Как?

Она посмотрела в сторону улицы.

– Нас с Недом дома не было. Мы были в отъезде, на традиционных скачках в Луисвилле, штат Кентукки. Знаете, у меня было предчувствие... чувство, что должно произойти что-то страшное. Это такая особая чувствительность, правда, я не могу дать ей точное определение. Но время от времени у меня появляется чувство приближающейся смерти. Я решила, что это моя смерть близится, и в гостинице написала Винсону длинное письмо, где говорила, как сильно я его обожаю.

– И что случилось?

– За Винсоном в то утро присматривал один из слуг, мужчина. Было воскресенье. Винсон перешел улицу, чтобы поговорить с другом; мальчики начали играть в салки, и Винсон, убегая от друга, выбежал на дорогу перед небольшим автомобилем. Как мне сказали, этот автомобиль ехал очень медленно. Он лишь толкнул Винсона, отчего тот упал. Шофер затормозил и не наехал на него. Казалось, Винсон пострадал совсем немного.

– Можете продолжать, миссис Мак-Лин.

Она продолжала смотреть на улицу; по ее щеке стекала единственная слезинка, мерцающая, словно драгоценный камень.

– Его подняли и отряхнули пыль с его одежды. Врачи сказали, что поскольку внутренние органы не пострадали, ничего делать не надо и что у него все будет в порядке. Однако через несколько часов моего мальчика парализовало, и в шесть часов вечера, когда меня еще не было, он умер. Ему было восемь лет. Он так и не увидел моего письма.

Я не выразил ей своего сочувствия: оно было бы слабым утешением для столь глубокой и старой раны.

Она повернула голову от окна, посмотрела на меня и улыбнулась сдержанной, вежливой улыбкой. Слезинку она вытирать не стала – она гордилась ей не меньше, чем всеми своими драгоценностями.

– Вот почему, мистер Геллер, я хочу помочь Линдбергам. Все то удовольствие, которое я получала, устраивая различные приемы, покупая дорогие вещи или жертвуя деньги на благотворительные цели, – все это, скажу я вам, есть пустота и бессмыслица по сравнению с тем внутренним удовлетворением, которое я почувствую, если смогу вернуть ребенка в материнские руки.

Эта тирада была очень похожа на глупое разглагольствование профессора Кондона, но на меня она подействовала по-другому. Возможно, она была испорченной, изнеженной и легкомысленной светской дамой, однако ее порыв был обусловлен ее собственной болью и пережитыми страданиями, и это не могло не тронуть даже такого неисправимого циника, как ваш покорный слуга. И хотя этот образ – она выходит из тумана с ребенком на руках и вручает его матери – представляется до смешного глупым, было очевидно, что у нее доброе сердце.

Она закурила еще одну сигарету от декоративной серебряной зажигалки.

– Вы верите в проклятие, мистер Геллер?

– Я верю в реальные вещи, миссис Мак-Лин. Если вы хотите спросить меня, думаю ли я, что ваш сын умер потому, что вы обладаете бриллиантом Хоупа, то нет, я так не думаю. По крайней мере, не в том смысле, какой вы в это вкладываете.

Она пожала плечами:

– Не знаю. Может быть, этот камень есть зло. Я попросила священника освятить его, и теперь мне хочется думать, что он принес удачу. Иногда мне и везло в этой жизни.

– Вы удачливее многих людей, которых я знаю.

– Говорят, этот синий бриллиант триста лет назад выкрали из глаза какого-то идола в Индии. Мария Антуанетта носила его на колье... и после революции его снова украли.

– Мария не долго бы его носила, ведь ее вскоре гильотинировали.

Она рассмеялась – впервые за все время, пока я был там. У нее был приятный гортанный смех, который шел ей не меньше, чем ее богатство.

– Предание гласит, что до него нельзя даже дотрагиваться. Друзьям я не советую его трогать и в течение многих лет держу его подальше от моих детей.

– Похоже, вы верите в это проклятие.

– Нет, не совсем. Боже, я привыкла к нему, и он меня совсем не пугает. Я даже полюбила эту глупую штуковину. И почти все время ношу его.

– Что-то я не вижу его на вас.

– Не видите на мне? А вы разве не заметили? Сегодня его носит Майк.

Услышав свою кличку, датский дог поднял голову и посмотрел на меня так, словно я был глупейшим существом на всей планете. Что ж, этот пес имел полное право смотреть на меня свысока, учитывая, что простое ожерелье из «искусственных камней» на его жестком ошейнике содержало самый знаменитый в мире бриллиант – камень в блестящей оправе размером с бильярдный шар. Он подмигнул мне.

И то же сделала миссис Мак-Лин.

