Врата судьбы - Рафаэль Сабатини

На следующее утро после приезда домой сэр Джон, собравшись с силами, принялся расспрашивать жену о пребывании капитана в их доме. Леди Кинастон с присущей ей непоследовательностью и любовью к пустячным подробностям рассказала ему, как девушки обманули капитана Гейнора. Он понял из ее рассказа и ответов на вопросы, что капитан ухаживал за Дамарис, полагая, что ухаживает за Эвелин; узнал он и о том, что Понсфорт приезжал в Монастырскую ограду в тот день, когда арестовали капитана Гейнора, и мысленно связал оба события. Сэр Джон не знал лишь о том, что отвратило Дамарис от Гарри Гейнора, как ранее от лорда Понсфорта, разоблаченного им самим.

Сэр Джон сидел у себя в кабинете, размышляя над трагическими событиями и вспоминая Гейнора-старшего, друга, который был сэру Джону ближе брата. Он благодарил Бога, что его друг не дожил до такой беды. Вспоминал он и свою мечту — женить Гарри на своей единственной дочери. Теперь он понимал, что мечте этой не суждено было сбыться. Впрочем, это уже не имело значения. Для Эвелин так было лучше — хорошо, что она его не любила. Вдруг сэр Джон резко выпрямился: в голову ему закралось страшное подозрение. Оно побудило сэра Джона встать и снова отправиться к жене.

— Что с Эвелин? — спросил он.

— Не знаю, мой дорогой. Девочка очень эксцентрична и своевольна, — леди Кинастон вздохнула. — Она никогда не открывала мне своих тайн.

— Давно ей не можется? Давно она не выходит из комнаты?

Леди Кинастон задумалась:

— Пожалуй, с тех пор, как капитан Гейнор покинул нас.

«Вот и ответ на мой вопрос», — подумал сэр Джон. Да, его дочь настиг тот же удар. Она страдала от безответной любви к капитану. Его сердце преисполнилось боли за дочь, сочувствия к ней, и сэр Джон тут же пошел в ее комнату.

Эвелин сидела у окна, безучастно сложив на коленях руки. Щеки, пылавшие некогда розами, побледнели, лицо осунулось. У нее был измученный и удрученный вид. Куда подевались ее кокетство и игривость? Она подняла на отца глаза. Сэр Джон заметил под ними темные круги — свидетельство бессонных ночей.

— Моя дорогая, бедное мое дитя! — сэр Джон протянул к ней руки.

Жалость отца больно кольнула Эвелин. Она поняла, что отец заблуждается.

— Не прикасайся ко мне, отец! — крикнула Эвелин. —Ты не знаешь, ты ничего не знаешь!

— Мне кажется, я все понимаю, — мягко ответил он.

— Понимаешь?

На лице, поднятом к нему, застыло выражение ужаса. Эвелин сразу сообразила, что сэр Джон не знает правды и на уме у него что-то другое. Но он пришел вовремя. Эвелин жаждала открыть душу, поделиться своим горем, иначе она погибла бы под его тяжестью. Она бросилась к отцу и, прижавшись к его груди, разразилась слезами. Потом, всхлипывая, она поведала отцу печальную историю. Сэр Джон молча слушал, и лицо его все больше мрачнело. Но когда Эвелин закончила свой рассказ, он не оттолкнул ее, как она опасалась. Он ласково потеребил ее золотистые волосы.

— Ты уже достаточно наказана за свой недостойный поступок, Эвелин, — сказал он. — Не терзай себя, не преувеличивай своей вины. Не ты отдала капитана Гейнора в руки палача и даже не лорд Понсфорт на основании того, что здесь увидел. Ты ошибаешься, полагая, что он опознал капитана Гейнора, подслушав разговор в саду. Лорд Понсфорт знал, кто такой капитан Гейнор. Лорд Понсфорт и сам был якобитом, но предал своих друзей-заговорщиков. Теперь ты все знаешь. Пусть это знание послужит тебе хоть слабым утешением.

Эвелин, как свойственно таким натурам, утешилась легко и быстро. В ту ночь она спала мертвым сном и утром за завтраком уже напоминала прежнюю Эвелин. Отныне она не боялась встречи с Дамарис, поскольку больше не считала себя виноватой перед кузиной. Конечно, она поступила подло, написав лорду Понсфорту и пригласив его шпионить за влюбленными, но в остальном — это подтвердит отец, — ее поступок не повлиял на ход событий последних дней. Они были предопределены. Не опасаясь больше встречи с Дамарис, Эвелин и не искала ее, как, впрочем, и сэр Джон, несмотря на побуждения своей доброй отзывчивой натуры. Но в этом и не было нужды, на следующий день Дамарис сама вышла из добровольного заточения и разыскала дядю.

Сэр Джон, сидя у себя в кабинете, писал письмо брату, когда вдруг перед ним появилась Дамарис. Ожидая разрешения войти, она стояла бледная в полутьме приоткрытой двери и казалась призраком. Сэр Джон тут же поднялся и пошел ей навстречу, потрясенный тем, что с нею сделало горе. Но и Дамарис испытала не меньшее потрясение: бледное, осунувшееся лицо сэра Джона не сохранило и следа былого веселья, потускнели лучившиеся добротой голубые глаза. Он протянул к ней руки, и Дамарис крепко сжала их. Если бы не дядя, ставший ей и отцом и другом, Дамарис была бы совсем одинока.

— Какие у тебя холодные руки, дитя мое, — прошептал он срывающимся голосом. — О, моя бедная Дамарис!

Она инстинктивно почувствовала, что сэр Джон все знает — по крайней мере, самое важное.

— Я пришла поговорить с вами о нем, — сдержанно сказала Дамарис, и на лице ее, несмотря на все старания, отразилась душевная мука.

Сэр Джон усадил племянницу в кресло, а сам встал у камина. Дамарис вспомнила, как, стоя рядом с Понсфортом у окна, она с вызовом, как на врага, смотрела на сэра Джона. Какой горечью отозвалось сейчас в ее душе недавнее прошлое! Дамарис почувствовала еще большую привязанность к дяде: теперь их крепко связывала общая любовь к Гарри Гейнору.

— Уезжая, он просил меня передать вам кое —какие сообщения, — сказала она, и никому из них не показалось странным, что она не упоминает его имени. — Они короткие, но он не решился оставить вам письма, опасаясь, что оно попадет в чужие руки. Мне кажется, вы сами догадаетесь, что он имел в виду.

И Дамарис слово в слово передала сэру Джону то, что доверил ей капитан Гейнор.

— Да, я все понял, — посуровев, подтвердил сэр Джон, когда Дамарис умолкла.

— Я... я получила от него письмо, — сказала она. — Он написал мне из Ньюгейта накануне... словом, в прошлый четверг. Вы... вы были с ним... до конца?

— Я был там, но он меня не видел.

Дамарис качнулась в кресле, провела рукой по лбу, и лицо ее сделалась напряженным: она пыталась сохранить выдержку.

— Как он умер? — спросила она наконец.

— Думаю, он умер счастливым, — ответил сэр Джон. — Он улыбался перед смертью, когда... когда взошел на эшафот. И чего ему было бояться? — воскликнул баронет, и голос его снова окреп. — Чего ему было бояться? Смолоду он отличался смелостью и отвагой, все вокруг уважали и любили его, а смерть он принял как мученик за правое дело. Разве он мог дрогнуть перед смертью? — Слезы побежали по щекам старика, и он слабым голосом заключил: — Будь бедняга моим сыном, я гордился бы им, как гордился дружеской привязанностью, которой меня удостоил его отец.