– Останьтесь на обед, мистер Геллер, – сказала она, вставая. – Мы с вами выпьем и затем поговорим о Гастоне Минзе, похитителях и сумме выкупа.

Глава 17

Дворецкий Гарбони показал мне мою комнату, и я смог привести себя в порядок перед ужином. По-видимому, мне предстояло остаться здесь на ночь.

– Конечно, люди могут начать судачить, – сказала миссис Мак-Лин, когда мы вышли из террасы, официально, словно на ней был не капот, а последний наряд Хэтти Карнеги, беря меня под руку, – ну и черт с ними, пусть говорят. Не думаю, что при двадцати слугах и шестидесяти комнатах в этом доме мне следует беспокоиться, что вы скомпрометируете то немногое, что осталось от моей добродетели.

– Как сказал школьнице торговец живым товаром, можете доверять мне, миссис Мак-Лин.

Она улыбнулась.

– Вы будете спать в комнате Винсона. После его смерти в ней ничего не трогали.

– Вы хотите, чтобы я провел ночь в комнате вашего сына?

– Нет, в комнате брата. В комнате моего сына тоже все оставили как было. Конечно, в таком большом доме я могу себе это позволить, но я никому не разрешаю в ней спать.

Комната брата Винсона, моя комната, находилась на третьем этаже, и мы – дворецкий и я – поднялись лифте. Я пытался вспомнить, когда последний раз я был в частном доме с лифтом, и не смог. Коридор, по которому меня провел Гарбони, был таким широким, что спокойно мог вместить поезд надземной железной дороги вместе с пассажирами по обеим сторонам. Под ногами у меня были персидские ковры, по бокам – парчовые обои; разинув рот, я, словно последний невежда, глазел на старинные европейские картины, написанные масляными красками, и акварели в изящных рамках с золотыми обрезами, замечая свое отражение в наполированной до абсурда мебели из темной древесины. Я чувствовал себя как дома не больше, чем архиепископ в борделе, но, подобно архиепископу, я мог приспосабливаться.

Гарбони открыл дверь комнаты Винсона – правильнее было бы сказать апартаментов, – и мы вошли в гостиную, по размерам ненамного уступающую палубе «Титаника». Дворецкий со стуком опустил на пол мою сумку.

– Поосторожней, приятель, – сказал я раздраженно. – Там лежит пистолет.

Его глаза слегка расширились, он явно растерялся.

– Извините, сэр.

– А я как раз собирался дать вам пять центов на чай.

Он принял это за чистую монету или только сделал вид.

– Это не обязательно, сэр.

– Вот как. Ступайте вон.

Он вышел без слов, даже не удостоив меня злобным взглядом. Для дюжего итальянца этот парень был слишком пуглив.

Итак, я остался один в апартаментах Винсона. Почти один.

Кроме меня, там было еще чучело аллигатора. И два комплекта доспехов. И слон из слоновой кости высотой по пояс. И бронзовая лошадь длиной в шесть футов.

Я уселся на покрытую красным плюшем софу с полдюжиной красных же подушек – такую софу можно было увидеть в публичных домах Сан-Франциско – и обвел взглядом самый ужасный и безобразный набор разношерстного старья, который я когда-либо видел: стол был покрыт куском ткани, который носили на себе индейцы племени навахо; на стене висели огромные часы в форме якоря; портрет Мадонны с младенцем; бюст индуса, книжная полка с чехлов для охотничьего ружья; на стене семь комплектов старых доспехов и щит, украшенные резьбой; несколько красных ковриков; роскошная софа, на которой не хватало только девицы из турецкого гарема. Возможно Винсон умер, но его дурной вкус продолжал жить.

Спальня, по сравнению с гостиной, была почти спартанской – книжная полка, заполненная томиками Горацио Алджера, комод с зеркалом, одна кровать из грубой простой древесины, казавшаяся то ли неким реликтом, то ли колорадской реликвией.

Я отправился в ванную – она у меня была отдельная и по местным масштабам скромная: размером не больше, чем двухкомнатная квартира, – и, как посоветовала мне миссис Мак-Лин, освежился. Брызгая водой на свое лицо, я спрашивал себя, как мне ко всему этому относиться, особенно к самой хозяйке. Она казалась недалекой и в то же время остроумной, эгоистичной и отзывчивой. Тщеславная миллионерша в халате за 98 центов.

Нельзя сказать, что она мне понравилась, – скорее заинтересовала. Она была довольно привлекательной; старше меня, возможно, лет на десять или пятнадцать, ну и что из этого? – чем старше женщина, тем она искушеннее. Даже если она богатая. Тем более, если она богатая!